Марина с непреклонным видом покачала головой.
– Нет, я сильная женщина. Я женщина, слышите вы? Я люблю секс, люблю нравиться, хочу детей, а если гадкий, подлый Господь Бог решил меня всего этого лишить, я уйду из жизни такой, какая я сейчас, то есть не тронутая гнилью. Спасибо вам, дорогой доктор, за заботу и попытку исправить мою линию жизни. Но эту линию прочертили не мы с вами, увы.
С этими словами Марина развернулась и навсегда покинула его кабинет и страшную, кажущуюся издалека черной башню онкоцентра, храм скорбей людских, юдоль отчаянья и мужества немногих смельчаков перед лицом своей болезни. Она вышла с прямой спиной и в твердой уверенности сегодня же свести счеты с жизнью. Осталось лишь выбрать способ.
Но солнце продолжало светить и греть, небо было голубым, а трава изумрудной, и за оградой онкоцентра кипела прежняя, пусть суетливая, пусть проблемная, но всё же такая прекрасная жизнь. Сновали туда-сюда автомобили, куда-то спешили прохожие, маленькая девочка вдруг подбежала к Марине и, задрав головку, задорно ей улыбнулась.
«И всего этого меня лишили», – горестно подумала Марина, чувствуя, как поднимается в ее душе нехорошая, злая волна. Она было хотела погладить девочку по голове, протянула руку, но послышался окрик ее матери: «Оля, а ну быстро вернись ко мне!» – и Марина отдернула ладонь, словно обожглась. Волна накрыла ее с головой.
– Ненавижу, – стиснув зубы прошептала она, – всё, всех, весь белый свет. Людей ненавижу за то, что живут, за то, что у них есть будущее, есть такие вот маленькие девочки, а я так хотела дочку!
Она подошла к тому месту, где оставила машину, но той нигде не было. Всё так же стояли припаркованные автомобили, но небольшой промежуток между ними, в который она так ловко втиснула «Suzuki», пустовал. Лишь большой черный ворон прогуливался вразвалку по траве. Заметив приближение Марины, он беззвучно взлетел и сел на ограду, за которой была расположена черная башня.
Мужичонка всё ещё сидел в своем автомобиле и дрянненько ухмылялся, словно знал что-то и его распирало от этой, пусть и ничтожной, обманчивой власти над озадаченной женщиной. «Ты не знаешь, где твоя машина, а я вот знаю, но тебе не скажу, еще чего. Попляши-ка ты теперь, ха-ха». Она остановилась, растерянно посмотрела на пустое место, на примятую колесами ее автомобиля газонную траву. Этого еще не хватало, угнали! «Ну и пусть, – подумалось ей тут же. – Какая теперь разница?»
– Эй, дэвюшка! – Услышала она незнакомый голос и обернулась. Какой-то человек, с виду азербайджанец, сидевший на корточках прямо на тротуаре, поманил ее пальцем. – Падайды на сэкунду.
– Пошел ты, – равнодушно ответила Марина.
– Зачэм «пашол»? – Он обиженно выпятил нижнюю губу. – Я пра машын твой хатэл тэбэ сиказать, а ты «пашол». Ну и иды сама, куда хочэшь.
Марина медленно подошла.
– Ну? И где моя машина?
– Эвакуашка забрал, на штрафстаянка отвез. Магу памочь вернуть, – весело поглядывая на нее снизу вверх, поведал предприимчивый азербайджанец и прищелкнул языком.
– Ишь ты, ничью не забрали, только мою уволокли. Далась она им, – немного отвлекшись от основной проблемы, невесело заметила Марина. – Кому это только надо было ради одной машины эвакуатор гонять?
– Э, – азербайджанец со значением поднял указательный палец. – Вон выдышь, мужык сыдит в той машына? Я тэбэ килянусь, эта он эвакуашку вызвал. Он еще выхадыл, кагда тот падъехал, савэты давал, как лучшэ грузыт, суетилса вакруг, гаишныку всё руки жал. Может, знакомые его, а можэт, он сам гаишнык, а можэт, у нэво мама гаишнык, я нэ знаю, – дернул головой азербайджанец. – Я за эвакуашкой езжу па Масква, патом вот памагаю машынка вэрнуть. Недорага, четыре тысси всево. Быстра будэт, килянусь тэбэ. Мой машина садысь, туда паедэм, всё на мэсте рэшим.
– Говоришь, тот мужик в машине? – прищурилась Марина, глядя в сторону мужичонки, а тот демонстративно прикрылся газеткой, вроде что-то интересное там нашел.
