— Я-то понял, потому как давно ничему не удивляюсь. Но не верю, старик, не верю.
— Мне? — поднял брови Лазо. — Ты мне не веришь?
— Не лично, не лично, старик, но как, скажем, Станиславский актеру. «Не может быть, потому что не может быть никогда». Чеховский ученый сосед не совсем идиот. Ядерный чемоданчик мог оказаться, где угодно, но не в метро. Скажешь, у Саддама Хуссейна — поверю, у Дудаева — тоже, даже у Япончика, но не на Площади революции. Прости, старик, и не надо темнить. Это розыгрыш?
— Прочитаешь — увидишь.
— Так, значит?
— Только так. Даешь анонс?
— Когда будет материал?
— К пятничному номеру. Мне нужна полоса.
— Заметано.
Глава третья Дракон и дева
И отсвечивало зеленым стекло ее мертвых глаз, и мухи, присосавшиеся к страшной ране в правом боку, отливали зеленым золотом.
Тело обнаружил Владислав Леонидович Торба, ведущий научный сотрудник Института атомной энергетики. Вернее, его спаниель Лаки, суетливый, взбалмошный и добрый. Случилось это около дома на Университетском проспекте, в блаженные минуты утренней прогулки. Насчет блаженства, впрочем, вопрос спорный. Невзирая на раннюю пору, осатаневшее солнце уже успело выйти на режимную черту +31°С. Обычно в подобных случаях говорят, что «старики не упомнят». Да и где упомнить, если такая жара в конце мая была зарегистрирована лишь в начальный год правления Николая Второго. Никаких таких стариков, что перемахнули столетний рубеж, на Москве не осталось. Притом пекло, ознаменовавшее утро последнего царствования, никак нельзя сравнить с нынешним. Третью неделю крутился на одном месте испепеляющий антициклон, и даже метеослужба, способная на самое фантастическое вранье, не решалась предсказать скорый конец пытке.
Подлинявшее, словно меловой пылью припорошенное небо без единого облачка; обжигающий, как в съемочном павильоне, ослепительный свет и мертвый, ненасыщающий легкие воздух. Какая-такая прогулка? Какие-такие блаженные минуты? Суровая необходимость — ничего более.
Бедный Лаки, чье обостренное обоняние жестоко страдало от миазмов, источаемых отбросами в железных ящиках, потерянно слонялся между стволами тополей, облетавших прилипчатым пухом. Справив без всякого удовольствия непременную нужду, он не то что затрусил, а скорее пополз по размягченному асфальту, сметая лохматыми ушами пыль и тополиную вату.
Только на придорожных, прилегающих к университету аллеях, где тени гуще и трава посвежее, пес и его вечно занятый мудреными материями хозяин немного пришли в себя. Владислав Леонидович стянул влажную майку, украшенную пунцовым сердцем, что вопияло о любви к Багамским островам, где физик никогда не бывал, и, растопырив руки, подставил взмокшие подмышки слабому дуновению ветерка.
Как отстраненно, как торжественно цвели каштаны! Не замечая изрыгающих дым коробок, проносившихся с обеих сторон, не реагируя на возню двуногих тварей, что разметались теперь в наркотическом забытьи под сенью тронутых ржавчиной листьев. Невзирая на гарь, на свинец и на серу, травмированная природа реализовала свой таинственный генетический код. Все-таки лето — великий лакировщик действительности.
Бутылочные осколки и всяческий мусор нежно укрыли золотые россыпи одуванчиков, воробьи беззаботно чирикали в тощих кустах сирени и — редкая гостья! — одинокая бабочка-павлиний глаз прилепилась к клочку пластиковой обертки, обманутая яркостью нездешних цветов.
Казалось бы, жалкая полоска зелени, потемкинская деревня, фата-моргана! А все же не видно за вспыхивающей зеркальными зайчиками листвой глухих оград правительственных особняков и желтых стен факультетских строений. И парочки, которым жара не помеха, могут свободно, не в пример прежним временам, предаться радостям плоти.
Скромно потупясь, Торба старался не глядеть по сторонам. Найти более-менее уединенное место оказалось непросто, но он отыскал вполне пристойный уголок, где буйно произрастали дикие травы: сурепка, кипрей и чертополох.
