Котлах, отвернув полу непромокаемого плаща, вытащил из пиджачного кармана трубку и медленно раскурил ее. Во всяком случае, Кокеша не следовало раздражать. Он со своей дубинкой может таких дел натворить… С другой стороны, оставить его здесь, рискуя, что его ангажирует какой-нибудь убийца… Хорошенькое выйдет дело — например, знаменитый бандит Лециан, да к нему еще Кокеш с его рвением… За две недели уложат больше народу, чем в битве при Липанах!

— Видите ли, пан Кокеш… — тактично начал Котлах.

— Просто Кокеш, с вашего разрешения, — скромно сказал гном. В его манерах было что-то от старых слуг в добропорядочных домах.

— Ладно, пусть Кокеш… Видите ли, — начал импровизировать репортер, — в данный момент у меня нет для вас поручения, я ведь не рассчитывал вас встретить, да и не подходящее здесь, знаете ли, место.

— Совершенно верно, сударь, — кивнул Кокеш.

— Вот видите. И еще одно. Можете ли вы мне обещать, что в случае, если мы договоримся, вы будете работать исключительно для меня?

— Но, сударь, — укоризненно возразил Кокеш, — нельзя же служить двум господам! Можете навести обо мне справки. А если у вас нет для меня работы сейчас, то это, сударь, неважно. У вас, вероятно, много других дел. Когда вы окажете мне честь и решитесь воспользоваться моими услугами, я буду неподалеку. Вам не надо обо мне заботиться, у меня есть свои возможности. Как только я вам буду нужен, извольте позвать: «Кокеш!» — и я тут же прибегу. Во избежание каких-либо ошибок, я еще спрошу вас: «Что хочешь?». В данном случае, краткости ради, я позволю себе обратиться к вам на «ты». А вы ответите: «Того, кто за моей спиной, своей дубинкой успокой». При этом потрудитесь всегда стоять спиной к тому лицу, которое вы желаете умертвить, потому что зрение мое начало портиться, и в большой толпе мне уже трудно ориентироваться. Все остальное — мое дело. И не извольте беспокоиться по части секретности, я ведь не в первый раз это делаю. Кроме того, мне все равно никто не поверит! Мое сотрудничество никогда никому не доставляло затруднений. Многие высокие господа очень похвально отзывались обо мне, если мне дозволено проявить такую нескромность.

Котлаха мороз подрал по коже. Кокеш был неподражаем, когда говорил о смертоубийстве, как о пустячном деле.

Репортер выдавил из себя несколько ничего не значащих слов, но Кокеш был удовлетворен. Подхватив свою дубинку, он снял, шляпчонку, шаркнул ножкой и с поклоном исчез в отверстии.

Котлах почти не слушал, что рассказывал ему морильщик о крысах и истребителю грызунов пришлось раза два деликатно намекнуть прежде чем репортер сообразил уплатить за своего собеседника, осушившего пару пива, два «мерзавчика» и умявшего порцию колбасы с луком. Такое невнимание очень расстроило морильщика, и на другой день он горько жаловался сборщику крыс на неблагодарность прессы.

А Котлах вернулся в редакцию. Поскольку всем было известно, что он побывал в подземном коллекторе, то сотрудники демонстративно зажимали перед ним носы, но Котлах и в ус не дул. Над толстяками все посмеиваются. И если толстяк не дурак, то он смеется первый. Поэтому и Котлах, проходя по коридору, весело возглашал: «Прячьте носы, прячьте носы!». Добравшись наконец до своего крошечного кабинетика, он сел к пишущей машинке. Все, что он испытал сегодня, казалось ему несколько сумбурным, и потому он позволил себе пофантазировать. Вместо сухого рассказа о приманках для крыс, ядах и цементе с толченым стеклом, он начал писать о том, что, — как он знал по личному опыту, — представляется людям, когда они думают о разных подземельях. Он отошел от реализма, описав Кокеша, — понятно, не упоминая при этом о его несколько странной деятельности, — и, настрочив таким образом более пяти страниц, отдал материал и пошел домой.

