– А ведь для него это, похоже, мечта всей жизни, – тихо произнесла Лидка, шагая рядом со Спаржевым по гасящему звук шагов антистатическому пластиковому покрытию. – Жалко…

– Жалко, если его завалят в первом же бою! – мрачно буркнул «кап-два». – Кстати, распорядись, чтобы сегодня за ним приглядели – молодой он еще, глупый, не ровен час, что-нибудь с собой сделает…

Бачинина коротко кивнула: сама, мол, знаю, не впервой.

– Нет, Лида, я о другом, – коротко хрустнув, многострадальная сигарета наконец сломалась. Николай Аркадьевич несколько секунд удивленно разглядывал ее, затем смущенно засунул в карман кителя, сдув с пальцев прилипшие табачные крошки: – Я о твоей сестре. – Он помахал рукой, останавливая готовую что-то сказать девушку. – Погоди, Бачинина. Насчет ваших, гм, непростых отношений я в курсе, не о том речь. Тебе, наверное, небезынтересно будет узнать, что она сейчас на борту «Мурманска», входящего в состав нашей группировки. Меня попросили навести о тебе справки, вот я и… э-э… навожу…

Лидка расслабленно улыбнулась: оказывается, ничего страшного не произошло! Просто Николай свет Аркадьевич в своем репертуаре: едва только дело касается чего-то более-менее личного или семейного, он теряется и начинает, как говорится, раздувать «из мухи слона»!

Спаржев задумчиво поправил очки:

– Не радуйся особо, Лидия, это еще не все. Дело в том, что твоя сестра… гм… попала в достаточно щекотливую ситуацию. Во время одной из десантных операций она оказалась в тылу противника и несколько дней находилась… э… ну, ты понимаешь? И это при том, что участие в операции она приняла самовольно, в обход прямого запрета непосредственного командира. Мой старый товарищ, человек, обратившийся ко мне за помощью, занимает достаточно высокий пост в нашей Второй ударной и очень просил, чтобы ты дала, гм, рекомендации относительно сестры…

– Особый отдел? – дошло наконец до девушки.

– Э… да, – кивнул Спаржев, – молодец, что сама поняла. Не умею я о таком говорить. В общем, контр-адмирал Чебатурин очень просил моего содействия в разрешении этой… этого момента.

– Хорошо, Николай Аркадьевич, я поняла, – кивнула девушка, – все, что угодно. А вопрос можно?

– Конечно. – Спаржев едва заметно напрягся.

– Это он просил навести справки обо мне? В смысле, контр-адмирал?

– А, ты об этом. Нет, не он, а твоя сестра… через него, впрочем. Еще до того, как все произошло. Вот такие дела… – Кавторанг облегченно выдохнул, открывая дверь в свою каюту, к которой они как раз подошли.

– Ладно, скажете, что конкретно от меня требуется, – улыбнулась девушка, – я все подтвердю… подтвержу. Я свободна?

– Да-да, ступай, Лида. – Спаржев похлопал ее по плечу. – Ступай, отдохни. Насчет паренька этого не забудешь распорядиться? Можешь от моего имени…

Вернувшись к себе, Лидка, не раздеваясь, достала с полки голоснимки, по традиции зачастую все еще называемые «фотографиями». Снимков было немного, всего несколько штук. Ее школьная компания – вон Ромкина голова сзади, он и тогда был выше остальных, и совсем еще маленькая Лидка на переднем плане. Она с толпой «своих» мальчишек, приятелей по клубу. А вот она же, но уже в кадетской форме – хорошенькая и воинственная, рядом такие же кадеты, только мальчики: больше девочек на фотографии нет. Лидка с толпой пилотов; Лидка и неуловимо похожие друг на друга ребята-космодесантники.

И последний снимок, не случайно оказавшийся самым дальним в пачке, – вся их семья: папа, мама и обе сестры.

Бросив фотографии на койку, она несколько минут сидела без движения, глядя куда-то в угол. В юности мы все бываем слишком категоричными. Тогда, много лет назад, услышав от родителей, что у нее больше нет семьи, она решила, что ее и в самом деле нет. Просто родители так и не повзрослели, оставшись жить с какими-то своими нелепыми идеалами, категоричным мнением по любому поводу, твердым убеждением, что только их точка зрения является правильной, а все остальные даже не имеют права на существование. И только что она окончательно это поняла. Непонятно, почему именно сейчас, возможно, сообщение Спаржева о ее сестре повлияло, но тем не менее… «Мамочка, – едва ли не впервые за все эти годы шепнули Лидкины губы. – Папа! Простите меня!»

