Даир вздрогнул и повис на руках схвативших его агентов. Почувствовав на своей руке что-то липкое, Леон опустил глаза — схваченный им предмет оказался маленьким, чуть больше карандаша, ножом для разрезания конвертов, однако вошедшим по рукоятку в грудь словно насадившему себя на него в последнем броске человеку. Острые и блестящие осколки разбитой вазы рассыпались вместе с печеньем по ковру.

— Адрес! — крикнул Леон — скажи, где ваш суд: может ее еще можно спасти!

Даир скривил губы в презрительной усмешке и пытался плюнуть в лицо Леону — но сил у него не было, и плевок не долетел, упав на ковер среди капель крови.

— Браво! — раздался от двери до ужаса знакомый Штриху голос — но зачем отбивать у нас работу? Из живого преступника легко можно сделать мертвеца, обратное же невозможно, из чего следует, что живой ценнее мертвого.

В дверях стоял сухощавый седоватый человек с ястребиным профилем и льдистыми глазами. Сам Директор, глава зурбаганской тайной полиции, допрашивающий Штриха в тот страшный день девять месяцев назад. За ним в дверях замерли еще двое агентов, оттеснив заглядывающих в комнату любопытных и испуганных детей.

— Я не хотел — сказал Леон — все видели: он нападал. Это была необходимая оборона!

— Разве вас кто-то обвиняет? — деловито спросил Директор — просто искренне жаль, что так получилось. Уведите детей: им еще рано видеть это.

Полицейские, уложив тело на ковре, без суеты обшаривали его карманы.

— Чистая работа! — заметил один, уважительно взглянув на Леона — одним ударом и почти в сердце. Да еще таким ножичком!

— Серьезный парень! — заметил другой, извлекая браунинг и револьвер — два ствола имел!

— Один из них мой — ответил Леон — он не заряжен. Не знаю, почему..

— Это я — сказала Зелла, войдя вслед за Директором — я вынула и спрятала патроны от греха подальше. Милый, я видела как ты тогда нацеливал его в себя! Прости..

— Но как… — начал было Леон, и вдруг глаза его сузились. Он все понял. Зелла смотрела на него, и на ее красивом лице заблестели слезы.

— Вы закончили? — спросил Директор, усаживаясь в то самое кресло, в котором только что сидел безжизненно лежащий сейчас на полу — отправьте труп в Управление и предупредите дворника и швейцара не болтать! И проследите, чтобы нам не мешали: мне надо переговорить с господином Штрихом и его супругой наедине.

Подхватив тело, как мешок, агенты исчезли. Директор удобнее устроился в кресле и менторским тоном сказал:

— Не смотрите так на свою супругу: как и вы, она ничего у нас не подписывала, не получает жалования и не состоит в штате. Но согласитесь, что если бы она не позвонила мне, задержав до того вашего непрошеного гостя, все могло очень осложниться.

— И тогда все тоже было провокацией? — спросил Штрих — ей и детям на самом деле ничего не грозило?

— А вам было бы лучше, если опасность была реальной? — ответил вопросом Директор — как говорят, вкус в блюде, а не в рецепте, по которому оно готовилось. Я свидетельствую, что все эти годы ваша супруга проявляла даже чрезмерную щепетильность — иначе мы встретились бы гораздо раньше, и не было нужды вызывать вас в Зурбаган столь жестоким способом.

— Годы?! — воскликнул Штрих, повернувшись к жене — наше знакомство тоже было подстроено? И ты всегда следила за мной, донося о каждом моем шаге?

Он помнил их первую встречу. Как он сам, Зелла была родом из столицы, но познакомились они уже в Зурбагане, совершенно случайно, прямо посреди людной улицы, в солнечный и ветреный летний день. Ветер унес шляпу у красивой девушки, Леон поднял ее и вернул; завязавшаяся беседа выявила общность интересов и родство душ; через четыре месяца они обвенчались; еще через год родился сын. С тех пор прошло восемь лет.

Зелла подняла на мужа заплаканные глаза.

— Нет, милый! — ответила она с дрожью в голосе — клянусь, я не лгала тебе ни в чем и никогда. Я молчала о некоторых вещах — но это все же не то, что ложь. Я любила и люблю тебя!

— Расскажите вашему супругу все — сказал Директор — теперь он должен вас понять, поскольку сам побывал в таком же положении. Господин Штрих, неужели вам не ясно, что если бы она вела себя, как положено нашему агенту, все вы уже несколько лет носили бы каторжные кандалы!

