— Либо, сэр Артур?

— Либо Нордхилл — самый уникальный медиум из всех, кого я знал. И тогда, согласитесь, дело это предстает в совершенно необычном свете.

— Оно и так более чем необычно, — пробормотал Каррингтон, но не закончил фразу, потому что пришел доктор и объявил, что на сегодня всякие контакты с больными прекращены, оба — Альберт и Эмма-Эмилия устали, получили дозы успокоительного и теперь до утра будут отдыхать в своих палатах.

— Около палат дежурят сестры и санитары, — сказал Берринсон, быстрыми шагами меряя комнату, — и я надеюсь, что не произойдет ничего такого, что потребовало бы нового вмешательства полиции. Господа, надеюсь, вы окажете мне честь и останетесь здесь до утра? Ужин ждет нас, комнаты для вас скоро будут готовы…

— Звучит зловеще… — хмыкнул Каррингтон.

— О, никаких ассоциаций! — поднял руки доктор. — Гостевые комнаты — их две — расположены в том крыле здания, где нет палат для больных. Предназначены комнаты для врачей, которые приезжают сюда для консультаций, и для наших сотрудников, вынужденных время от времени оставаться в больнице на ночь.

— Спасибо, доктор, — сказал я, — к сожалению, я должен отклонить ваше предложение, но хотел бы, с вашего позволения, завтра вернуться и еще раз поговорить с Нордхиллом и Эмилией в более спокойной и привычной для них обстановке.

— Да, — согласился со мной Каррингтон, — если вы не возражаете, я бы сопровождал сэра Артура.

— Как вам угодно, господа, — склонил голову доктор. Завтра самое удобное время для посещения — после половины одиннадцатого. Но на ужин вы, надеюсь, останетесь?

— Последний поезд на Лондон через сорок минут, — напомнил я, — и если мы не выедем немедленно, то рискуем действительно заночевать здесь.

— Я велю Джону вывести из гаража машину, — не стал нас более задерживать доктор, и мне показалось — впрочем, я не стал бы утверждать это под присягой, — что в голосе его прозвучало облегчение.

В купе мы с Каррингтоном оказались одни, и разговор, естественно, так или иначе вертелся вокруг недавних событий. Бывший полицейский больше не настаивал на своей версии удивительной изворотливости и прозорливости Нордхилла, но у него возникла другая, не менее фантастическая гипотеза.

— Я готов согласиться с вами, сэр Артур, — говорил он, глядя в окно, где сгустился сумрак и видны были только самые яркие звезды и время от времени — далекие огни деревень, подобные островам тусклого света в океане спрессованной темноты, — готов согласиться, что спириты и медиумы в основе своей — люди душевно здоровые и среди пациентов психиатрических лечебниц составляют малую долю. Но это верно только в среднем и не приложимо к каждому конкретному случаю.

— Определитесь, дорогой Каррингтон, — возражал я. — Считаете ли вы Нордхилла безумцем, талантливым шарлатаном или выдающимся медиумом, напрасно помещенным в чуждую среду? От этого зависит ход наших дальнейших рассуждений.

Каррингтон надолго задумался, сопоставляя, видимо, уже известные ему факты с собственными представлениями о возможном и невероятном.

— Вы, сэр Артур, как мне кажется, уже сделали свой выбор, — пробормотал он.

— Да, — кивнул я. — Это дело представляется мне совершенно ясным.

— Вы хотите сказать, — недоверчиво обернулся ко мне Каррингтон, — что можете объяснить все многочисленные странности? Включая ту, что не дает мне покоя с того самого момента…

— О какой странности вы говорите, дорогой Каррингтон?

— Послушайте, сэр Артур, мы все как будто об этом забыли! Описание преступника, которое дала девушка!

— Я не забыл, рад, что и вы не забыли тоже. Вы полагаете, эти сведения можно использовать?

Каррингтон долго молчал и заговорил вновь, когда поезд медленно въезжал под крышу вокзала.

— Я попробую, — сказал он неожиданно, и я не сразу понял, что Каррингтон отвечает на мой вопрос, заданный минут двадцать назад. — Продолжим разговор завтра.

— Хорошо, — согласился я. — Но наш дальнейший разговор зависит от того, какое из трех предположений вы примете за основу.

— Трех предположений? — нахмурился Каррингтон и встал, надевая шляпу.

— Кто такой Нордхилл: психопат, шарлатан или талантливый медиум, — напомнил я.

