Хотя, вероятнее всего, Тритемий от души похвалил молодого ученика, всё прошло не так, как планировалось. Книга была «перехвачена» до её полного завершения, «уплыла за границу» – и с ней ознакомились многие в Италии, Франции и Германии{124}. Возможно, один экземпляр книги побывал в руках Фауста. Содержание книги определённо должно было представлять для него интерес. Как писал Агриппа, «магия – дар удивительный, преисполненный многими загадками и ведущий к постижению наиболее скрытых явлений»{125}. Агриппа в деталях обсуждал именно те составляющие искусства предсказания, которыми интересовался Фауст – геомантию, гидромантию, пиромантию, некромантию и многие другие.
Рукописные варианты книги имели широкое хождение за 20 и более лет до выхода книги Агриппы «Оккультная философия». Хотя, если Фаусту никогда не попадалась такая копия, в своей работе Агриппа явно опирался на истории, теорию и практические примеры из периода жизни Фауста, и его книга отражала состояние оккультной науки того времени. Оккультная философия Агриппы не была чем-то новым. По сути, его единственным достижением был синтез, но это не умаляет достоинств книги. Агриппа, считавший, что идти вперёд нужно постепенно, предупреждал об этом всех настойчиво стремившихся к тайному знанию. Древние маги не были христианами, и Агриппа считал, что «нам следует иметь это в виду, чтобы их ошибки не поколебали устоев католической веры»{126}.
Если такие маги, как Агриппа, Тритемий и Фауст, считали себя философами, то искусство, которое они представляли, было очевидной ересью – колдовством, на опасность которого открыто указывали авторы популистского толка вроде Тенглера и которое привлекало внимание таких персонажей, как инквизитор ван Хугстратен. В глазах тех, кто не имел понятия о магии, предупреждение Агриппы лишь подчёркивало интерес к мудрости языческого прошлого.
В 1510 году, когда война покатилась на север, римское общество восторгалось фресками Микеланджело, украсившими потолок Сикстинской капеллы. Милан в очередной раз сменил хозяев, и во Флоренции снова воцарилось семейство Медичи. В 1511 году во вновь образованную антифранцузскую коалицию Максимилиана I, Швейцарии, Фердинанда Арагонского, короля Англии и Венеции Генриха VIII вступило Папское государство. Если Генрих VIII предпочитал развлекаться, устраивая экстравагантные придворные турниры в Вестминстере, то другие члены новой Лиги в 1512 году стали участниками битвы при Равенне. Хотя в день битвы победа досталась Франции, войсками которой командовал Гастон де Фуа (1489–1512), до конца года французов вытеснили с итальянской земли.
С 1507 по 1513 год в записях о Фаусте обнаруживается провал, приблизительно совпадающей со временем Итальянских войн периода 1508–1512 годов. Вероятно, Фауст мог провести это время, сражаясь за императора в том или ином качестве, что не только соответствует датам, но также объясняет его собственные слова, сказанные в 1525 году, а также слухи о том, что ему благоволили правители Анхальта{127}. Впрочем, мы никогда не узнаем, так ли было на самом деле. Неизвестно также, где именно Фауст получил экземпляр «Оккультной философии»: в Италии или на родной земле, но предупреждение Агриппы дошло бы до него в любом случае.
7. «Дьяволово отродье» в Эрфурте (1513)
В 1513 году наблюдались знамения в небе и другие подобные явления. В сентябре 1513 года известный итальянский гуманист Алеандер Джироламо (1480–1542), родившийся в пострадавшем от войны районе Венето, отметил в своём дневнике необычайную яркость Юпитера. Находясь в Париже по приглашению короля Франции Людовика XII, Джироламо обратил на эту планету внимание студентов колледжа Де-ла-Марш. Как выяснилось во время наблюдений, свечение Юпитера было настолько ярким, что предметы начинали отбрасывать тень. Однако в тот год Эрфурт освещало не только небо, но также пламя народных восстаний и дьявольское свечение самой «чёртовой головешки» – Фауста.
