Георг Вейль, сотрудник Ферми с колумбийских времен, единственный стоит прямо перед реактором. Все кадмиевые стержни, за исключением одного, вынуты. Взглянув на измерительные инструменты, Ферми вооружился логарифмической линейкой, сравнивая значение интенсивности нейтронов с результатами Андерсона, полученными минувшей ночью. Потом он дает сигнал Вейлю вытянуть последний стержень на пятнадцать сантиметров. Инструменты не могут зарегистрировать возросший вдруг поток нейтронов, и их приходится кропотливо настраивать заново. После следующих пятнадцати сантиметров раздается глухой хлопок. Защитное реле автоматически втягивает один из контрольных стержней внутрь котла, потому что заранее установленное значение размножения нейтронов превышено. Уже половина двенадцатого, и Ферми говорит: «Что-то я проголодался. Пойдемте-ка поедим». Все контрольные стержни задвигаются назад в котел и застопориваются там замками.
В два часа пополудни сорок два гостя опять стоят на галерее. И представитель компании «Дюпон», поначалу скептичный, теперь кажется самым взволнованным. В решающее мгновение рядом с Энрико Ферми становится Артур Комптон. Последний кадмиевый стержень уже вылез из черного гигантского яйца на два метра. Прежде чем Георг Вейль вытянет его еще на тридцать сантиметров, Ферми поднимает руку и говорит: «Пора. Сейчас пойдет цепная реакция». Герберт Андерсон описывает это историческое мгновение так: «Вначале послышался шум счетчика нейтронов: кли-кети-клак, кли-кети-клак. Потом это кликанье стало ускоряться, пока не превратилось в сплошной треск. Счетчик уже не поспевал». После чего включается записывающее устройство. Зрители молча следят, как игла самописца выводит кривую круто вверх. Ферми сияет.
Теперь число нейтронов удваивается каждые две минуты. Серому кубическому аэростату уже не придется выполнять предначертанную функцию. Котел стал критическим сам по себе. Юджин Вигнер принес с собой бутылку кьянти, купленную еще до запрета на импорт итальянских вин и припасенную для этого дня. Кто-то раздобыл бумажные стаканчики. Каждому очевидцу этого первого управляемого высвобождения атомной энергии наливают по глотку вина. Однако никто не взрывается спонтанным ликованием. Сам Вигнер улавливает странное настроение: «Мы уже некоторое время сознавали, что присутствуем при укрощении колосса, и все же, когда стало окончательно ясно, что мы это сделали, возникло нехорошее предчувствие».
В это историческое второе декабря 1942 года еврейские организации в двадцати девяти странах известили своих сограждан о планомерном истреблении европейских евреев. В польский Освенцим в этот день прибывает поезд, депортирующий более восьмисот голландских евреев. Отобраны семьдесят семь пленных мужчин, все остальные отправлены прямиком в газовые камеры. Венгерское правительство в своей депеше, датированной тем же днем, отвечает на немецкое предложение «общеевропейского решения еврейского вопроса» и хвастается тем, что у них «принято уже тысяча девятьсот двадцать антиеврейских мер». Правительство претендует на все имущество венгерских евреев. Венгерский еврей Лео Силард, почти десять лет страстно искавший способ запуска цепной реакции, после винной церемонии подходит к Ферми, жмет ему руку и говорит: «Я думаю, этот день войдет в историю человечества как черный день».
Задача Оррина Таккера как землемера состоит в том, чтобы расчерчивать мир как можно более прямыми линиями. Дороги, проселки, вершины церковных башен и ветряки на уединенных хуторах служат ему ориентирами и точками схода. Летом 1942 года он едет по заданию Army Согрs of Engineers в местность Кноксвиль, штат Теннесси, которая известна своими карликовыми дубравами на холмах из песчаника. Здесь он должен получить первое впечатление от участка, на котором в будущем планируется разместить фабрику по обогащению урана. Как жители станут реагировать на уведомление, что их владения будут экспроприированы, а сами они принудительно выселены отсюда? Поначалу Таккер представлял себе ареал площадью в триста пятьдесят квадратных километров в виде трапеции с прямыми боковыми линиями. Но когда он начал обходить это каре пешком, вникать в ландшафт и разговаривать с людьми, представления его изменились. Фермеры тут испокон века меняли русла речушек, запруживали их в случае надобности или для водопоя животных перенаправляли по-другому, что не могло понравиться военным, мыслящим в проекциях на карте. Здесь много чего предстояло осушить, спрямить и подровнять.
