…революцию развозят по деревням разносчики…— См. прим. к стр. 213.
Шиканства — придирки, прижимки (от франц. chicaner).
…об успехах или неуспехах Гарибальди. — Осенью 1867 г. Гарибальди предпринял очередную попытку освободить Рим и Папскую область от австрийцев, закончившуюся его пленением и заточением в форт Вариньяно.
…вопрос об исправлении французской границы на Рейне. — В 1867 г. Наполеон III попытался «выровнять» северо-восточную границу Франции до Рейна, начав с этой целью переговоры о приобретении Люксембурга у короля Нидерландов и замышляя захват Бельгии, но встретил противодействие Пруссии.
…о поглощении Пруссией маленьких государств Германии. — См. прим. к стр. 164.
В надежде славы и добра // Идем вперед мы без боязни…— Иронический перифраз начала «Стансов» Пушкина. У Пушкина: «Гляжу вперед я без боязни…».
Дело Лезюрка. — Известная судебная ошибка. В 1796 г. во Франции некий Ж. Лезюрк был обвинен в убийстве почтаря и ограблении денежной почты и обезглавлен гильотиной. И хотя вскоре были найдены действительные виновники преступления, по французским законам полная реабилитация гильотинированного была невозможной. Дело Лезюрка тянулось вплоть до 60-х годов XIX в., когда просьба потомков Лезюрка о его реабилитации была окончательно отклонена. В русских журналах 60-х годов продолжалось обсуждение этой судебной ошибки (см., например, «Время», 1861, № 4, стр. 411–457).
Шармы — чары, прелести (от франц. charme).
Письмо второе*
Впервые — ОЗ, 1868, № 4, отд. II, стр. 262–272 (вып. в свет 10 апр.).
Работа над «Письмом вторым» была закончена в Рязани к 4 марта 1868 г., когда рукопись была послана по почте в редакцию журнала (см. письмо Салтыкова к Некрасову от 4 марта 1868 г.).
В изд. 1869 «письмо» было перепечатано с незначительными изменениями. При подготовке к изд. 1882 Салтыков несколько сократил текст. Приводим два варианта ОЗ, совпадающие с вариантами изд. 1869.
К стр. 204–205, в конце абзаца «Если нам кажется мелкою распря…», после слов «На что̀ же тут претендовать?»:
О чем стужаться и плакать? А так как, сверх того, человеческое сознание в историографском деле принимает участие самое ограниченное, так как историографы действуют не преднамеренно, а с маху, то мы, естественно, приходим к заключению, что хотя деятельность их отчасти смешна, отчасти вредна, отчасти нелепа, но она уже по тому одному не может быть названа позорною, что к ней ни под каким видом не прилагается принцип вменяемости.
К стр. 205, в середине абзаца «Это было зрелище…», после слов «…на ум не всходило заподозрить их в умысле»:
Вся их претензия заключалась в том, чтобы в данный период времени заглотать как можно больше кусков, а потому весьма естественно, что и самые помыслы их направлялись именно в эту сторону, предательство же и сплетни являлись тут лишь в виде необходимого придатка. У кого предлагалось больше кусков, в пользу того и сплетничалось как-то ходчее, нежели в пользу того, кто предлагал кусков мало или ничего. Одним словом, ехидство в устах этих людей утрачивало свою ядовитость и получало характер чисто гастрономический.
Остатки этих «складных душ» и доныне влачат свое существование в губернских клубах под именем фофанов, но, увы! это уже существование грустное, потому что предводительские обеды с каждым годом становятся скуднее и скуднее.
В настоящем «письме» получили развитие темы и образы «Письма первого»: «раздор» ретроградных «историографов» с либеральными «пионерами», усилившийся в 1866–1867 гг., когда в губерниях Центральной России стали вводиться в действие новые судебные учреждения. Для изображения этого «раздора» Салтыков применяет, на конкретном рязанском материале, один из своеобразнейших приемов своей сатиры, о котором Горький писал: «Только Щедрин-Салтыков превосходно улавливал политику в быте»[235]. Программами — «знаменами» — враждующих «партий» становятся разные способы поедания блинов и предпочтение разных видов карточной игры, что позволяет заострить смехотворную мелочность их разногласий, Салтыков предвидел, что «Письмо второе» еще сильнее обострит его конфликт с «обществом» в Рязани. 25 марта он сообщал Некрасову, как «все <…> дуются безмерно» после первого «письма», и замечал: «Разумеется, нельзя думать, чтобы второе письмо смягчило впечатление».