Леон опустился в свое кресло за столом.

— Я предала тебя — еле слышно произнесла Зелла, стоя посреди комнаты, как перед судьей, сложив руки на груди — я предала всех вас еще в столице. Помнишь клуб "У лабиринта", что возле Триумфальных Ворот — наверное, мы там видели друг друга, и проходили мимо в суете лиц!

Леон хорошо помнил это место — одно из тех, где при новой власти собиралась молодежь, в большинстве студенты, ради самообразования, лекций, встреч с интересными людьми, да и просто танцев с музыкой и буфетом. Там бывало, спорили до хрипоты о политике и философии, иной раз продолжая диспут уже на вечерней улице, вываливаясь туда шумной толпой. Даже городовые не обращали внимания на те свободолюбивые речи, раздающиеся в пустоте ночных кварталов, но когда кто-то принес заграничное издание "Манифеста классовой борьбы", чтобы перевести его и распространить, у властей лопнуло терпение. Больше тридцати человек были арестованы и, проведя в заключении семь суток, показавшихся Леону семью годами, отпущены с высылкой из столицы. Семь человек, среди которых был и Штрих, во главе с тем, кого позже станут называть товарищем Первым, приехали в Зурбаган — так началась Организация, имеющая сейчас тысячи членов во множестве городов страны, и нелегальную газету "Красный петух". Леон был первым редактором газеты, ведя в то же время странную двойную жизнь, наслаждаясь семейным счастьем и публикуя статьи в газетах официальных. Все кончилось с поспешным отъездом, даже бегством за границу; далее был тот страшный, тяжелый год вдали от семьи, возвращение, арест и то предательство с вынужденным раскаянием, за которым последовало длящееся до сегодняшнего дня возвращение к семейной идиллии, смешанное со страхом.

— Один молодой человек давал мне книги; между нами больше ничего не было — продолжила Зелла — это он дал мне тот злополучный "Манифест", который у меня нашли. Я не хотела говорить полиции, откуда он, и тогда мне пригрозили поместить в общую камеру — вместе с разбойниками, бандитами и ворами… Тогда… я выдала того человека, и его арестовали, как и всех вас. А меня привели в зал суда, усадили в последний ряд и велели смотреть.

— В столице работают крайне грубо: они в самом деле посадили бы приличную барышню вместе с ворьем — вставил Директор — к счастью, совершенно случайно там оказался я, и видит бог, сперва мне просто не хотелось ломать жизнь бедной девочке, по молодости впутавшейся в опасную игру! Но согласитесь, я не мог оставить без внимания, что сразу семеро из проходивших по делу вместе едут в Зурбаган — в мой Зурбаган; да и вашу супругу вряд ли оставили бы в покое, так что я избавил ее от крупных неприятностей, настоятельно рекомендовав приехать под мою опеку. Однако благодарности я от нее не дождался.

— Я хотела забыть все, как кошмарный сон! — воскликнула Зелла — я боялась, что все станет известно, и тогда..

–..все ваши родные и знакомые будут избегать вас, как зачумленной — подхватил с иронией Директор — можно подумать, мы — нечистая сила. Поразительно, до чего интеллигентные люди избегают любой видимой связи с нами, чтобы показать свою чистоту, зато охотно идут на сотрудничество при соблюдении тайны и ради ее сохранения! Что ж, мы не обижаемся — ведь по-вашему, нам не положено иметь честь и достоинство? Однако я честно исполнил обещание, отдав вам подлинные бумаги того столичного дела — вы вольны были отказаться, оставив документы в моих руках, но предпочли их заполучить, выполнив мою просьбу познакомиться с кем-то из приезжих! Это было так, сударыня, по вашему доброму согласию — или я вас принуждал?

Зелла плакала.

— Вы лучше меня помните, господин Штрих, как ей это удалось: Зурбаган — город очень ветреный и без строгих столичных правил — продолжил Директор — однако ваша супруга не оправдала возложенного на нее высокого доверия, уверяя, что вы — обычный вольнолюбивый либерал, а не человек Организации. Подумать только — имея ее в непосредственной близости к верхушке подполья, мы ловили одну мелкую рыбешку; вопреки мнению публики, мы не всеведущи! Впрочем, надо было этого ожидать: видя ее муки совести за столичное дело, нельзя было требовать от нее того же еще раз!