Стоял осенний солнечный денек. По дороге Котлах весело насвистывал.

В прихожей он столкнулся с пани Гамрниковой. Пани Гамрникова была супругой пана Гамрника и владела половиной квартиры, во второй половине которой обитал с женой и двумя детьми Котлах.

— Послушайте, пан репортер, — остановила его Гамрникова и пошла — та-та-та-та-та…

— Несомненно, — сказал Котлах, юркнул в комнату и закрыл за собой дверь.

Это она, наверно, по поводу телефона, а может, мусорного бака. Но скорее всего о телефоне. Пани Гамрникова не в состоянии была одна оплачивать его, это стоило больших денег. И не желала, чтобы аппарат висел в коридоре, потому что тогда ей далеко ходить, и уж никак не хотела слушать в трубке чужие разговоры или тем более пускать на свою половину посторонних людей. Котлах утверждал, что эти желания несовместимы. Пани Гамрникова утверждала, что совместимы. Был бы тут пан Гамрник, он бы всем показал. Но пана Гамрника не было, так как он опять страдал за свои убеждения. Это было нехорошо по отношению к нему, если учесть, что он страдал за них еще во время войны, потом еще как-то, и теперь снова. Пан Гамрник крал на работе кожу и продавал ее.

Котлах сел в кресло. Сначала к нему подошел сын Иржи.

— Папочка!

— Да, сын?

— Что новенького?

— У меня — ничего. А у тебя?

— Папочка, пани Гамрникова ударила меня!

— Вот как. А что побудило ее поступить подобным образом?

— Папочка, я сказал ей, что она шлюха.

— Тогда пани Гамрникова поступила правильно. Таких слов вообще нельзя произносить, а тем более, когда ты знаешь, что это неправда, потому что ведь пани Гамрникова дама пожилая.

— Да, папочка, зато она сначала сказала, что ты дармоед и что ты разжирел на ее мозолях. Это она сказала на углу. И Пепик слышал. И еще она сказала, что совсем не удивится, если мамочка найдет себе другого мужика, и что, как знать, может, она так и делает, потому что только об этом и думает.

— Вот как. А где мамочка?

— Мамочка ушла. Пани Гамрникова схватила в коридоре Пепикова медвежонка и бросила его в уборную. Она сказала, что не позволит, чтоб в квартире валялась всякая дрянь.

— И мамочка пошла купить нового медвежонка?

— Не-ет. Мамочка пошла за водопроводчиком. Это был тот маленький медвежонок, серый, и он, наверно, провалился совсем вниз, потому что уборная теперь засорилась.

— Так. А что еще сделала пани Гамрникова?

— Она ударила Пепика. Когда мамочка ушла, Пепик стал реветь из-за медвежонка. А пани Гамрникова сказала, что не потерпит в квартире никакого рева.

— Хорошо, милый сын. Иди в соседнюю комнату и садись за уроки. Когда появится необходимость, воспользуйся ночным горшком. А в коридор не смей выходить, не то пани Гамрникова бросит в уборную тебя.

Котлах кинул последний взгляд на припухшие губы сына и погрузился в чтение Анатоля Франса, которого особенно любил. Он наслаждался уравновешенным скептицизмом прокуратора Иудеи, когда в комнату вошла жена. Котлах отложил книгу.

— Добрый вечер, дорогая. Вызвала водопроводчика?

Жена посмотрела на него, как на нечто такое, что может притащить с улицы плохо воспитанный пес, прошла мимо и открыла дверь в соседнюю комнату.

— Иржик, сбегай за угол, к Валашекам, пусть дадут нам на недельку ключ от их дома и ключ от их уборной на галерее. Водопроводчикам некогда. Надень пальто и ботинки, а то простудишься.