Землемер насчитывает тысячу сто семей, живущих на девятистах крестьянских дворах с собственной пашней и в крохотных деревнях. Он разговаривает с фермерами, которые разводят табак и рожь как сырье для виски, фотографирует их на сенокосе и просит показать их родовые склепы — достопримечательность здешних мест. Щекотливую тему переноса праха он предпочитает не затрагивать. Кроме того, он регистрирует сорок восемь небольших кладбищ в обшей сложности на шесть тысяч могил. При посещении фермы «Дедушка Эдвард», которая могла бы украсить идиллическую книжку с картинками о сельской Америке, ему приходится особенно тяжело при мысли, что на этом месте после радикальных преобразований скудный ландшафт превратится в индустриальную область со строго охраняемыми фабричными сооружениями протяженностью в километры. Таккер и сам родом из этих краев, и здесь есть еще несколько Таккеров, дома которых тоже падут жертвой бульдозеров. По завершении проведенной разведки он потрясен готовностью людей к сотрудничеству. Стоило только произнести волшебные слова «для военных нужд», как исчезали все трудности, стоящие упоминания, — описывает местное положение Таккер в отчете Манхэттенскому инженерному управлению. Тем не менее не следует ли, предлагает он, ради укрепления доверия привлечь экспертов для оценки участков и недвижимости Кноксвиля. Будущая урановая фабрика вблизи городка Клинтон приобретает кодовое название «гарнизон X».
Полковник Франклин Маттиас должен еще раз подвергнуть окончательной экспертизе местность, предназначенную для плутониевого реактора Ферми. Лазутчики Манхэттенского инженерного управления уже обозначили ее как безлюдную. Мол, на чахлых выгонах пасутся лишь стада овец. А грунт и вправду наилучшим образом подходит для заливки бетонных фундаментов большой площади. Местность в пятьдесят раз больше, чем та территория в Теннесси, которую Таккер обошел пешком. Опираясь на благоприятные прогнозы предыдущей команды, Маттиас в тот ледяной декабрь 1942 года ограничился одним облетом округа Бентон в Вашингтоне, северо-западном штате США. В застывшей зимней глуши он, естественно, не мог различить ни цветущих плантаций фруктовых деревьев, ни колышущихся злаковых полей на юге или играющих детей в деревнях на широкой реке Колумбии. И он подтверждает приговор своих предшественников и пишет в протоколе, что запланированный ареал является «обширной песчаной степью, лишенной сколько-нибудь заметной растительности... Местные называют ее негодной, паршивой землей».
Расположение Хенфорда отвечает требованиям безопасности, которые генерал Гровс предъявляет к месту будущей фабрики плутония: обособленность, малая заселенность и большая река, которая будет поставлять воду для охлаждения. Военный руководитель Манхэттенского проекта прекрасно информирован об опустошительных последствиях возможной аварии атомного котла с выбросом радиоактивности и требует создать вокруг «гарнизона W» нежилую двадцатикилометровую зону. Он даже намеревается провести исследование, не нанесут ли стоки отработавшей на охлаждении радиоактивной воды урон популяции лосося и радужной форели в реке Колумбии. Руководителю проекта Маттиасу он советует не убегать, в случае если реактор взорвется, а бросаться в гущу событий: это избавит его от гораздо больших неприятностей. Деревни Уайт-Блафс и Хенфорд включены в цену покупки «паршивой земли» — пять миллионов долларов за тысячу пятьсот квадратных километров. Дома, сады и хозяйственные постройки будут сожжены, несколько сотен людей принудительно переселены, а сто семьдесят семь гробов выкопаны с кладбища Уайт-Блафс и перевезены на кладбище в пятидесяти километрах от этого места.
