Приятели зашевелились, предвкушая удовольствие. Чук расстегнул штаны, демонстрируя свое мужское достоинство. Гоша поспешил последовать примеру приятеля. Наташу замутило от запаха мочи.

– Режь! – взвизгнула она, готовая умереть, лишь бы не подвергнуться унижению. – Режь, коли, убивай! Сволочь! Все вы сволочи! Попробуйте только!

Она и сама не ожидала от себя такой отваги. Похитители тоже. Гек сплюнул в открытое окно. Гоша и Чук неохотно застегнул молнию на джинсах. Потом Чук извлек откуда-то плотный черный пакет и вздохнул:

– Ну, на нет и минета нет. Подставляй голову.

Наташа отшатнулась:

– Зачем?

– Чтоб по сторонам не пялилась, – рявкнул Гек, прибавляя газу.

Пакет с шуршанием налез на голову Наташи. Стало темно и душно. В горле набух комок, икры ног начали сводить судороги. Ломка возвращалась. Но сегодня Наташа охотно согласилась выдержать без наркотиков хоть всю оставшуюся жизнь, лишь бы оказаться где-нибудь далеко-далеко от подручных Соловьева. Неужели по прошествии нескольких месяцев он решил отомстить за смерть брата? Тогда все, конец. Никто Наташу не спасет, никто ей не поможет.

Она понурилась, отстраненно прислушиваясь к разговорам в салоне. Может быть, все еще обойдется?

Господи, пронеси и помилуй! Господи, в которого Наташа никогда по-настоящему не верила…

– Бормочет что-то, – сказал Гек, – а чего бормотать? Лучше бы спела чего.

Парни загоготали.

Кажется, сломленная испытаниями, выпавшими на ее долю, Наташа задремала. Или просто потеряла сознание. Во всяком случае, когда она вновь сообразила, что сидит в покачивающейся машине с мешком на голове, до ее ушей не доносился шум проезжающих мимо автомобилей, зато она явственно слышала, как по стеклам хлещут ветки, а под колесами хрустят сучья. Лес? Ее завезут в чащу и убьют?

Перед мысленным взором появилась яма, пахнущая наваленной по краям землей. Среди жирных комьев копошились какие-то насекомые. Яма была до того реальной, что Наташа похолодела.

– Где мы? – спросила она непривычно тоненьким голосом.

– Ты – в заднице, – ответил ей кто-то из парней.

По радио пел Дима Билан. Как всегда, о любви. Его голос был полон профессиональной тоски. Интересно, как бы он запел, если бы его привезли в лес с полиэтиленовым пакетом на голове?

Это были глупые, короткие мысли, с которыми Наташа ничего не могла поделать. Они сами появлялись в мозгу, стремительно сменяя друг друга. Дима Билан, надкушенное яблоко, которое никто не доест, грязная ночная рубашка, которую никто не постирает, распахнутое настежь окно с телепающейся гардиной. А что, если пойдет дождь? А ничего…

«Ауди» остановилась. Наташу выволокли из салона, подхватили под локти и повели, точнее, понесли, изредка позволяя касаться земли ногами. Открылась и закрылась дверь. Подошвы сапог ощутили ступени, спускающиеся вниз. Еще одна дверь. Грубый толчок в спину.

Наташа ойкнула, упав на четвереньки. С нее стянули пакет, и она шумно задышала. Глаза поднимать не хотелось. Все, что видела перед собой Наташа, это ковер и ноги – много мужских ног в разнообразной обуви.

– Смотри сюда, – велел незнакомый баритон.

Не меняя позы, Наташа вскинула взгляд. Она находилась в нескольких шагах от низкого массивного стола, заставленного бокалами, бутылками и тарелками. Над столом поднимался сигаретный дым. За этой дымной завесой маячило незнакомое лицо в золоченых очках. Очки казались лишними. Как и мальчишеский чубчик, падающий на лоб мужчины.

– Узнаешь? – спросил он.

Наташа кивнула. Это был Андрей Игоревич Соловьев, старший брат покойного Соловьева Алексея Игоревича. Впрочем, теперь он ничьим братом не являлся, ни старшим, ни младшим. Он был сам по себе – грузный, плохо выбритый, с дурацким чубчиком до бровей.

Наташа задрожала, как будто корчилась на пронизывающем ледяном ветру. В голове носились, сталкиваясь, беспорядочные мысли. «Пропала!.. Что делать, что мне теперь делать? Сопротивляться? Предложить денег? Пригрозить полицией? Чушь, чушь! Какая полиция, откуда? Но на кого тогда надеяться, Господи, на кого?»

