— Жаль, — сказал Форестер. — Очень.
— А вы где? Вас не задержали? Не допрашивали?
— Судя по вашему вопросу, нет, не задержали и не допрашивали.
— Что значит — судя по моему вопросу? — не понял Себастьян.
— Надо поговорить, — повторил Форестер. — Послушайте, у нас нет другого способа, кроме… Нет, не получится. Пока я буду вам объяснять…
— Что объяснять?
— Попробую сам, — сказал Форестер. — Боязно, конечно…
— О чем вы?
— О чем ты, Басс? — спросила Памела, выйдя из ванной, обмотанная полотенцем. Мокрые волосы струились по плечам, будто у русалки. — С кем ты разговариваешь?
— Хорошо, попробую, — сказал Форестер, отвечая на просьбу, с которой к нему никто не обращался. — Очень надеюсь, что там такая же планировка улицы, и ваш дом не сдвинулся ни на фут…
— Куда, черт возьми, может сдвинуться дом? — закричал Себастьян, чувствуя, что ахинея, которую неожиданно понес Форестер, сведет его с ума. Может, он говорил для кого-то, кто мог его слышать и кому не следовало понимать суть разговора?
— Договорились, — сказал Форестер, будто действительно успел с кем-то о чем-то договориться, — я скоро. Надеюсь…
То ли он положил трубку, то ли связь прервалась по другим причинам — в трубке послышались короткие гудки.
— Кто это был? — беспокойно спросила Памела. — Смотри, там, за окном, журналисты…
— Форестер, — ответил Себастьян. — Я его не понял. По-моему, он заговаривается. Пожалуйста, Пам, не подходи к окнам, если не хочешь, чтобы тебя показали по всем каналам.
— Басс, — сказала Памела, — как мы теперь жить будем? А этот твой Форестер хорош! Почему он сдал нас полиции? Негодяй!
— Погоди, Пам, — пробормотал Себастьян. — Ты все время думала о том, что Дин… Это чепуха!
— Да? — воскликнула Памела. — Почему он привел нас в ту комнату? Как нас там нашли полицейские?
— Пам! Ты сама веришь в то, что говоришь?
— А во что я должна верить? Что Элен на наших глазах… Что она…
Нервное напряжение достигло наконец критического значения, когда поведение человека становится непредсказуемым: Памела могла впасть в истерику, и Себастьян ее понял бы, она могла кричать, рыдать и бросаться на мужа, Себастьян понял бы ее и в этом случае, она могла, наконец, упасть на кровать, зарыться лицом в подушку и тихо плакать, на это было бы мучительно смотреть и ничего невозможно сделать, но Себастьян и тогда понял бы свою жену и постарался помочь ей прийти в себя.
Памела, однако, поступила иначе, и остановить ее Себастьян даже не попытался — он меньше всего ожидал, что она распахнет окно и закричит журналистам и многочисленным зевакам, собравшимся после работы поглазеть на объявленное телевизионными каналами представление:
— Я убила свою дочь! Ее больше нет! Ее больше нет на свете!
— Уберите ее! — сказал резкий голос. — Скорее!
Себастьян обернулся — в дверях кухни стоял Форестер и рукой указывал на Памелу. Что-то странное почудилось Себастьяну в облике физика, но он не успел понять — что именно, приказ вывел его из ступора, он крепко обхватил жену за плечи и оттащил от окна под беглыми вспышками фотокамер. Памела не сопротивлялась, позволила усадить себя на диван, закутать пледом ноги, взяла принесенный из кухни Форестером стакан кока-колы, выпила большими глотками и, возможно, пришла в себя, а может, припадок ее принял иную форму, когда ничему уже не удивляешься, и даже если явится черт с рожками и кривой рожей, говоришь ему: «Это ты, приятель, садись, расскажи, что у вас в Аду делается!»
— Спасибо, — сказала Памела Форестеру, отдавая пустой стакан. — Я же говорю, Басс, — обратилась она к мужу, — что этот тип — из полиции. Так бы они его и пропустили!
— Действительно, Дин, как вы сюда попали? — устало произнес Себастьян.
— Пришел с вами, — сказал физик. — Только это было… я не знаю… Послушайте, здесь есть место, откуда не слышны вопли и где можно поговорить спокойно?
— Вы полагаете, — стараясь быть вежливым, поинтересовался Себастьян, — что кто-то из нас способен говорить спокойно?