Шмыгнув носом, девушка снова взяла в руку семейное фото и, более не сдерживаясь, расплакалась. Эх, видели бы сейчас парни из эскадрильи свою Бешеную Белку – засмеяли бы, наверное! Прозвище «Бешеная» она получила уже в училище, когда как следует отметелила чрезмерно навязчивого ухажера, решившего насильно осчастливить ее своим вниманием. «Белка» же появилась гораздо раньше – сколько ей тогда было лет? Одиннадцать? Или двенадцать? Сестрица в шутку назвала ее Изабеллой – потому что на ее день рождения отец купил жутко дорогое вино из винограда двух земных сортов: «Лидия» и «Изабелла», и Лидка уже мысленно провела аналогию с героинями старинных рыцарских романов – кого же еще могли звать таким романтичным именем?! Но особо размечтаться на эту тему не удалось.

– Какая ж она Изабелла? Пока она просто Белка! – пошутил папа; пошутил, на Лидкин взгляд, неудачно, и тем неудачнее, что сделано это было в присутствии целой компании ее друзей. Но, похоже, кроме самой виновницы, никто не счел шутку неудачной, и прозвище накрепко приклеилось к ней.

Лидка поерзала, поудобнее устраиваясь на койке, примостила фотографию рядом с собой на подушке и, закрыв глаза, впустила поток воспоминаний в свое сознание…

…Роман Самарин нравился Лидке давно; пожалуй, еще с того раза, когда впервые появился у них дома. Сколько лет назад это было? Лика тогда училась в девятом, Лидка соответственно – в четвертом, значит, больше двенадцати лет прошло. У старшей сестры было много друзей, и все они постоянно толклись в их доме – мама шутила, что уже и сама не может определить, где ее дети, а где – чужие. Лике тогда нравился сосед, молодой курсант Ян, и Лидка искренне недоумевала, как сестра может обращать внимание на кого-то еще, когда рядом Роман? Но, немного повзрослев, она стала радоваться, что у Лики и Романа чисто приятельские отношения, безо всяких там «амуров». Приятели сестры хорошо относились к Лидке, но все-таки воспринимали ее как малявку. «Пойди – принеси – помоги – хочешь с нами посидеть?» Девочка это понимала и лишний раз «к взрослым» не лезла: однажды отец позвал ее в свой кабинет «для серьезного разговора» и пояснил, что не все их разговоры предназначены для детских ушей. Лидка тогда, к слову, едва не разревелась: сестру-то папа, оказывается, уже взрослой считает, а ее, значит…

– Тебя никто не прогоняет, с тобой общаются, и ты должна быть за это благодарна, – сказал тогда отец. – Но ты могла бы заметить, что мы с матерью стараемся долго не сидеть с Ликой и ее друзьями, чтобы они могли общаться более спокойно и непринужденно. Подумай об этом, ты уже достаточно взрослая.

Ага, подумать, значит, уже взрослая, а сидеть с ними – нет?! Девочке было обидно до слез, но мозги у нее, как часто повторял папа, «все-таки были», и она приняла сказанное к сведению. Но три года назад у Лики началась взрослая жизнь: она и ее друзья поступили в высшие учебные заведения. Лидка недоумевала, почему сестра, всю жизнь общавшаяся исключительно с мальчишками, занимавшаяся альпинизмом и борьбой, победительница районной олимпиады по математике и городской – по физике, вдруг выбрала себе абсолютно мирную, по Лидкиному мнению, специальность, поступив на факультет журналистики. Хотя недоумение по поводу выбора профессии возникло только у нее: родители совершенно нормально отнеслись к стремлению дочери «продолжить семейные гуманитарные и гуманистические традиции». Мать – лингвист и отец – профессор древнейшей истории в местном университете с уважением относились к способностям дочери к точным наукам и к спорту, но, похоже, не воспринимали эти ее увлечения всерьез.

– Гуманитарное образование позволяет человеку развиться как личности, оно не накладывает на нее никаких ограничений, – часто патетически восклицал отец; особенно часто – когда у них гостил его двоюродный брат Юрий, бывший законченным «технарем» (и, кстати, достаточно известным конструктором столь необходимых для гиперпрыжков привязных маяков).