Встретив сощуренный, понимающий взгляд зятя, Дарья тоже сощурилась и, не спуская с его кошелки взгляда, не сторонясь на стежке, заставила его обойти ее сбоку.

— Иван Степанович, я тебя догоню, — приостанавливаясь на стежке, сказала она Кольцову и, оборачиваясь к Демину, совсем другим голосом окликнула: — Обожди, Стефан!

Он тоже остановился вполоборота, ничего доброго не ожидая от этой встречи. Агроном Кольцов удалялся от них по стежке, придерживая рукой велосипед с привязанным к раме коричневым стареньким портфелем. Но Дарья, должно быть, нарочно, в надежде, что и он будет слышать ее слова, громко сказала Демину:

— Ну, вот что, Стефан, сейчас же, как придешь в сады, отгонишь свой баркас домой, и больше чтобы я его не видала. Пора! Хватит с тебя и того, что ты уже в этой кошелке переносил.

— Ты уже и нашу корову на паек посадить хочешь, — мрачновато сказал Демин.

— Не крути, Стефан. Ты думаешь, что только ты один здесь умный, а кругом все дурные, — повышая голос так, что и эти ее слева обязательно должен был слышать Кольцов, сказала Дарья. — Сверху ты ее, правда, кошелку, травой притрусишь, а что под ней? В ребятишек за одну кисточку солью стреляешь, а у самого под навесом в бочке уже играет. Еще и колхоз резать не начинал, а ты уже урожай собираешь. Придешь и отгонишь лодку! Я все сказала.

И, не удостаивая больше его своим вниманием, даже не заметив, что он приоткрыл рот, чтобы, видимо, еще что-то возразить на ее слова, она бросилась догонять ушедшего по тропинке Кольцова. Догнав, положила руку ему на плечо и, коротко оглянувшись на оставшегося позади на стежке Демина, что-то сказала. И до слуха Демина донеслось, как с ее заливчатым грудным смехом сплелся густой, басистый смешок Кольцова.

В тот же день Демин отогнал свою лодку от садов к хутору и примкнул против своего дома на цепь рядом с другими лодками за притащенное кем-то на берег большое железное колесо от старой красноаксайской сеялки. Заглянув опять на минуту домой, он коротко спросил у Любавы:

— Дарья у тебя в гостях когда в последний раз была?

— Утром. Ей Андрюшка письмо из части прислал, и она приходила мне читала, — испуганно ответила Любава.

По тону, каким ей был задан этот вопрос, она поняла, что у мужа появилась какая-то еще новая причина быть недовольным ее сестрой. За пятнадцать лет совместной жизни Любава не помнила случая, чтобы он разговаривал с ней вот так сурово.

— Это ты ей разболтала про бочки?

— Что ты, Стефан, я и не слыхала, как она в калитку вошла. Она сперва под навес заглянула, а потом уже по приступкам поднялась.

По глазам жены Демин видел, что она не выгораживает себя. Ее бы сразу выдали правдивые, ни разу еще не солгавшие ему глаза, и он, смягчаясь, лишь бросил:

— Чтобы ее ноги больше здесь не было! Но, но!.. — тут же закричал он, увидев, как ее глаза наполняются слезами, и, не в силах видеть этих ее плачущих, страдальческих глаз, боясь отменить свое решение, быстро вышел, хлопнув дверью.

Из дому он прошел не в свой, а в смежный, рыбацкого колхоза, сад и попросил Сулина отдежурить завтра днем и за него, Демина, одну смену. Ему давно уже нужно сходить в станицу Тереховскую, уплатить налоговому агенту страховку за дом, пока не начали набегать пени.

— Еще напенится больше самой страховки. А тебе, сосед, ничего не будет стоить приглянуть заодно и за моим садом. Главное, не забывай, что эта проклятая детва приспособилась подбираться к садам тернами, с горы. Там ее и встречай. Свою порцию патронов на этот день я тебе оставлю — пять штук: три с солью и два с мелкой дробью. И Пират в полном твоем распоряжении. Он твоего голоса слушается, знает.

