– А, ну да, – говорит Йетри. Вообще-то он не помнит. На секунду задумывается. – А мои сюда не приезжали. Они вообще никогда никуда не ездили. – Мать уж точно. Отец, насколько ему известно, мог и ездить в Афганистан. Вдруг он присоединился к отряду талибов и сейчас занимается тем, что ходит и закапывает под дорогами мины? От него всегда можно было ожидать чего угодно.

– Это я так сказал. Мои тоже никуда не ездили. Но их поколение – да. Обкуривались, а потом все со всеми подряд трахались с утра до ночи.

– Вот житуха! – говорит Йетри.

– Да уж, житуха что надо. Не то что сегодня. Сегодня все девчонки типа “нет-я-не-пью, нет-я-не-курю, нет-я-никому-не-даю”.

Йетри смеется. Ди Сальво прав, сегодня девчонки коленки раздвигать не спешат.

– На некоторых, прежде чем уложить их в постель, сперва надо жениться. А вообще-то где как.

– В каком смысле где как?

– Например, в Венето дают сразу. – Ди Сальво щелкает пальцами. – Хотя в Беллуно – нет. Надо ехать южнее – туда, где много студенток. Студентки – настоящие оторвы. Однажды я был в Падуе, за неделю трех перетрахал.

Йетри запоминает в уме места и цифры. Падуя. Трое. Вернется домой – обязательно туда смотает.

– А ты знал, что все студентки бреются?

– Зачем?

Ди Сальво сплевывает, засыпает плевок песком.

– Мода такая. И потом так гигиеничнее.

Йетри охватывают сомнения. Он ни разу не видел женщины с бритым лобком, разве что на видео в Интернете, ну и маленьких девочек на море. Он не уверен, что, увидев такое, не растеряется.

Афганцы бьются лбом о пыль, словно пытаясь зарыться в нее с головой. Йетри снова хочется встать на колени, проделать все вместе с ними и понять, что они чувствуют. Ди Сальво выгибает спину, крутит шеей, зевает. Солнце нещадно жарит. У Йетри в рюкзаке есть защитный крем, но он не умеет им мазаться, а просить помощи у товарища не хочет. Солдаты не мажут друг другу спину кремом.

– Ты только прикинь! Приехать бы сюда, когда не будет войны, и прокатиться по всей стране вместе с какой-нибудь девчонкой! – мечтает Ди Сальво. – Курить листья марихуаны, сорванные прямо с куста!

– Здорово!

– Куда уж лучше!

Он подходит к Йетри.

– А сам-то ты куришь?

Тот растерянно глядит на сигарету у себя в руке.

– Да я не про это, тормоз! Я про траву.

Йетри кивает:

– Пробовал пару раз.

Ди Сальво обнимает его за голые плечи. Кожа у него на удивление прохладная.

– Абиба помнишь?

– Переводчика?

– Ага.

– У него есть трава.

– А ты откуда знаешь?

– Неважно. Хочешь – пошли со мной. Заплатим пополам. На десять евро тебе дадут вот такой мешок! – Ди Сальво рисует руками огромный шар.

– Ты сбрендил? Если нас застукают, нам каюк.

– Да кто нас застукает? Капитан Мазьеро разве нюхает, чем пахнет у тебя изо рта?

– Нет, – соглашается Йетри.

– Здесь трава не такая, как у нас. Здесь настоящая, она просто вау! – Ди Сальво еще сильнее стискивает ему шею, прижимаясь губами к уху, его дыхание не намного горячее воздуха. – Послушай! У Абиба в палатке стоит маленькая деревянная статуэтка, божок, которому молится его племя, видал такие? Квадратная башка и тело, выпученные глаза. Это местная древность, Абибу ее дед подарил. Он мне рассказывал про нее, но я тогда накурился и ничего не запомнил. Ну вот. Эта статуя глядит на тебя нарисованными желтым глазищами. В последний раз, когда я курил траву у Абиба и смотрел на статую, а она смотрела на меня, меня вдруг – бам! – пробрало, и я понял, что эта статуя и есть смерть. Я глядел в лицо смерти!

– Смерти?

– Ну да, смерти. Но она не такая, как мы ее себе представляем. Не злая. Спокойная, так что тебе не страшно. Ну, равнодушная, что ли… Ей было на меня наплевать. Просто глядела и все.

– А почему ты решил, что это смерть? Тебе Абиб сказал?

