Миссис Хоукс утвердилась в должности домоуправительницы: ее постоянно можно было видеть снующей по коридорам, кают-компании и кладовой. Она отравляла существование резвым темнокожим уборщицам, устремляясь к ним, словно ястреб, всякий раз, как только они собирались поболтать между собою.

На пассажирок Парти Энн смотрела с подозрением, а на пассажиров – презрительно. Карточная игра была в то время такой же неотъемлемой частью жизни на пароходе, как еда и питье. Нередко партия в покер, начатая ранним вечером, была еще в полном разгаре, когда первые лучи восходящего солнца начинали чуть золотить реку. То было время длинных усов, широкополых шляп, отложных воротников и бриллиантовых запонок, время, когда Америка еще не совсем утратила свою былую живописность, которая теперь уже давно погребена под пеплом однообразия. Особенно шикарный и воинственный вид был у южан. Даже Партинья Энн Хоукс, особа в известном смысле невозмутимая, не могла, должно быть, не испытать некоторого волнения, проходя мимо карточного стола, за которым сидели эти романтические и, по ее понятиям, развратные пассажиры. Согласно ее суровым принципам, волнение такого рода было греховным. Она принадлежала к числу фанатиков, считающих, что природа – враг, с которым необходимо бороться; вино ее жизни давно уже перебродило, скисло и превратилось в уксус. Если бы было возможно прочесть тайные мысли Парти Энн, то мы обнаружили бы следующее: «Я нахожу этих мужчин красивыми, обаятельными, они волнуют меня, и это отвратительно. Я не должна даже признаваться себе в том, что они производят на меня какое-то впечатление. Вот почему я стараюсь думать и говорить, что они отвратительны, смешны и достойны презрения».

Ее положение осложнялось тем, что те самые мужчины, проявлять презрение к которым она вменила себе в правило, считали долгом относиться к жене своего капитана с истинно рыцарской любезностью. А их дамы были вежливы и сердечны с ней.

Раскланиваясь с Парти Энн, южане особенно эффектно взмахивали перьями широкополых шляп и большею частью заговаривали с ней. В протяжном говоре их было что-то очень нежное.

– Путешествие на великолепном судне вашего достойного супруга доставляет вам много удовольствия, не правда ли, мэм?

Южноамериканское произношение придавало особенную ласковость этим любезным словам.

– Путешествие на ве-л-и-и-колепном…

В памяти всплывали яркие шелка, шпаги, красные каблуки и кружевные манжеты.

– Полагаю, что пароход в исправности, – отвечала Парти Энн. – Но разве добрый христианин может смотреть спокойно на ваши ночные кутежи и постоянное швырянье деньгами? Путешествие наше не кончится добром. Всех нас ждет ужасная кара!

По ее тону можно было подумать, что ей и впрямь очень хочется какого-нибудь несчастья. Сладкоречивый южанин откланивался. Через секунду слышался нежный голос:

– Драная кошка!

К счастью, мрачные предсказания Парти Энн не сбывались. Путешествие было приятным и спокойным. Пароход капитана Энди, уступавший по размерам многим другим, славился отличной кухней, комфортом и обходительностью экипажа. Вкусные обеды и приветливое обращение играли роль бальзама, помогавшего пассажирам сносить присутствие миссис Хоукс. Команда терпела ее ради маленького капитана, которого все любили и который платил жалованье.

Партинья Энн Хоукс рассматривала великую реку – если вообще удостаивала ее какого-либо внимания – как некий, к сожалению мокрый, путь, по которому можно с удобствами доехать до Нового Орлеана. Ее воображение не волновала загадочность реки, не трогало ее величие, не смущала ее зловещая мощь. И все-таки, против воли, конечно, и в очень слабой степени, она постепенно стала поддаваться ее очарованию. Эта поездка оказалась лишь первой из длинной череды плаваний. Впоследствии Парти Энн проводила на пароходе семь месяцев из двенадцати и плавала не только по Миссисипи, но и по Огайо, Миссури, Канауа и Биг-Сэнди. Возрастающая приверженность Парти Энн к кочевой жизни и пыл, с которым она старалась ее упорядочить, привели к тому, что многие путешественники стали отдавать предпочтение другим пароходам.

