С каждым днем все больше людей стали заглядывать на радения к скопцам. Кто-то шел ради любопытства, кто-то в духовных мытарствах, а кто-то из корысти. Побывав на радениях и приняв в них участие, большинство зевак и не замечали, как попадали под мощное влияние «живого Христа» – Ивашки Сафронова.

А тот изо всех сил изображал из себя Бога, да так талантливо, что самозабвенно верил в свою роль «спасителя человечества». Ивашка мастерски демонстрировал патологическую одержимость и свою «христианскую чистоту и праведность». С пеной у рта он убеждал приходящих:

– Ежели вы не веруете в Хоспода, голуби, вам лутше не ходить к нам и не трогать сваво грешнова тела. А ежели веруете всей душой и всем сердцем, то оскопляйтеся и ступайте чистыми в Царствие Небесное!

…Сегодня религиозный экстаз захватил Аверьяна во много раз сильнее, чем всегда. Ему казалось, что скопцы особенно возвышенно распевают псалмы и пляшут намного краше, чем всегда. Он легонько толкнул локтем Анну и шепотом поделился с ней своими мыслями:

– Чую, нынче што-то необычное? Можа, праздник какой?

– А у скопцов всегда праздник, – зло произнесла в ответ девушка. – Как раденье, так и праздник! Если не будем стараться, то гости станут смеяться над нами. А вот если постараемся и все возьмутся выплясывать рядом, то тогда никто уже не скажет про веру нашу, что будто бы нет в ней священной силы!

Пришедшие на радение копировали движения скопцов, постепенно входя в состояние транса. Все иное истолковывалось как прямое оскорбление религиозных чувств и знак неуважения к вере.

– Восславим же Хоспода нашева! – завизжали Агафья и Акулина. – Уверуйте в Иисуса Христа, голуби! Ведь он вота. Хосподь средь нас!

С этими словами они поспешили к Ивашке и взяли кормчего под руки. Он провел по лицу ладонями, утирая капли пота, с губ его не сходила блаженная улыбка.

– Я люблю вас, голуби мои! – воскликнул Ивашка, обнажив крупные зубы. Громкий голос кормчего перекрыл даже общее пение скопцов.

«Богородицы» грохнулись перед Сафроновым на колени и, глядя на него безумными остекленевшими глазами, снова зычно заголосили.

Пространство вокруг Ивашки замкнулось: сектантам и тем, кто присутствовал в молельном подвале, захотелось дотронуться до «живого Христа».

– Голуби мои! – подняв руку, заговорил Сафронов. – Все нынче зрили воочию, как на меня снисходит Святой Дух?!

– Да! – выдохнула толпа, находящаяся в возбужденном состоянии после радения.

Сафронов говорил еще долго, и каждое слово его било точно в цель.

Как только он замолчал, из толпы к нему протиснулся Егор Мехельсон, держа за руку крепкого подростка с рябым лицом и испуганными глазами.

– Господи Всемогущий! – воскликнул Егор, падая на колени перед Ивашкой и увлекая за собой подростка. – Оскопи вот племянника моего, молю тебя! Хочу, чтобы он очистился от скверны нынешней и голубем белым взлетел на корабль веры нашей!

Видимо, эта выходка Мехельсона была неожиданна и для Сафронова. Сначала он явно смутился, округлил глаза, но быстро взял себя в руки.

– Хто ты есть, чадо мое? – спросил Ивашка у подростка, кладя ладонь ему на плечо.

– В-Васька я, Н-Носов… – ответил тот, заикаясь от волнения.

– Племяш он мой, – оживился Егор. – Сестра померла, а мальчонку сиротой оставила.

– Он истину молвит? – спросил у подростка Ивашка.

Тот стоял ни живой ни мертвый и во все глаза таращился на «Бога».

– Ну чего ты, не молчи! – дернул его за руку Егор.

Васька, заикаясь и дрожа, заговорил:

– Д-да. Д-дядя Е-Егор в-всегда х-хорошо с-со м-мной о-обращался… К-кормил и ж-жалел м-меня. А-а п-потом с-сказал, ш-што э-эдак л-лучше б-будет…

– Истинную правду твой дядя говорил тебе, – вздохнул Ивашка и потрепал волосы на голове подростка. – Хорошо жить теперь будешь. Станешь святым, а душа очистится, как у ангелочка! Блудить не станешь. И богатство ждет тебя на земле, а в небесах бессмертие!

