222
это больше похоже на инсценировку суицида. Люди, собирающиеся покончить с жизнью, говорили они, выбирают более опасные средства, чем нож для бумаги (в своей же книге Б. Ельцин описывает случай, когда бывший секретарь Киевского райкома партии, освобожденный им от занимаемой должности, покончил с жизнью, выбросившись из окна).
Для меня ситуация была ясна — это совершено в состоянии аффекта человеком, который в тот момент думал, что рушатся все его жизненные планы, рушится надежда на власть. И хотя я понимал характер мотивов, где-то в глубине души мне в тот период было искренне жаль Ельцина. Но лишь до той поры, когда он и его окружение не только скрыли правду, но и исказили суть всего происходившего в эти дни, свалив все беды Ельцина на лечивших его врачей. Вы вправе спросить: зачем возвращаться в прошлое да еще обсуждать частную жизнь пусть и не простого, обычного человека? Кто-то вспомнит об этике врача, кто-то о принципах клятвы Гиппократа...
Всю жизнь я старался придерживаться этих принципов, участвуя в лечении 21 руководителя 16 государств мира. Журналисты из «Си-Эн-Эн» шутя заметили, что эта статистика заслуживает занесения в книгу рекордов Гиннеса. Никогда я не воспользовался своими знаниями о состоянии здоровья моих пациентов, понимая, что это могло повредить им в политической карьере. А уж сколько было желающих получить такие данные — трудно представить... Но меня одолевают сомнения, был ли я прав? Распространяются ли принципы Гиппократа на лидеров страны, от состояния здоровья которых зависят судьбы миллионов людей, их счастье, благополучие, наконец, здоровье? К чему это приводит, я пытался показать в своей книге «Здоровье и власть», но мои предупреждения оказались гласом вопиющего в пустыне.
В поставленном мной вопросе есть еще одна сторона. «Природа, - сказал Б. Шоу, — не терпит пустоты: там, где
223
люди не знают правды, они заполняют пробелы домыслами». Об этом же предупреждал и И. Эренбург: «Когда очевидцы молчат, рождаются легенды». И это воистину так: удивительно было услышать от диктора телевидения, что Ю. Андропов ни много ни мало как погиб от оспы, заразившись во время поездки в Афганистан (?!). Сколько таких легенд и домыслов, касающихся Кулакова, Андропова, Брежнева, Черненко и других деятелей прошлого, встречается в разного рода писательских и журналистских опусах — будь то творения «кремлеведа» Волкогонова или писателя Н. Зеньковича в книге «Тайны уходящего века»! И еще один аспект в истории с Б. Ельциным требует выяснения — это обвинения в адрес врачей. Не создаем ли мы, врачи, своим молчанием, принципом, который многие из нас исповедуют («пациент всегда прав»), почву для бездоказательных обвинений в наш адрес? Вот и сам Ельцин, и его «близкий друг» и «брат» (как он пишет в мемуарах) Коржаков пытаются обвинить врачей в злонамеренном введении Борису Николаевичу перед пленумом Московского горкома болеутоляющих средств, которые, по их мнению, «вызвали торможение мозга». Коржаков пишет: «Перед отъездом врач вколол больному баралгин. Обычно этот препарат действует как болеутоляющее средство, но в повышенных концентрациях вызывает торможение мозга. Зная это, доктор влил в Ельцина почти смертельную дозу баралгина». К сожалению, этот доктор не может вступиться за свою честь и врачебное достоинство — Д. Нечаев погиб от пули наемного убийцы. Но я бы в свою очередь задал вопрос Коржакову: почему Вы как руководитель охраны Президента молчали, зная, что ему неоднократно, длительное время, в том числе и перед выборами на второй срок президентства, вводились значительно большие дозы баралгина (до 30 мл!), чем были введены Нечаевым. На самом деле все было не в баралгине, а в нервно-психическом срыве, в той реакции на стресс, которая произошла у
224
него в связи с октябрьским пленумом 1987 года и ранением в грудь.
Очень образно сказал сам Б. Ельцин о том, каково ему было под градом многочисленных обвинений в его адрес, звучавших на этом пленуме: «Даже сейчас, уже столько времени прошло, а ржавый гвоздь в сердце сидит, я его не вытащил. Он торчит и кровоточит... Трудное время. Пережил я это тяжело».