— Но мы должны! — воскликнул Форестер. — В конце концов, судьба девочки…
— Пойдемте в спальню, — сказал Себастьян, — там тоже окна на улицу, но можно занавесить шторы…
— Для акустических детекторов, — покачал головой Форестер, — это не преграда, а усилитель звука. Не годится.
— А больше в этом доме…
— Кладовая, — тихо сказала Памела. — Там нет окон, нет даже вентиляции…
— Может, тогда в туалете? — съязвил Себастьян. — Какого черта мы должны…
— Кладовая годится, — прервал его Форестер. — Показывайте. Это в конце коридора, верно?
* * *
Памела села на большой баул, куда спрятала на прошлой неделе старые игрушки Элен и новые тоже, те, с которыми она по какой-то, одной ей понятной причине не захотела играть и сложила горкой в углу своей комнаты, водрузив вверху этой кучи большого резинового крокодила.
Себастьян встал в дверях, прислонившись к косяку. Закрыть дверь было невозможно, сразу становилось нечем дышать. Форестер, перешагнув через поломанный телевизор, груду зимних одеял и палатку, купленную Себастьяном для похода, в который они так и не собрались, остановился посреди комнатки и сказал, потирая переносицу:
— Прежде всего я хочу, чтобы вы оба усвоили и никогда больше не забывали: Элен жива и здорова.
— Где она? — вскочила Памела. — Куда вы ее дели?
— Пожалуйста, — поморщился Форестер, — дайте мне сказать до конца, хорошо?
— Помните, с чего это, по вашему мнению, началось? — продолжил он. — Вы, Себастьян, позвонили Фионе и попросили осмотреть вашу приемную дочь, на теле которой появились странные кровоподтеки.
— Лучше бы он этого не делал, — пробормотала Памела, раздражавшаяся при любом упоминании Фионы.
— Что значит — по вашему мнению? — требовательно спросил Себастьян.
— Фиона, — невозмутимо продолжал Форестер, — позвонила мне, поскольку я был, по ее словам, единственным знакомым ей физиком. Это действительно так: я был единственным знакомым ей физиком, занимавшимся попытками экспериментального доказательства существования Мультиверса.
— Существования кого? — спросила Памела. — И при чем?..
— Не кого, а чего, — мягко поправил Форестер. Ему было неудобно стоять, не к чему было прислониться, и он попытался сесть на старый телевизор, тот покачнулся, и физик вскочил на ноги, тихо выругавшись про себя. Он осторожно опустился на груду одеял, осевшую под тяжестью его тела, посмотрел на Памелу и Себастьяна снизу вверх, потер переносицу и повторил: — Не кого, а чего. Мультиверс — это мир, в котором мы все живем. Раньше говорили Вселенная, но Вселенная — одна, а Мультиверс состоит из огромного — возможно, бесконечного — числа вселенных. Каждая из них отличается друг от друга — некоторые ненамного, может, всего на один-единственный атом, а другие очень сильно, настолько, что они совершенно друг на друга не похожи…
— Послушайте! — взорвалась Памела. — Вы привели нас сюда, чтобы читать лекцию по физике? Скажите мне, где…
— Именно к этому я подвожу, — кивнул Форестер, — и пока вы будете меня перебивать, ничего не поймете. А не поняв, не сможете ничем мне помочь. А если вы мне не поможете, то вряд ли когда-нибудь увидите Элен…
— Пам, помолчи, пожалуйста, — сказал Себастьян. Почему-то он знал (чувствовал? видел по глазам?), что Дин говорил правду. Себастьян взял жену за руку, привлек к себе, Памелу била мелкая дрожь, она больше не прерывала Форестера и, даже когда он, выговорившись, замолчал, не произнесла ни слова, и потому Себастьян не знал, поняла ли она хоть что-то, или речь Дина осталась для нее пустым звуком, оболочкой без содержания.
— Вы когда-нибудь замечали, — говорил Форестер, — как пропадают в вашем доме предметы, иногда нужные, и тогда вы их долго ищете, не можете найти и ругаете себя за странную забывчивость, а иногда — не нужные совершенно, и тогда вы о них быстро забываете, а потом вдруг обнаруживаете на столе или даже в тарелке, которая минуту назад была пуста, вы точно это знаете, потому что сами ее помыли… Конечно, с вами такое случалось много раз, и со мной тоже, и с каждым. Время от времени происходят события, которые, казалось, были ничем не подготовлены, да и последствий никаких не имели, и вы чаще всего о них забываете, а если вспоминаете, то мимолетно, объяснений не ищете, невозможно искать объяснения каждой мелочи, когда ежедневно с вами происходит множество куда более важных событий…