– Язык проглотила? – прошипели сзади, и Наташа вздрогнула от пинка в ягодицы. – Босс спрашивает, ты его узнаешь?

– Узнаю, – тонко сказала она. – Я видела вас на фотографиях.

– Безмерно счастлив, – ухмыльнулся Соловьев. – Я давно мечтал потолковать с тобой без помех. Интересно пообщаться с журналисткой, которая окрестила меня и брата вурдалаками, высасывающими последние соки из несчастных жителей Курганска.

– Простите меня, – пробормотала Наташа, становясь на колени. – Пожалуйста, ну пожалуйста.

– Оборзела, шалава! – восхитились в комнате. – Простить ее! Нет, ну вы слыхали?

– Конечно, я тебя прощаю! – воскликнул Соловьев, делая глоток из бутылки. – Как можно не простить такую славную девушку? Ну написала пасквиль обо мне и о моем бизнесе… Ну попросила дружка убить моего брата… Какие пустяки! – Очки Соловьева сверкали яростным электрическим светом, за которым глаз видно не было. – Говорить не о чем.

– Я его ни о чем не просила, – сказала Наташа. – Он сам.

– Отомстил, значит?

– Отомстил…

– Вот и я хочу отомстить, – заорал Соловьев, и стало заметно, что он сильно пьян. – Я долго выжидал удобного момента. Ты так редко выходила из дома. Но я знал, где ты рано или поздно появишься. И даже время рассчитал правильно.

– Понятно, – пробормотала Наташа, лишь бы не молчать.

Шок постепенно прошел, и она украдкой разглядывала низкое просторное помещение, в котором находилась. Это был подвал, соединенный двустворчатой раздвижной дверью с подземным гаражом. В проеме поблескивала корма угольно-черного джипа, напоминающего катафалк. Наташе это почему-то сильно не понравилось. Еще меньше ей понравился противогаз в руках одного из охранников. Их было тут около десятка, охранников. Но Наташе бросился в глаза именно этот – с противогазом.

– Это хорошо, что ты такая понятливая, – продолжал Соловьев, прожевав дольку лимона. – Плохо другое.

– Что? – спросила Наташа.

– Плохо, что жизнь у тебя только одна. Я бы за брата забрал сто таких паршивых жизней… тысячу… миллион! – Лицо Соловьева перекосилось, словно он прихлебывал не алкоголь, а расплавленный свинец, сжигающий его изнутри. – Тварь, шлюха, курица безмозглая! – Сорвав очки, он со всей силы швырнул их об стол. – Кто тебя надоумил соваться в наши дела? Кто заказал статью?

Наташа, стоя на коленях и прижимая руки к груди, стала оправдываться. Соловьев внимал ее сбивчивой, сумбурной речи молча, не перебивая и никак не выражая своего отношения к тому, что слышал. Но она видела: глаза его, маленькие, мутные, налитые кровью, отображают все, что угодно, кроме понимания и сочувствия.

– Ты давала против меня свидетельские показания? – Он наконец-то заговорил, и голос его звучал неожиданно тихо и даже как-то сонно.

Она кивнула, не поднимая головы, не решаясь вытереть слезы, выступившие на глазах. Соловьев встал, покачнулся, сделал несколько шагов по комнате. «Сейчас он уйдет, – подумала Наташа. – Просто молча уйдет и оставит меня на растерзание своей своре. Меня пристрелят или забьют ногами до смерти. Это конец».

Она ошиблась. Ничего еще не кончилось. Плюхнувшись в кресло, Соловьев произнес:

– Хватит болтать. Встань.

Наташа подчинилась. Ей пришлось раздвинуть ноги пошире, чтобы не упасть. Ее пошатывало.

– Закати рукав, – приказал Соловьев.

Повинуясь его жесту, вперед выступил Гек, бережно держа одноразовый шприц со сверкающей каплей на конце иглы.

– Не надо, – сказала Наташа, – я не хочу.

Но руку подставила сама, выпрямив ее, чтобы четче обозначились вены на локтевом сгибе. Гек умело сделал укол. Помещение сразу сделалось просторнее, краски – ярче, звуки – громче.

«Получила свое? – спросил внутренний голос. – Ты ведь именно об этом мечтала?»

– Раздевайся, – велел Соловьев, поглядывая на часы.