— Я должен подумать, — покачал головой Каррингтон, — и освежить в памяти кое-какие детали дела об исчезновении Эммы Танцер. Пожалуй, я поеду в Ярд, сегодня дежурит мой старый приятель, комиссар Бредшоу, возможно, мне удастся попасть в архив…

— А я поеду домой, хотя был бы не прочь сопровождать вас, — вздохнул я. — Но ведь меня, скорее всего, просто не пустят в Ярд, несмотря даже на ваше поручительство…

— Боюсь, что да, — кивнул Каррингтон. — Я не уверен, что мне самому удастся… Но надо попробовать.

— Встретимся завтра в десять на вокзале «Виктория», — предложил я.

За ужином Джин пыталась выведать у меня, куда я ездил и почему вернулся в мрачном расположении духа. Мое расположение скорее можно было назвать задумчивым, Джин прекрасно ощущала разницу, но сегодня жена сама была не в лучшем настроении (у Адриана была растянута лодыжка, но остаться дома и прикладывать компрессы он отказался и, презрев настоятельные просьбы матери, отправился на ранее назначенное свидание) и раздражение свое обратила, естественно, в мою сторону.

Мы слишком хорошо, впрочем, знали друг друга, чтобы обращать внимание на не слишком приятные стороны наших характеров. Посоветовав Джин почитать перед сном новый перевод Гастона Леру (почему-то так называемые французские детективы чрезвычайно успокаивают нервную систему — наверно, своей назидательностью), я уединился в кабинете и до полуночи перебирал свою коллекцию газетных вырезок. Найти нужное оказалось не так уж трудно.

«Обсервер», 27 мая 1922 года: «Девушка по имени Эмма Танцер исчезла. Скотланд-Ярд не в состоянии раскрыть странное преступление. Старший инспектор Джон Каррингтон: „Скорее всего, это убийство“.»

Такими были заголовки, сама же статья не содержала ничего такого, о чем мне уже не было известно со слов бывшего полицейского. Не было новых сведений и в других газетах той недели: краткость заметок показывала, что исчезновение девушки не слишком заинтересовало журналистов.

Суд над Нордхиллом состоялся три с половиной года спустя. Судя по заметке в «Таймс», спиритические сеансы он устраивал на протяжении более чем трех лет и, по словам журналистов, успел за это время заморочить головы не одной сотне клиентов, ничего не понимавших в спиритуализме и знавших только, что с помощью медиума можно поговорить с кем-нибудь из почивших родственников. Похоже, что Нордхилл специально отбирал в клиенты людей не очень образованных, слышавших краем уха о связи земного и небесного миров — в Лондоне он не провел ни одного сеанса, все больше по окрестностям, ездил и на юг, в Саутгемптон и Портсмут, несколько раз — на север, но до Ливерпуля не доехал, устраивал сеансы в пригородах Бирмингема. Свидетели — на суд вызвали пятьдесят три человека, явилось чуть больше половины, остальные — предпочли остаться дома и не тратить деньги и время на поездку в Лондон — в голос утверждали, что обвиняемый бесчестным путем заставил их выложить за свои так называемые сеансы значительные суммы, но вызванные им духи упорно не желали отвечать, в то же время сами задавали бесчисленное множество вопросов, на которые отвечал либо сам медиум, либо присутствовавшие на сеансе, в том числе и те, к кому дух обращался лично, требуя ответов и, безусловно, получая их от находившихся во взвинченном состоянии клиентов.

«Касались ли вопросы, задаваемые Нордхиллом, семейных тайн, состояния банковских счетов или другой конфиденциальной информации?» — спрашивал судья Иствуд.

«Да, касались», — чаще всего отвечали свидетели и потерпевшие. Действительно, духи, якобы вызванные аферистом (иначе журналисты Нордхилла не называли), слишком часто интересовались тем, чем души покойных родственников, вообще говоря, интересоваться не должны были: прошлыми связями свидетелей, интимными подробностями их отношений с родственниками, уже подписанными или еще только готовившимися завещаниями. Все это наводило на мысль о грандиозной афере, задуманной Нордхиллом, но так ни разу не осуществленной — то ли по причине отсутствия у него соответствующих талантов, то ли потому, что он в действительности был человеком со сдвинутой психикой и, реально ощущая в себе некие медиумические способности, ни разу не сумел осуществить связь с высшими мирами, но и поражения своего признавать не хотел, а потому, не отвечая на вопросы (как он мог на них ответить, если вызванные им духи никогда не являлись?), задавал свои — только чтобы произвести впечатление на участников сеанса.