25 сентября 1513 года каноник церкви Святой Марии в Готе Конрад Муциан Руф, остановившийся на эрфуртском постоялом дворе, подслушал, как Фауст развлекал хозяев своими историями. Восемь дней спустя, ещё не придя в себя от возмущения, он написал об этом своему другу Генриху Урбану:
«Восемь дней тому назад в Эрфурт прибыл некий хиромант по имени Георгий Фауст, гейдельбергский полубог, истинный хвастун и глупец. Искусство его, как и всех прочих прорицателей, дело пустое, и такая физиогномика легковеснее, чем мыльный пузырь. Невежды восторгаются им. Вот на кого следует обрушиться богословам вместо того, чтобы стараться уничтожить философа Рейхлина. Я сам слышал в харчевне его вздорные россказни, но не наказал его за дерзость, ибо что мне за дело до чужого безумия!»{128}
Должно быть, Фауст демонстрировал постояльцам своё искусство хиромантии и чтения по лицу. Выступления явно пользовались успехом, судя по тому, что им «восторгались невежды», а невеждой мог оказаться всякий, не блиставший умом рядом с самим Муцианом. Впрочем, Муциан ничего такого не говорил, сидя с другими в зале. Он испытывал презрение и не хотел показывать свои эмоции, хотя позднее сожалел об этом. Что же на самом деле говорил Фауст? Для нас «вздорные россказни» Фауста куда интереснее высокого мнения Муциана о самом себе. Назвав Фауста «хиромантикусом», Муциан особо выделил его способность угадывать будущее по руке. Но что имел в виду Муциан, написав Chiromanticus Ephurdiam («(прибыл) хиромант в Эрфурт»)? Хотя обычно этот термин переводят как «прорицатель», совершенно ясно, что в данном случае определение «хиромант» точнее отражает смысл. В латинской грамматике и словарях нет никакого следа загадочного термина Ephurdiam.
Муциан, всю жизнь занимавшийся наукой, в своё время учился в Ферраре и Болонье. Хотя Муциан за всю жизнь не опубликовал ни единого печатного слова, его положительно оценивали такие видные гуманисты, как Эразм Роттердамский и Рейхлин. В свою защиту Муциан обычно говорил, что Сократ и сам Иисус также никогда не публиковались. Урбан, бывший его студентом, а впоследствии – другом, считал, что именно Муциан привил ему интерес к гуманизму. В пользу этого говорит факт, что немногие сохранившиеся стихотворения и многочисленные письма Муциана дошли до нас в основном благодаря Урбану. В то время, когда Муциан писал о Фаусте, он служил экономом в цистерианском монастыре в Георгентале, близ Готы.
Муциан был также близок с Тритемием, которого навещал в 1500 году в Спонхейме. В свою очередь, Тритемий дважды останавливался у Муциана в Готе. Муциан превозносил Тритемия как «нового Гермеса»{129}. Всё это убеждает, что его мнение о Фаусте было явно предвзятым. Используя фразеологию, аналогичную письму Тритемия 1507 года, Муциан так же обвинял Фауста, называя его «истинным хвастуном и глупцом». Тритемий, а теперь и Муциан кажутся участниками единой кампании против Фауста.
Однако суждения Муциана не отличались широтой. Его взгляды не выходили за пределы концепций церкви. Муциан много читал и был знаком с поэтическими, философскими и историческими произведениями, но брал из этих книг только то, что соответствовало доктринам Рима. Он полагал нечестивым желание знать больше, чем знает церковь.
Впрочем, Муциан терпимо воспринимал интерес других людей к магии – до тех пор, пока это укладывалось в догматы Священного Писания. Всего за пару недель до встречи с Фаустом Муциан написал Тритемию письмо, в котором рекомендовал ему своего друга Петера Эбербаха, желавшего услышать «интересные сведения о магах, лично известных Тритемию»{130}. Фауста явно не считали магом, достойным интереса.
Высказывалось мнение, что, поскольку Муциан не стремился к карьере мага, его свидетельства заслуживают большего доверия, чем данные Тритемия, и что совпадение их мнений также говорит в пользу достоверности. Тем не менее недостаток амбиций вкупе с одинаковостью суждений не делают информацию надёжнее, чем она есть. Если фанатично упорный Тритемий относился к кому-то заведомо негативно, то и его друг Муциан, известный своим благочестием, не стал бы выказывать симпатий к этому человеку.
