А с Марселлой Юмбер он встретился в 1911 году в парижском кафе «Эрмитаж». В то время она давно была любовницей уроженца Варшавы художника-кубиста Луи Маркусси. Она родилась в 1885 году и была на четыре года младше Пикассо. В отличие от Фернанды, девушка была маленькой, стройной и нежно-чувственной. И по внешнему виду, и по сути она была полной противоположностью предшественницы.

Напомним, что от рождения она звалась Эвой Гуэль. Так почему же Марселла, да еще Юмбер? У биографа Пикассо Карлоса Рохаса по этому поводу читаем:

«Марселла Гуэль выдавала себя за Марселлу Юмбер, утверждая, что она развелась с человеком, давшим ей эту фамилию, который на самом деле никогда не существовал».

Пикассо стал именовать ее Евой, вероятно, желая подчеркнуть, что именно она – первая и единственная женщина в его жизни. А может быть, он себя хотел в этом убедить…

На момент знакомства и Пикассо, и Марселла были в постоянных отношениях, но они, не задумываясь, разрушили их, целиком отдавшись новому чувству. При этом, как принято считать, Марселла Юмбер не стала для гения любовницей-однодневкой, он влюбился в нее по-настоящему.

С появлением хрупкой и изящной, как статуэтка, женщины, которую Пикассо ласково называл «Куколкой», многое в его жизни изменилось.

Однажды он спросил:

– У тебя есть дети?

Он просто вдруг подумал, что совсем ничего не знает о Марселле.

– Нет. И я никогда не была замужем. Впрочем, в наше время это не обязательно, и большинство моих подруг, родивших детей, не замужем. Но у меня детей нет.

Пикассо отметил, что Марселлу, похоже, вполне устраивает такое положение вещей.

– Извини, – смущенно улыбнулся он.

– Извиняться тут не за что, – усмехнулась Марселла. – Я знаю, ужасно признаваться в подобных вещах, но у меня никогда не появлялось желания иметь детей. Наверное, на свете есть много людей, которые могут быть отличными родителями, но что-то подсказывает, что я не отношусь к их числу. Мне никогда не хотелось брать на себя такую ответственность.

Пикассо подобная постановка вопроса очень даже устраивала. Ему тоже в тот момент совсем не нужны были дети.

А потом они отправились путешествовать по Европе, упиваясь своей любовью. Им хотелось лишь одного – не встречать никого из знакомых, чтобы всегда оставаться только вдвоем. Имя Ева символизировало для художника внутреннее обновление: Ева – первая женщина на Земле, а он, соответственно, – Адам – первый мужчина.

На холстах Пикассо тут же появились радостные и жизнеутверждающие акценты. Ради Марселлы он готов был совершать любые сумасбродства.

У художников есть особый рецепт завоевания женских сердец – они их рисуют, и это трудно сравнить с каким-либо другим видом ухаживания.

Однажды Гертруда Стайн навестила Пикассо, когда он заканчивал работу над картиной «Моя красавица».

– Это не может быть Фернанда Оливье, – догадалась она.

Это действительно была не Фернанда, на полотне была изображена Марселла Юмбер, и картина «Моя красавица» стала его первым художественным признанием в любви к ней.

А затем вышла целая серия полотен под общим названием «Я люблю Еву».

Ну, а что Марселла? Она ответила взаимностью на подобное признание в любви, ступив тем самым на скользкую дорожку небезопасных отношений с Пикассо.

В 1912 году Пикассо снял квартиру на Монпарнасе, на бульваре Распай, в доме № 242, а затем перебрался на находившуюся по соседству улицу Шёлшер (rue Schoelcher), в дом № 5-бис.

Жан-Поль Креспель по поводу этого переезда пишет:

«Пикассо, ненадолго остановившись на бульваре Распай, поселился на улице Шёлшер, напротив кладбища, в новом доме с лифтом – роскошью, приводившей в восторг его друзей. Причиной переезда явилось не только исключительно тонкое чутье, подсказавшее ему, что современное искусство переметнулось именно на Монпарнас, но также стремление оказаться подальше от вспыльчивой Фернады Оливье – его большой любви «розового периода», которую он не так давно оставил».

Там Пикассо поселился вместе с Марселлой, и там начал зарождаться его новый стиль. Это были кубистические натюрморты, в которых Марселла часто предстает в виде гитары, покоящейся рядом с пачкой табака и трубкой (например, картина «Скрипка. Я люблю Еву»).