В тот период я уже не участвовал в консилиумах и лечении руководителей страны, так что не могу ничего сказать о том, как проходил процесс лечения Б. Ельцина и кто какие принимал решения. Лишь позднее от Д. Нечаева, который считался моим учеником, я узнал некоторые подробности, в частности связанные с поездкой Ельцина на пленум горкома партии. Я же, вернувшись из больницы, позвонил Лигачеву и рассказал о случившемся. На следующий день был звонок от Горбачева, он объяснил, что Д. Щербаткин доложил ему о состоянии здоровья Ельцина, и спросил: как я думаю — можно ли Борису Николаевичу участвовать в работе пленума горкома? Несмотря на мой ответ (этого делать нельзя — ведь прошли только сутки после ранения и стресса, к тому же это будет воспринято всеми негативно), он заявил буквально следующее: «Я его не заставляю идти на пленум, но я с ним говорил по телефону, и он согласен с тем, что проводить пленум надо, и он будет участвовать в его работе».
Мне кажется, это была одна из первых ошибок Горбачева в его отношениях с Ельциным. Ничего не могу сказать о характере того их телефонного разговора (позднее, спустя годы, они по-разному интерпретировали и сам разговор, и всю возникшую ситуацию), но для меня это было лишь подтверждением особенностей нервно-психического статуса Бориса Николаевича с непредсказуемостью его действий.
Прошел пленум ЦК, горкома партии и, казалось, «Дело» Ельцина заглохло. А может быть, просто в тяже-
225
лой министерской жизни у меня хватало своих проблем и не до того было, что происходит вокруг Б. Ельцина. Первый всплеск интереса был связан с его выступлением на XIX партконференции. Оно было явно направлено против Политбюро, против Горбачева. Его критическая сторона была интересной и полезной, но в целом это было выступление идейного коммуниста. Не знаю, перечитывал ли его когда-нибудь Борис Николаевич — когда через два года торжественно отрекался от КПСС и затем запрещал ее или когда предлагал выбросить из Мавзолея тело В. Ленина, но это была позиция твердого коммуниста-ленинца. Особенно меня поразила концовка просьбой о политической реабилитации. «Я считаю, говорил он, — что единственной ошибкой в выступлени (на октябрьском пленуме ЦК КПСС в 1987 г.) было то, что я выступил не вовремя — перед 70-летием Октября. Видимо, всем нам надо овладеть правилами политической дискуссии, терпеть мнение оппонентов, как это делал В.И. Ленин, не навешивать сразу ярлыки и не считать еретиками... Я остро переживаю случившееся и прошу конференцию отменить решение Пленума по этому вопросу. Если сочтете возможным отменить, тем самым реабилитируете меня в глазах коммунистов».
В 1991 — 1992 годах, когда социалистическая система стала по предложению Б. Ельцина заменяться капиталистической, но еще свежи были в памяти его высказывания, в частности, на XIX партконференции, у меня не шел из головы вопрос: чем были эти коммунистические заявления — лицемерием или Б. Ельцин все-таки думал «возродиться из пепла» в рамках коммунистической партии и через нее, победив Горбачева, получить желанную власть? Тогда еще не было съезда народных депутатов, Межрегиональной депутатской группы, да и вообще в Российской Федерации никто не думал о необходимости иметь своего президента. М. Горбачев недооценил политические амбиции и возможности Б. Ель-
226
цина и к тому же переоценил себя. Он думал, что народ будет всегда относиться к нему, как к мессии, который принес свободу и демократию. Недооценил он и амбиций руководителей национальных республик, игравших в любые времена на беспроигрышных националистических струнах.
В этой связи мне вспоминается характерный эпизод. В начале августа 1991 года, освободившись от министерских и других государственных забот, впервые в жизни я после перенесенной травмы отдыхал в Крыму. 4 августа мы договорились встретиться с моим хорошим знакомым, первым секретарем Крымского обкома Н. Багровым. Он позвонил и сказал, что в связи с приездом Горбачева запоздает, но обязательно будет. Появился он лишь к вечеру, притом очень озабоченный. Причина вскоре выяснилась. Как всегда, когда в Крым приезжали руководители Советского Союза, в Симферополе их встречало руководство не только Крыма, но и Украины. М. Горбачев с обычным для него пафосом начал рассказывать о создаваемом новом союзном договоре, о его подписании. Л. Кравчук попытался не то чтобы возражать, а вставить какое-то замечание. В ответ Горбачев в довольно резкой форме заявил: «О чем говорить, куда Украина денется, подписывать договор ей все равно придется». «Ну как Михаил Сергеевич не поймет, — продолжал Н. Багров, которого не обвинишь в украинском национализме, — что так с республиками нельзя разговаривать?»