– Канэшна, – кивнул азербайджанец и улыбнулся, продемонстрировав прекрасные белоснежные зубы. – Так тэбэ памочь?
С Мариной вдруг случилось то, чего никогда не случалось прежде. Волна злобы, было отступившая, вернулась вновь, и уже не волна то была, а настоящий вал ярости. Марина ощутила в себе небывалую, нечеловеческую, огромную силу. Ей показалось, что стоит ей захотеть, и она одним только взглядом сможет испепелить всё, что ей заблагорассудится, будь то живое или неживое, малое или большое. Она как будто вышла из берегов своего тела, она чувствовала себя огромной и могучей, словно гора. И вот в какой-то миг она увидела себя со стороны! Словно кто-то вытолкнул ее из ее же собственного тела и заставил смотреть, что этот кто-то в нем вытворяет!
Азербайджанец, до того снисходительно поглядывавший на «белый лахушный телка», внезапно ощутил ужас такой силы, что его словно ветром сдуло. Вместо симпатичной девушки ему пригрезилась огромного роста злобная, костлявая ведьма с глазами, в которых полыхало мертвое, черное пламя. Ужасный оскал ее рта открывал длинные клыки, между которыми мелькал по-змеиному раздвоенный фиолетово-черный язык. Костлявые руки, обтянутые серой шелушащейся кожей, заканчивались длинными, когтистыми пальцами. Под лохмотьями болталась иссохшая, сморщенная грудь с язвами на месте сосков. На голове – космы спутанных седых волос, скозь которые просвечивала изъязвленная кожа черепа. В правой руке держала она окровавленный серп, в левой – чью-то свежеотрубленную голову, со среза которой падали наземь капли крови. Лицо ведьмы выражало дикую ярость. Прямо из земли, повсюду, вокруг до полусмерти напуганного человечка, стали выползать мокрицы, черви, змеи, которые громким шипением приветствовали свою повелительницу Мару!
Издав пронзительный вопль, ловкач, греющий руки на нежелании жертв эвакуатора тратить драгоценное время на долгую процедуру возвращения автомобиля со штрафстоянки, помчался прочь так быстро, что у себя на родине мог бы, наверное, выиграть первенство страны в любом из беговых видов спорта, в том числе в беге с барьерами: по дороге он лихо перемахнул несколько луж и прижатый к обочине мотоцикл.
Не обращая на трусишку внимания, Марина пошла прямо на автомобиль мужичонки-наводчика. Он был фискалом, то есть внештатным сотрудником милиции, а проще говоря, стукачом-любителем со врожденной потребностью в анонимном доносительстве. Женщины его не любили, и он ненавидел их, называя «самками», ненавидел целый свет за собственную ущербность, а еще он занимался извозом, вот уже не первый час поджидая какого-нибудь простака, согласного отвалить тысчонку-другую за поездку в нужный конец. Он знал, где стоять. Он давно приметил, что из онкоцентра порой выходят люди, получившие дурные известия о своем здоровье и переставшие, подобно Марине, интересоваться стоимостью жизни, столь печальным образом для них укоротившейся. Им хотелось как можно скорее оказаться подальше от башни ужаса, и с них, с таких, можно было драть, не торгуясь. Пожива на чужом горе была смыслом немудреного бизнеса этого человечка.
Поглядев поверх своей газеты, он увидел идущую к нему давешнюю «самку» и почувствовал себя немного не в своей тарелке. Тут же сам себя успокоил: «Еще я бабу, что ли, пугаться стану?» Стекла в его машине были опущены, и Марина, вернее, некое существо в ней, опершись на рамку двери, беспрепятственно просунула голову в салон, пропахший кислым потом и табаком.
– Чего? Желаете до спецстоянки? – быстро нашелся мужичонка. – Полторы тысячи – и поехали.
– Это ты, червяк, мою машину на эвакуатор грузил? Ты его вызвал? – хрипло спросила Марина.
– Но, но! Не больно тут лайся-то! – резким фальцетом вскричал напуганный мужичонка. – Какой еще эвакуатор? Ты бред-то не неси тут. Ишь лается! Пошла вон, стерва неподмытая!
– Сердце твое, что бьется в тепле, стань камнем посреди вод замерзшей реки, – низким, страшным голосом проговорило существо, живущее в девушке, и Марина сама не понимала, как это у нее получается: быть вне своего тела, смотреть на себя со стороны и одновременно в глубь себя, как в бездонный колодец или в пруд с черной водой и топкими берегами, – да будет тако, да свершится. Уйдешь в Навь темную, в глубь, в самый ил, в топь непролазную, там увязнешь и не вернешься более в Явь, червь ты прóклятый.