Марселла была полной противоположностью высокой, крепко сложенной и шумной Фернанде, к тридцати годам уже утратившей очарование и загадку молодости. Жан-Поль Креспель называет ее «очаровательной, хрупкой и элегантной». На полотнах Пикассо Марселла такой и появляется, но в виде символа изящества, легкости и невесомости. Именно поэтому ее гармоничный образ у художника и связывается с музыкой и музыкальными инструментами.

Удивительно, но Пикассо, обычно «кричащий» с полотен о своей любви, не создал ни одного реалистического портрета Марселлы. То есть в его интерпретации мы не имеем ничего, что могло бы дать нам представление о ее реальной внешности. Да и вообще, когда создавалась галерея изображений женщин Пикассо, удалось найти лишь два ее фотоснимка, да и то плохого качества (на одном она, одетая в кимоно, стоит на фоне закрытой двери, на другом, сделанном двумя годами позже, – сидит у большого стола, а у ее ног спит немецкая овчарка).

Итак, не существует ни одного «нормального» портрета Марселлы кисти Пикассо, поскольку они познакомились в разгар его увлечения кубизмом. Совместное изобретение с художником Жоржем Браком. А это, как известно, наиболее оторванное от реальности течение в современной живописи. Значит, в период увлечения Марселлой Юмбер на полотнах Пикассо уже не могло быть обычной натурщицы, а изображались лишь некие формальные композиции. Но Пикассо все-таки сумел обессмертить ее имя, хотя довольно странным способом: на нескольких его полотнах есть надпись «Радость моя», а на двух написано «Я люблю Еву».

По мнению Карлоса Рохаса, его отношения с Марселлой «были настоящей идиллией». Они клялись друг другу, что будут вместе, пока смерть не разлучит их. Они говорили это совершенно искренне, даже не думая о том, что эта самая смерть может быть уже очень близко. О смерти вообще мало кто задумывается, когда нет и сорока.

На горе Пикассо Марселла Юмбер умерла 14 декабря 1915 года. Ее хрупкое телосложение обусловило и ее болезненность. И потом она заразилась туберкулезом, а в начале прошлого века эта болезнь далеко не всегда успешно вылечивалась. В тот момент ей было всего тридцать…

Когда Марселла заболела, у Пикассо создавалось ощущение, что, если он покинет ее хотя бы на минуту, битва за ее жизнь будет немедленно проиграна. Нет, этого никак нельзя было допустить, и он до конца был уверен, что не отпустит ее во тьму без борьбы, что удержит ее рядом с собой, что отобьет ее у смерти. В результате он категорически отказывался отойти от ее кровати и был преисполнен по-испански упрямой решимости.

В начале декабря 1915 года Пикассо написал Гертруде Стайн трогательное письмо, возможно, самое проникновенное из всех его писем, в котором сообщалось, что Марселла уже месяц как лежит в больнице, и ее положение безнадежно. «Моя жизнь – это ад», – признавался художник.

Карлос Рохас рассказывает:

«Он каждый день навещает Еву в больнице, мотаясь из конца в конец, и у него совсем не остается времени на живопись. Гертруде Стайн письма Пикассо приносят много огорчений, поскольку она искренне привязалась к Еве, как раньше была привязана к Фернанде, а Ева, начиная с прошлого года, слабеет на глазах. И Гертруда Стайн совсем не одобряла переезд художника и Евы в новую роскошную квартиру […], окна которой выходили на кладбище. Зиму 1914 года Пикассо прожил, охваченный страхом перед немецкими воздушными налетами. Вечера они с Евой нередко проводили у Гертруды Стайн, где кроме них бывала и ближайшая подруга Гертруды Алиса Токлас. Ужинали при свечах, поскольку электричество отключали, а потом все собирались в кабинете хозяйки дома. Пикассо обычно садился на своего любимого конька, пускаясь в рассуждения о войне, представлявшейся ему преступной и бессмысленной, и о том, как они все будут выглядеть, когда Брак и Дерен вернутся домой из окопов и, положив костыли на стол, начнут похваляться своими военными подвигами. Устав, Алиса и Ева засыпали, пока сирены не возвещали окончание воздушной тревоги; иногда самолеты противника так и не появлялись в парижском небе. Свечи гасли, и Пикассо с Евой возвращались в свою роскошную квартиру, окна которой выходили на кладбище».