Она на цыпочках подошла к двери и прислушалась: отец, проводив дона Гомеса, снова поднялся к себе, только, конечно, не в кабинет, а в спальню. Сэр Джон не любил поздно ложиться спать, и даже половина двенадцатого казалась ему глубокой ночью.

Лючия убедилась, что шаги на лестнице стихли, осторожно подошла к гардеробу и вынула из него черный плащ, подбитый мехом. Этот роскошный плащ, конечно, принадлежал Кэтрин — Лючии никогда в жизни не имела таких вещей. Накинув его на плечи, она тихонько спустилась во двор и решительно направилась к той части дома, где жила прислуга.

На кухне горел свет, из окна доносилось заунывное бренчание какого-то струнного музыкального инструмента. Она представила себе людей, сидящих за большим кухонным столом, с удовольствием попивающих дешевое эквадорское вино. Послушав минуту, она подошла поближе к двери и позвала:

— Жозефина!

Послышался звук отодвигаемого стула и легкие шаги.

— Вы звали меня, сеньорита? — Как всегда, служанка была предупредительна.

— Да. Нам нужно поговорить.

Сообразив, что их разговор не должен коснуться ушей других слуг, Жозефина отошла подальше от открытой двери и вопросительно взглянула на Лючию.

— Послушай, позже я обязательно все тебе расскажу. Но сейчас… сейчас у меня очень мало времени. Не удивляйся, но мне необходимо найти сеньору Саенз. Ты все знаешь… Где она может находиться?

Ни один мускул не дрогнул на лице Жозефины.

— Весьма просто, сеньорита. Думаю, что в это время она находится в собственном доме. Я пошлю вместе с вами Густаво и Томаса. Во-первых, они хорошо знают дорогу, во-вторых, будут охранять вас в пути.

— Хорошо, но больше ни один человек не должен знать, что ночью я уходила из дома.

— Конечно, сеньорита!

Даже без лишних слов было ясно, что Жозефина догадывается о том, что нечто большее связывает Лючию и дона Карлоса, но объяснять что-либо не было времени. Лючия бросилась к выходу и остановилась там в ожидании слуг, втайне надеясь, что они успеют выбраться из дома до того, как Кэтрин вернется домой.

Несколько минут, пока она ждала Густаво и Томаса, показались ей вечностью. Обычно, когда Кэтрин возвращалась ночью, она громко звонила в колокольчик. Слуги помоложе галопом неслись через двор, чтобы зажечь свет в салоне, где Кэтрин еще некоторое время сидела, переживая события прошедшего вечера. Пока, слава Богу, она еще не вернулась.

Ночные улицы были пустынны. Лишь только ближе к центру начали попадаться горожане, очевидно, загулявшие до столь позднего часа. Неподалеку слышался нестройный хор из нескольких человек, пытающихся петь «Аве Мария». Стараясь не отставать от своих провожатых, Лючия думала, что страх за жизнь дона Карлоса настолько вошел в нее, что и дорога показалась ей бесконечной.

Она уже спасла его однажды и теперь сделает все, чтобы спасти снова! Кроме того, от нее, по большому счету, теперь зависит судьба всей республики. Поражение Боливара означало бы конец Великой Колумбии, и вслед за ним могли прийти долгие годы реакции.

Все окна в доме Мануэллы были ярко освещены. Очевидно, то время, которое сэр Джон считал глубокой ночью, Саенз воспринимала как ранний вечер. Лючия очень надеялась, что в доме Мануэллы не будет никаких приемов. Несмотря на сплетни о ее связи с Боливаром, каждая аристократическая семья в Кито считала за честь быть приглашенной в дом Мануэллы. А если приема нет… Это вряд ли облегчит ее задачу. Как сможет объяснить она свой визит, чтобы ее приняли в столь поздний час.

В дверях появился привратник и вопросительно посмотрел на нее.

— Мне необходимо переговорить с сеньорой Мануэллой Саенз. Будьте любезны сказать ей, что дело не терпит отлагательства.

Слуга проводил ее в небольшую комнатку, не выказав никакого удивления, словно каждый день выполнял просьбы подобного рода. Он не возвращался назад так долго, что Лючия начала всерьез беспокоиться, не откажется ли Мануэлла принять ее. Ведь не исключено, Саенз могла быть занята каким-нибудь важным делом.