– А-а-а ешо-о-о д-дядя о-обешшал м-мне, ш-што т-три т-тулупа о-отдаст и д-дом э-этот в-вот о-отпишет? И д-денег м-много о-обещал, и-и-и…

– Раз обещал, знать эдак и поступит, – поспешил заверить его и притихших слушателей «Христос-Ивашка». – У нас все общее, и мы не токо кажный для себя, а для всех живем!

– Чтоб у тебя язык отсох, – прошипела стоявшая позади Аверьяна Анна. – Мальчонку жаль. Еще жизни не видел, а уже в инвалиды угодит.

– Но он же сам тово хотит? – обернувшись, прошептал Аверьян.

– Башку ему задурили, – последовал ответ девушки. – Как и тебя дурят.

– Который раз ты мне об том талдычешь, Анька, – нахмурился Аверьян. – А не наговариваешь ли ты со зла на Ивашку нашева?

– Я?! – поджав губы, возмутилась девушка.

Восклицание ее было таким громким, что привлекло внимание присутствующих. Аверьян даже испугался, увидев десятки пар глаз, уставившихся на них.

– Пора на покой расходиться, голуби мое, – отвлек на себя всеобщее внимание Ивашка. – Утро вечера мудренее. Спите спокойно и хорошенько над словами моими размышляйте. Хто на корабль наш засобирается – милости просим! Токо покой и Царствие Небесное отныне и навсегда ожидают нас!

Оскопление племянника Егора Мехельсона было назначено на следующий день.

Аверьян с Анной более часа беседовали с Васькой после радения, пытаясь отговорить от опрометчивого поступка. Но мальчик был упрям и ни на какие уговоры не поддавался. Разочарованные, они разошлись спать.

Скопцы с утра натопили баню, хорошо отмыли и отпарили в ней Ваську, после чего облачили в белое новое нижнее белье. Заблаговременно опоенный снадобьями подросток лежал на полке, укрытый до подбородка белой влажной простыней.

Баня была залита красновато-розовым светом солнечных лучей, пробивающихся через закопченное окно. Солнечный свет коснулся рябого лица Васьки и превратил его в маску, на которой застыло выражение глубокого смирения, готовности принять на себя тяжкую ношу и огромного, невысказанного горя.

Когда Васька увидел входящих в баню скопцов, губы его задрожали, а из глаз выкатились две слезинки.

– И какова рожна ты эдак нас слезами встречаешь? – спросил, улыбаясь, Ивашка. – Ты радоваться должен, Василек! Ужо щас уберем у тебя удесных близнят – и все зараз. Малой печатью эдак тебя отметим.

– З-знаю я, – прошептал одними губами несчастный подросток. – П-пожалуста, с-скорее в-все д-делайте. Б-боюся я, ш-што п-помру, п-покуда б-благодать н-на м-меня с-снизойдет.

Васька разволновался. Простынь у него на груди то спускалась, то поднималась. Чистое полотенце, лежавшее на простыне, соскользнуло и упало на пол. Когда Аверьян наклонился за ним, подросток задрожал и закрыл глаза.

– Ничаво, потерпи малеха, – прошептал зловеще Ивашка, приближаясь к мальчику. – Я быстро, я щас…

Сафронов, словно растягивая удовольствие, не спеша обмыл нож горячей водой и смазал его салом. Выражение его лица было таинственным и сосредоточенным. Видимо, возбуждаясь от предстоящего, он задышал учащенно.

Савва схватил мальчика за ноги и развел их. Аверьян, обливаясь потом, взял Ваську за руки и, закрыв глаза, отвернулся. Внутри забурлили угрызения совести. А «Христос»-Ивашка взялся за дело с мастерством бывалого мясника.

– Крепше держите! – крикнул он Савве и Аверьяну. – Ключ бездны заодно оттяпывать буду.

Он истерично хохотнул, беря член подростка дрожащими окровавленными руками:

– Ну-у – у… добро пожаловать на наш корабль, голубь белый! Токо помирать не смей! Мы тебя для лутшей жизни зараз готовим!

За время чудовищной кастрации мальчик только стонал. Он ни разу не крикнул и не пытался вырваться. «Видать, опоили какой-то хреновиной, – думал Аверьян, выходя из бани. – Ну и дела, Хосподи, неужели ты энтова не видишь?». Калачев не устал, но чувствовал себя совершенно разбитым, страшным злодеем, только что совершившим чудовищное преступление, которому нет ни оправдания, ни прощения. «Ведь ты не по своей воле?» – попробовала оправдаться стонущая совесть. Но воспоминание о крови Васьки тут же заслонило ее и окончательно лишило Аверьяна душевного равновесия.