– Да нет, я это знал. Вернее, до меня потом дошло, когда я уже вышел из палатки. Во мне было столько силы, но только какой-то особенной силы. Совсем не похоже на то, как бывает, когда накуришься и потом чувствуешь себя разбитым. Голова ясная, сосредоточенная. Я взглянул в лицо смерти, а чувствовал себя прекрасно. А потом, слушай, знаешь, что было? Прохожу я мимо флага, ну, на главной башне, помнишь? Флаг развевался, потому что в тот день был ветер, и тут я… не знаю, как сказать. Я чувствовал, как развевается флаг, понятно? Не в том смысле, что я увидел флаг. Я это и правда чувствовал. Я был и ветром, и флагом.

– Ты был ветром?

Ди Сальво снимает руку с его плеч.

– Ты думаешь, я несу чушь, как какой-нибудь дебильный хиппи?

– Да нет, я так не думаю, – говорит Йетри, хотя он уже ничего не понимает.

– В общем, не то чтобы мне было весело или грустно. Это все… детали. А не полная картина. А я чувствовал все, все сразу. Флаг, ветер – все.

– А при чем тут статуя и смерть?

– Очень даже при чем. – Ди Сальво почесывает бородку. – Ты так на меня смотришь, будто я несу чушь, как какой-то дебильный хиппи.

– Да нет, рассказывай!

– Я закончил. Вот что произошло, понимаешь? Внутри меня что-то открылось.

– Откровение, – говорит Йетри.

– Ну, не знаю, откровение или нет.

– Думаю, откровение.

– Говорю тебе, я не знаю, что это за чертовщина. Что было, то было. Я просто пытаюсь тебе объяснить, что у Абиба трава другая. Чувствуешь себя другим. Чувствуешь все вокруг. – Внезапно он мрачнеет. – Ну что, пойдешь со мной?

Йетри не очень интересует наркота, но разочаровывать приятеля не хочется.

– Наверное.

Тем временем афганцы уже сложили коврики и вновь принялись за работу. Друг с другом они почти не разговаривают, а когда разговаривают, Йетри кажется, что они ссорятся. Он глядит на часы: без двадцати час. Если поторопиться, может, удастся не стоять в очереди в столовую.

Когда через три дня настает время высунуть нос с базы, Йетри не берут.

– Сегодня съездим оглядимся, – говорит Рене утром, – со мной идут Чедерна, Кампорези, Пеконе и Торсу.

Все смотрят, как названные солдаты одеваются, стоя у раскладушек. Церемонно, словно античные герои, хотя им предстоит обычный патрульный выезд на деревенский базар.

Чедерна задирает нос больше других, правда, он и умеет больше. Будь в третьем взводе роты “Чарли” Ахилл, это был бы Чедерна – неслучайно на спине, чуть выше пояса, у него даже вытатуирована первая строка “Илиады”. Написано по-гречески, татуировщик почти без ошибок скопировал текст из лицейского учебника Аньезе – лежа в постели, Чедерна часто просит, чтобы ему этот стих читали снова и снова.

В штанах и футболке он вырастает у койки Митрано, который уже понял, что его ждет, и теперь нехотя поднимается, во взгляде сквозит тоска.

– У твоих родителей есть еще дети?

– Так точно, синьор!

– Наверняка они жалеют, что произвели тебя на свет! Ты такой урод, что мог бы стать шедевром современного искусства! Как тебя зовут, толстяк?

– Винченцо Митрано, синьор!

– Имя, как у дворян, ты что, королевских кровей?

– Никак нет, синьор!

– А хуй ты сосать умеешь?

– Никак нет, синьор!

– Не ври! Спорим, ты можешь высосать мяч для гольфа через поливочный шланг!

– Никак нет, синьор!

– Мне не нравится фамилия Митрано! Только педиков и морячков зовут Митрано! Теперь тебя зовут Гомер Куча!

– Так точно, синьор!

– Солдат Куча, я тебе нравлюсь? Тебе смешно?

– Никак нет, синьор!

– Тогда убери эту отвратительную ухмылку со своей рожи!

И далее в том же духе, пока Митрано не опускается на колени и не подставляет шею Чедерне, который делает вид, что хочет его придушить, – он и правда слегка его душит, пока у того не синеет лицо. Маттиоли подзадоривает Чедерну, остальные ржут, как ненормальные, хотя видели эту сцену десятки раз. Чедена способен воспроизвести по памяти первые сорок минут “Цельнометаллической оболочки”, одна реплика за другой: Митрано – его Гомер Куча, любимая жертва, и, как и Гомеру Куче в фильме, ему вовсе не весело. Когда представление заканчивается, Митрано ложится обратно на койку и отворачивается. Если он отказывается участвовать в игре, Маттиоли дает ему подзатыльники, пока у Митрано не сведет шею.