Последовавшее сражение было единственным в ходе этой военной кампании, в отношении которого мы имеем сведения, дающие достаточно достоверную картину его развития во времени и пространстве. Под покровом ночи Красс вывел из лагерей все войско, оставив в большем, находившемся близ позиций Спартака, свою палатку главнокомандующего, чтобы ввести врагов в заблуждение. Часть легионеров укрыли в засаде у подножия ближайшей небольшой горы. Одновременно Луций Квинкций получил приказ разделить вверенную ему конницу на два отряда. Задачей одного из них было отвлечь на себя войско Спартака, другой должен был вступить в сражение со стоявшими отдельно галлами и германцами, притворным бегством заманить их подальше и поставить под удар основных сил Красса. Чтобы усилить свои позиции и произвести нападение сразу с нескольких сторон, римский полководец отправил 12 когорт с легатом Гаем Помпонием и Квинтом Марцием Руфом в обход горы, на один из окрестных холмов, «с приказанием сделать все возможное, чтобы пробраться туда незаметно. Стараясь ничем себя не обнаружить, люди эти прикрыли свои шлемы. Тем не менее их увидели две женщины, приносившие жертвы перед неприятельским лагерем, и отряд оказался… в опасном положении». Но было уже поздно. Развернулось, как писал Плутарх, «самое кровопролитное сражение за всю войну» (Plut. Crass. 11). В решающий момент масса отступавших в беспорядке всадников Квинкция разделилась, отойдя на фланги, и перед воинами Канниция и Каста неожиданно появились стройные ряды римской пехоты, с криком ринувшейся вперед, а с тыла также с громким криком уже приближались когорты Гая Помпония. Несмотря на стойкое сопротивление — из 12 300 погибших повстанцев [85] только двое были ранены в спину, — потери в условиях предстоящего последнего напряжения сил повстанцев в борьбе с Римом были ужасающими.
Что касается Красса, то теперь ему было чем отчитаться перед сенатом: он сумел вернуть захваченные у римлян в прошлых битвах пять легионных орлов, двадцать шесть воинских значков более мелких подразделений и много других трофеев, в том числе пять ликторских пучков фасций с топорами [86]. О масштабах поражений, в которых они были утрачены, в глазах самих римлян в сравнительном плане можно сделать вывод на основании письма, направленного Цицерону Сульпицием Гальбой после победы над Марком Антонием в 43 г. до н. э.: «Два орла и шестьдесят знамен были захвачены — все Антония! Это было выдающееся достижение» (Cic. Epist. 10. 30).
После неудачи у Луканского озера Спартак решил отступить на юго-восток к Петелийским горам в области Бруттий, где он надеялся получить передышку и пополнить свои потрепанные легионы. Красс прекрасно понимал, что в этом случае война затянется и скоро ему придется передать свои полномочия Помпею, который уже получил от сената соответствующее назначение. Преследовать отступавших доверили легату Квинту Аррию и квестору Гнею Скрофе, которые, видимо, совершенно утратили чувство опасности. Свою задачу сковать силы восставших мелкими стычками и дождаться подхода основной части армии Красса они не выполнили. Когда Спартак прекратил отступление и сам атаковал римлян, те «бежали без оглядки и едва спаслись, с большим трудом вынеся из битвы раненого квестора» (Plut. Crass. 11). Судя по тому, что позднее, после разгрома Спартака, Красс обнаружил в его лагере три тысячи пленных римских граждан, захвачены они были именно в том злополучном для них сражении. Соответственно, можно утверждать, что Спартак уничтожал пленных только в исключительных случаях.