Неожиданно двери широко распахнулись, и Лючия увидела, что на пороге стоит сама хозяйка в платье из алого шелка, которое делало ее еще прекраснее. Мануэлла грациозно приблизилась к Лючии, на лице ее появилась приветливая улыбка.

— Мисс Каннингхэм, позвольте узнать, что привело вас ко мне в такой час?

— Я понимаю, что выгляжу по меньшей мере странно, но поверьте, мне нужно рассказать вам нечто очень важное. Думаю, никто, кроме вас, не сможет дать мне правильный ответ. — Она взглянула на Мануэллу и быстро добавила: — Это дело касается Симона Боливара.

Лицо Мануэллы сразу посерьезнело, и Лючия даже не успела заметить, как оказалась в ярко освещенном салоне Саенз. Здесь не было ни одного незажженного канделябра, и в первую секунду девушке показалось, что она попала во дворец Аладдина. На столе, на стульях, на полу грудами лежали сокровища. Она никогда не видела так много разнообразных предметов столового серебра и золота: кубков, бокалов и подсвечников, чернильниц и ваз, серебряных блюд и столовых приборов. Все это богатство было собрано в состоятельных домах города. Кроме того, повсюду стояли бархатные и кожаные шкатулки, в которых обычно хранили драгоценные украшения.

Итак, перед ней находились те самые ценности, которые Мануэлла хотела обратить в деньги для поддержки армии Боливара.

Саенз указала девушке на свободный стул:

— Прошу садиться, мисс Каннингхэм. — Мануэлла присела на стул напротив и внимательно посмотрела на Лючию своими чарующими глазами.

— Я пришла рассказать вам то, что я случайно услышала сегодня вечером, около часа назад. Разговор шел о неком доне Карлосе де Оланете.

Казалось, что удивлению Мануэллы не будет предела.

— О доне Карлосе? Что вы вообще знаете об этом человеке?

— Разговор шел о том, что он помогает генералу Боливару…

— Кто это говорил? — резко оборвала ее Саенз.

Лючия рассказала все о беседе ее отца и дона Гомеса, затем, помедлив, добавила:

— Обо всем этом я могла рассказать только вам. Возможно, генерал сможет предупредить де Оланету.

— А вы знаете, в какую сторону направился дон Карлос?

Лючия пожала плечами. Она совсем забыла, что еще не объяснила Мануэлле, откуда она знает этого человека.

— Он был ранен, — начала она. — Ранен тяжело и серьезно, поэтому я сочла необходимым помочь ему и временно приютила его в павильоне нашего сада, где он находился до полного выздоровления.

— Теперь я понимаю, почему Боливар так беспокоился о доне Карлосе, который так загадочно исчез.

— Я предполагаю, что он был ранен в бою за Кито. Скорее всего своими же.

— Очевидно, так оно и было. Может быть, он пытался пробраться к испанцам после капитуляции Эймарича. Да что гадать! Кто знает? В любом случае ему нельзя было оказаться в руках республиканцев.

— Конечно же нет!

— И вы скрывали его у себя до последнего времени?

— Он покинул павильон ровно семь дней назад.

— Что, пешком?

— Нет, наш садовник нашел для него лошадь и форму офицера патриотической армии.

— Тогда я уверена, что он будет пробираться в Гуаякиль к Боливару.

— Почему же не предупредить дона Карлоса немедленно, пока он снова не сунулся к испанцам?

В комнате повисло молчание — Мануэлла что-то обдумывала.

Насколько она знала, о Карлосе де Оланете всегда говорили, что он человек холодного ума и сторонится случайных связей с женщинами. По крайней мере ни один скандал подобного рода никогда не был связан с его именем. Более того, все женщины высшего общества Кито и Лимы, даже очень красивые, как правило, оставляли его равнодушным и получали вежливый, но решительный отпор.

То же самое в свое время произошло и с ней самой. Мануэлла хорошо помнила, что чувствовала горечь и обиду, когда поняла, что дон Карлос не обращает на нее ни малейшего внимания. Она привыкла к тому, что мужчины постоянно вьются вокруг нее, пытаясь заслужить хотя бы благосклонность. С доном Карлосом все было иначе — Мануэлла сама дала ему понять, что не прочь познакомиться с ним поближе, однако де Оланета был неприступен, как каменная скала.