Спущенный с поводка Лаки, припав носом к земле, рванулся в сторону и в мгновение ока пропал из виду. Облегченно вздохнув, Владислав Леонидович уселся под деревом, скинул туфли и вытянул ноги, довольно-таки волосатые и неприласканные загаром.
Не успел он кануть в сладкую дрему, как в уши ввинтился совершенно истерический взвизг, и, ломая ветки, на полянку выскочил перепуганный пес. Тоскливо скуля, бросился он к хозяину и, дрожа всем телом, распластался у него на коленях.
— Фу, черт!.. В чем дело?
Лаки, естественно, отозвался по-своему и, попытавшись лизнуть Торбу в щеку, оцарапал его широкими лапами.
— В чем дело, я спрашиваю? — повысил голос кандидат физико-математических наук и многозначительно пристегнул поводок. — Тебя кто-то укусил?
Лаки ответил укоризненным взглядом безраздельно преданных карих глаз. Задышливое повизгивание и эти темные зрачки, затаившие скорбь и смятение, — все свидетельствовало о том, что собака не на шутку перепугалась.
— Искать! — последовал не совсем адекватный ситуации приказ, ибо однажды найденное никак не нуждается в розыске.
Потребовалось известное усилие, чтобы стронуть упиравшееся животное с места. В конце концов Лаки поддался уговорам и пополз в кусты. Проламываться сквозь колючую жимолость Владиславу Леонидовичу было определенно не с руки и он, найдя удобную прогалину, взял инициативу на себя. Меньше всего ожидал он увидеть такое, хотя, с другой стороны, чему удивляться? Судя по криминальной хронике, вероятность наткнуться на труп достаточно велика, хоть здесь, хоть у себя на лестничной клетке, как то было зимой в соседнем подъезде.
Торба не то чтобы остолбенел, но как-то весь обмер, ощущая непривычную заторможенность в мыслях. Общая картина медленно складывалась из отдельных фрагментов: тело в кустах, побуревшие пятна крови на подкладке чего-то вроде плаща… Не сразу понял, что это женщина, к тому же совершенно раздетая. Угол зрения сузился, словно лучи в фокусе линзы, перескакивая с оторванной пуговицы на рану, еще совсем свежую, с муравья, переползавшего через локтевой сгиб, на припухшие ссадины вдоль отчетливо обозначенной вены. Потом эта стеклянная прозелень, мухи… Мысль о том, что ссадины на руке оставлены шприцем, скользнула как бы мимо сознания. Сосредоточенный и одновременно поверхностный взгляд уперся в запрокинутое лицо, полускрытое каштановой прядью, а затем переместился на грудь и на ногу, выпростанную из-под плаща.
Возможно, все длилось какую-то долю секунды, хотя казалось, прошло не менее часа, прежде чем пришло понимание, что мертвая женщина молода, красива и, главное, нужно как-то действовать, причем незамедлительно… Первой осознанной мыслью было бежать отсюда во все лопатки! Пока его не увидели, не застукали… И это явившееся из дворового детства забытое слово взметнуло в душе такой же давний, почти атавистический страх, что бедный физик действительно шарахнулся прочь. Однако первый же больно впившийся в пятку сучок привел его в чувство. Кое-как утихомирив скакавшего с громким лаем спаниеля, Владислав Леонидович воровато огляделся и обходным манером прокрался к дереву, где лежали его плетеные мокасины и майка с пламенеющим символом. Собственное сердце затрепыхалось под ним, словно на последних метрах марафонской дистанции. Принудив себя идти прогулочным шагом, Владислав Леонидович попытался состроить беззаботную мину и даже принялся насвистывать, но вышло невыразительное сипение.
Так, толком не ведая, что следует предпринять, и оттого еще более взвинченный, дотащился он до ближайшего перекрестка, где висела прозрачная будка. За пыльным отблескивающим стеклом смутно белела форменная рубашка одуревшего от духоты гаишника. Торба потоптался возле светофора и, когда загорелся воспрещающий рубиновый глаз, словно по наитию, рванул перед самым радиатором взвизгнувшей тормозами «Волги» на противоположную сторону. Страж порядка никак не прореагировал на вызывающую эскападу, и все еще можно было переиграть, но Торба уже не принадлежал себе. Автоматически повинуясь приказам извне, он наказал Лаки «сидеть» и ступил на выкрашенную серебрянкой ступеньку.