Главное внимание писателя в «Письме втором» сосредоточено на новом собирательном образе — «складных душах», на расплодившемся в годы пореформенной реакции типе политического перебежчика. Это сатирическое наименование восходит к практике дворянских выборов при крепостном праве, когда захудалые мелкопоместные помещики «складывали» немногие принадлежавшие им крепостные «души», чтобы получить по цензу право участвовать в выборах, и обыкновенно отдавали свои голоса наиболее хлебосольному из кандидатов в предводители. (На связь понятия «складные души» с этой практикой указывает характеристика «складных душ» «былых времен» в тексте ОЗ и изд. 1869 — см. выше вариант к стр. 205). Но Салтыков переосмыслил этот термин применительно к пореформенной общественной жизни: в «Письмах о провинции» «складная душа» является материализованным образом «души» перебежчика, которая, по нужде, может складываться и быть «удобопереносимой».
В орбите сатиры Салтыкова оказываются вообще политиканы, предпочитающие «ломаную линию» «прямой» и называющие это «постепенностью в преуспеянии». И хотя писатель оговаривается, что в поле его зрения провинциальные «складные души», стрелы его сатиры фактически уже здесь поражают и самые крупные фигуры подобного типа, о которых писал впоследствии, в 1912 г., в статье «Карьера», В. И. Ленин. На примере М. Н. Каткова, А. С. Суворина Ленин показал, что ренегатство было «типично для массы «образованных» и «интеллигентных» представителей так называемого общества» при обострениях классовой борьбы[236].
Письмо третье*
Впервые — ОЗ, 1868, № 5, отд. II, стр. 156–166 (вып. в свет 15 мая).
«Письмо третье» создавалось в апреле — первых числах мая 1868 г. В конце апреля 1868 г. Салтыков писал Некрасову: «Во всей Рязани едва ли два-три человека найдется, которые смотрят на меня не враждебно <…> Живем совершенно одни». Но эта враждебность местного дворянско-чиновничьего общества воспринималась писателем как свидетельство актуальности «писем». 5 мая 1868 г. он сообщал тому же Некрасову: «Посылаю вам <…> третье «Письмо из провинции». Хорошо, если вы найдете возможным поместить его, потому что письма мои производят (по крайней мере, в Рязани) решительное впечатление. Может быть, конечно, я и ошибаюсь, потому что, сидя в маленьком кружке, трудно судить о безотносительном достоинстве своих трудов, но, во всяком случае, думаю, что для провинции эти письма небезынтересны, потому что попали прямо в больное место (в особенности третье)». По предположению С. А. Макашина, Салтыков, возможно, читал свои «письма», перед посылкой их в печать, какому-то «кружку» рязанцев.
В изд. 1869 «письмо» было перепечатано с незначительными изменениями. При подготовке «письма» к изд. 1882 Салтыков несколько сократил текст. Приводим два варианта ОЗ.
К стр. 217–218. В конце абзаца «Надо сознаться…», вместо слов «…в неуважении к власти!» и «…между неуважением к власти…» в ОЗ было «…в безверии!» и «…между безверием…».
Явление провинциальной жизни, характеризуемое в настоящем «письме», — «торжество ненавистничества» и «ненавистников», то есть натиск политической и общественной реакции после выстрела Д. В. Каракозова в Александра II 4 апреля 1866 г. В «письме» разоблачается выдвинутая «ненавистниками» система обвинений против сторонников общественного прогресса. Любые проявления прогресса определяются в ней «страшными словами»: «нигилизм», «демократизм», «коммунизм», «безверие». Такие обвинения звали власть к насилию (к опоре на «дантистов») и оправдывали его.