Павел Васильевич Сулин, внимательно присмотревшись к кошелке Демина, увидел, что из нее, из-под мешка, выглядывает оплетенное горлышко знакомой трехлитровой бутыли, и решительно заявил:

— Отлучайся хоть на два дня, хоть в город и будь спокоен. А патронов мне не надо, не оставляй. Куда мне их расходовать днем? Если же какой мальчонка и попасется возле куста, сорвет кисточку-две, не станем же я или ты шарахать по нем из-за этого дробью. И разве мы с тобой, Стефан, не такими же были? Я, сосед, на войне на всю жизнь насмотрелся, как фашисты стреляли и казнили наших детей. А это, Стефан, у тебя в четверти ладанное или сибирьковое?

— Пухляковское, — ответил Демин.

Здесь же, не откладывая, они распили его в тени сторожки.

На другой день с утра Демина видели в Тереховской интересующимся у встретившейся ему женщины дорогой к дому агронома Кольцова.

— Так вы же его об эту пору никогда дома не застанете, — придерживая рукой отягощенное ведрами коромысло, словоохотливо отвечала женщина. — Он сейчас по бригадам мотает, с велосипеда не слазит. Там и ночует.

Будь она понаблюдательнее, она, пожалуй, заметила бы, что такой ответ нисколько не обескуражил, а как будто даже обрадовал Демина.

— Ну, так жена его будет дома.

— Таисья с Федюшкой должны быть дома, — согласилась женщина.

И, придерживая коромысло, она свободной рукой указала ему на угловой, наискось от колодца, кирпичный дом с зарешеченным, сплошь заплетенным листьями дикого, вьющегося винограда открытым летним коридором.

Черноглазый мальчик лет двенадцати-тринадцати вышел из дому, чтобы провести Демина мимо курчавого желтого пса, который с хрипом выкатился из-за летней кухни и стал на дыбки, натянув цепью проволоку. Этот же мальчик и провожал Демина обратно до калитки, когда он что-то очень быстро, минут через десять, не больше, вышел из дома. Завернув за угол, Демин приподнял за козырек праздничную, темно-зеленого цвета, фуражку, вытер ладонью лысеющее темя и, покачав головой, сплюнул.

Потом он зашел на усадьбу Тереховской МТС и нашел там знакомого шофера. Разговаривая, они раскурили по папиросе из радушно протянутой Деминым неначатой пачки «Беломора». Знакомый Демину шофер отличался, между прочим, от своих товарищей-шоферов тем, что косил синие штаны с красными лампасами и закручинил бравые светло-коричневые усы концами кверху. Щеголеватый был парень, чего, кстати, нельзя было сказать о его «ГАЗе» с истерзанными, помятыми крыльями и бортами. От ободранного до белой доски кузова отставали щепки. Как будто этому «ГАЗу» день и ночь приходилось совершать рейсы на линии фронта по самому переднему краю, под огнем вражеских орудий и минометов.

Если бы кто-нибудь и слышал, о чем беседовали два встретившихся приятеля, он все равно остался бы в недоумении, так ничего и не поняв из тех полуслов и обрывков фраз, которыми обменивались они, попыхивая друг на друга дымком «Беломора».

— Матвея Ивановича живого-здорового видать, — под улыбке верхнюю губу над желтыми, еще совсем крепкими зубами, сказал Демин.

— Загораем без калыма, — мрачновато ответил его приятель.

— Ну, это дело вполне поправимое, — сейчас же твердо заверил его Демин, на что Матвей Иванович быстро и деловито осведомился.

— Когда?

Под откинутым капотом соседней машины копошился молоденький белесый паренек, тоже шофер. И хотя этому пареньку решительно никакого дела не было до того, что говорили сейчас вокруг него все другие люди: на его машине вероломно забарахлил мотор перед самым рейсом, — чем-то его соседство, по-видимому, могло помешать беседе друзей. Демин взял Матвея Ивановича за рукав и отвел в сторону.

— Ну, а если, допустим, в воскресенье? — осведомился Демин у Матвея Ивановича.

Матвей Иванович заметно оживился, и уныло-кислое выражение на его лице уступило место более соответствующему его бравым усам, деловитому и бодрому.

— Всегда, как пионер. Буду в ноль-ноль.

Но Демин возразил:

— Нет, в сады нельзя. Моя лодка — твоя машина. Примешь груз на том берегу.

Матвей Иванович разочарованно присвистнул:

— Новости?!. Техника безопасности?

Демин отвел его за рукав еще подальше от белесого паренька, влезшего головой в темную пасть своей машины.

— Вода — не трава, лодка не машина. Ну, а в случае чего я — из двух стволов…