Этот временный успех погубил беглых рабов, совершенно вскружив им головы. По словам Плутарха, они «…теперь и слышать не хотели об отступлении и не только отказывались повиноваться своим начальникам, но, окружив их на пути, с оружием в руках принудили вести войско назад через Луканию на римлян» (Plut. Crass. 11). Свой последний лагерь Спартак разбил у истоков р. Силар в Апеннинах [87], на границе Кампании и Лукании. Местность, которую он выбрал для сражения, давала определенные преимущества, поскольку в тылу находились горы, куда можно было отойти в случае неудачи, а повышение рельефа поверхности земли в сторону боевых позиций восставших создавало для римлян в случае их атаки дополнительные трудности. Красс, подошедший сюда позже, не решился сразу сразиться со своим противником, отдав приказ возводить полевые укрепления и обносить их рвом. Начавшимся земляным работам препятствовали воины Спартака, своими нападениями стремившиеся перевести военное противостояние в активную фазу. Это означало, что их предводитель решил рискнуть, вместо того чтобы прибегнуть к испытанной тактике осмотрительного выжидания. Видимо, он настолько жаждал битвы, что отказался от более сильной позиции на склонах высот и выдвинул войско вперед, на равнину. На языке римского военного искусства такой маневр соответствовал предложению неприятелю сражения при равных условиях. Как правило, такое происходило, когда командующий был уверен в безусловном повиновении своего войска.
Скоро обе стороны накопили достаточно сил для решающего столкновения за счет подходивших подкреплений, видимо, представлявших собой отряды, посланные для заготовки продовольствия и фуража. Наконец Спартак и Красс, по разным причинам заинтересованные в том, чтобы завершить затянувшийся военный конфликт до прибытия армии Помпея, построили свои легионы для битвы [88]. Можно попытаться приблизительно определить время дня, когда это произошло. Армия Красса прибыла к истокам р. Силар после дневного перехода, продолжительность которого мы не знаем, но, в любом случае, солдаты могли подойти к месту, намеченному для лагеря, не ранее часа пополудни. Работы по возведению укреплений, обычно занимавшие 3–5 часов, завершить не удалось. Таким образом, сражение могло начаться только за 3–4 часа до захода солнца [89]. Впрочем, согласно утверждению римского военного теоретика Вегеция (кон. IV-нач. V в.), решительное столкновение между противниками в открытом бою обычно продолжалось около 2–3 часов (Veget. III. 9).
Если говорить о численности войска Спартака на тот момент, то представляется достаточно правдоподобной цифра, которую приводит Веллей Патеркул (ок. 19 до н. э.-31 н. э.). Он утверждал, что в последнем сражении против Красса участвовало 49 000 воинов (Veil. Pat. II. 30. 5) [90], хотя с учетом потерь Спартака в предшествующих боях и это число кажется завышенным. В любом случае силы противоборствующих сторон были примерно равны, иначе в адрес Красса не раздавались бы обвинения в том, что он «торопился дать решительное сражение, забывая об осторожности» (Plut. Crass. 36). Впрочем, этот упрек справедлив еще и потому, что вступать в бой, не завершив возведение лагерных укреплений, было действительно безрассудно. Однако Красса толкало на заведомый риск отчаянное стремление к победе и честолюбивое опасение, как бы не подоспел Помпей, с которым придется делить военную славу.
С моментом, предшествовавшим столкновению, связан носящий почти фольклорный оттенок рассказ о том, как вождю рабов «подвели коня, но он выхватил меч и убил его, говоря, что в случае победы получит много хороших коней от врагов, а в случае поражения не будет нуждаться и в своем» (Plut. Crass. 11). Очевидно, мы имеем здесь донесенный до нас Плутархом типичный пример интерпретации очевидцами с римской стороны сцены, истинный смысл которой остался для них скрытым из-за незнания поведения, предусматриваемого другой культурой. Римский военачальник вполне мог театральным жестом отослать своего коня, чтобы продемонстрировать личное мужество и поднять моральный дух своих солдат. У вождя фракийского происхождения могли быть совершенно иные мотивы. Конечно, наши сведения о ритуальном и религиозном поведении фракийцев довольно ограниченны, но все же представляется более реальным объяснить подобные действия существованием обычая приносить в жертву коня прямо перед строем готовых вступить в бой воинов (Flor. IV. 12. 15) [91].