Возможно, что поведение некоторых пассажирок по отношению к маленькому капитану, а также поведение самого капитана по отношению к некоторым пассажиркам сильно подогревали воинственность Партиньи.

До того как Энди Хоукс вошел в ее жизнь, на ней не задержался взгляд ни одного мужчины. Она была типичной старой девой, и тот факт, что она сделалась женой и матерью, по всей вероятности, нередко казался ей удивительным и неправдоподобным. Искусство кокетства было ей совершенно недоступно. А вокруг нее – и капитана Энди – все время вертелись женщины, обольстительные и коварные. Среди них были жены южных плантаторов, смуглые, томные и кокетливые креолки из Нового Орлеана, дочери и жены богатых купцов, юристов, фабрикантов, пользующиеся случаем проделать веселое путешествие, необходимое их отцам и мужьям из деловых соображений.

Эти женщины не умели молчать ни минуты.

– О капитан Энди!

И тотчас же:

– О капитан Энди! Будьте милы, пойдите сюда и объясните нам, почему этот звоночек так раззвонился?

– Почему эта палуба называется верхней?

– О капитан Хоукс! Неужели у вас на руке вытатуирована змея? Ну, конечно, змея… Смотри, Эммелина! Эммелина, смотри же! У этого гадкого капитана змея!

У капитана Энди была предательская манера обращения с женщинами: он держал себя с ними очень почтительно, но в то же время позволял себе говорить весьма рискованные вещи.

Тонкий белый пальчик, розовый ноготочек которого отважно скользил по свернувшейся колечком татуированной змее, тотчас же оказывался пленником маленькой, жесткой и смуглой руки капитана.

– Теперь, – задумчиво говорил маленький капитан, – теперь эта татуировка скоро исчезнет бесследно. Да, мэм! У меня не будет больше змеи.

– Но почему?

– Я ее вытравлю.

– Но… но… я не понимаю! Меня ведь так легко озадачить. Я…

Маленький капитан становился умильным:

– Я буду все время целовать то место, которого коснулся ваш милый пальчик.

– О-о-о-о!

Далее кокетливый удар пальмовым листом, исполняющим роль веера.

– Какой вы нахал! Эммелина, ты слышишь, что сказал мне этот гадкий капитан?

Львиной долей той свободы, которой наслаждалась Магнолия, она была обязана тому, что эти прелестные особы доставляли много забот ее матери.

Если чары реки подействовали даже на миссис Хоукс, вполне вероятно, что маленькая Магнолия всецело подпала под ее волшебное обаяние. Со времени первой поездки по Миссисипи девочка просто влюбилась в нее. На протяжении всего долгого путешествия от Сент-Луиса до Нового Орлеана миссис Хоукс раз двадцать в день прогоняла свою дочку с капитанского мостика или вытаскивала из машинного отделения. Не обращая внимания на отчаянное сопротивление девочки, Партинья смывала грязь с ее лица и рук, надевала на девочку чистый передник и усаживала ее в одно из красных плюшевых кресел кают-компании. Черные волосы Магнолии нисколько не вились. Это обстоятельство очень огорчало миссис Хоукс, она часами возилась с ними, смачивала их, накручивала на свои пальцы и расчесывала частой гребенкой в несбыточной надежде, что ее утенок превратится в лебедя. Строптивой девочке приходилось покорно стоять зажатой в тисках материнских колен. После этого на беспокойные ножки надевались белые чулки и черные туфельки, детская фигурка стягивалась туго накрахмаленным пышным платьицем. Парти Энн строго наказывала дочке вести себя соответственно возрасту и высокому положению в обществе.

– Ты должна слушать то, что говорят между собой леди и джентльмены, – строго проповедовала миссис Хоукс, – а не грубую болтовню грязных кочегаров и рулевых. Не понимаю, что, собственно, думает твой отец, допуская это!.. Или почитай… Где твоя книжка?.. Та книжка, которую я купила именно для того, чтобы ты читала ее во время этой поездки! Ручаюсь, что ты ни разу даже не раскрыла ее… Принеси ее сюда! Да не вздумай застрять где-нибудь по дороге!