— Бенно, — сказал он, — покойный брат Альфредо постоянно сидел здесь, не следует ли из этого, что именно здесь и зарыты алмазы?

— Да, я и сам так думал!

— Затем я должен вам сказать, что, когда мой дед задумал спрятать это сокровище, в его распоряжении оставалось не более четверти часа, следовательно, он не мог успеть вырыть яму. Не так ли?

— Да, конечно!

— Видите вы эту старую пальму, видите этот терновник, этот длинный мшаник, эту сплошную сеть всяких ползучих растений, очевидно, здесь испанцы не произвели своих раскопок. Попытайтесь, Бенно, если можете, разворошить эти воздушные корни и растения!

Бенно, не говоря ни слова, тотчас же принялся за работу. Он долго и упорно трудился, стараясь расчистить возможно большее пространство вокруг и около пальмы.

— Ну что, Бенно, вы ничего не видите?

— Ничего, сеньор!

— Поищите между корнями, Бенно, ведь когда дед мой прятал свои алмазы, этих паразитов-мшаников не было и в помине, парк не был запущен, как теперь, все это были еще не старые деревья, имейте это в виду, Бенно!

— Да, да, сеньор!

И он принимался с удвоенным усердием за работу.

— Как холодно… я страшно зябну! — прошептал умирающий, кутаясь в теплые покрывала и одеяла.

— Не принести ли вам из монастырской кухни какого-нибудь согревающего напитка, сеньор? — спросил Бенно.

— Нет, нет, не надо, продолжайте только свою работу, если у вас хватит сил, мой добрый друг!

— О, да я еще нисколько не устал! — сказал Бенно, утирая пот, градом катившийся с его лица.

— Спешите, Бенно, спешите! Смерть стоит у меня за спиной!

— Не позвать ли брата Луиджи?

— Нет, нет, не надо… ищите, Бенно, ищите!

Мальчик продолжал работать, напрягая все свои силы. Но вот он вдруг заметил, что Рамиро движением руки подзывает его к себе.

— Бенно, сядьте сюда, ближе ко мне, я вижу, что все эти старания напрасны, мне, видно, не суждено увидеть сокровища моих предков… пусть так, но перед смертью я должен облегчить свою душу печальной исповедью, Бенно, я не могу унести это с собой в могилу — согласны вы выслушать меня?

Тот молча кивнул головой.

— Бенно, я — страшный грешник и преступник, но пусть воспоминание обо мне не возбуждает в вас презрения и негодования. Совесть не дает мне покоя, вы должны знать, что та рука, которую вы теперь с такой нежностью и любовью сжимаете в своих, обагрилась кровью, кровью невинного человека!

— Я знаю, все это давно знаю! — воскликнул Бенно, сжимая еще крепче в своих руках руку умирающего. — Это был Юзеффо! Да?

Рамиро на мгновение закрыл глаза. Казалось, какой-то непреодолимый ужас овладел им. Затем он продолжал, тяжело дыша и вздрагивая всем телом.

— Да, это был он, я убил его… Юзеффо, сын брата, покойного брата Альфредо, невероятно похожий на дядю — и лицом, и голосом, и манерами. При виде его мне вспомнилась вся моя загубленная молодость, все то, что я выстрадал и перенес из-за него и через него: и позор, и горе, и нищету, и изгнание, и горькую нужду в течение стольких лет. Кровь закипела в моих жилах, былая ненависть проснулась с новой силой в моей груди при виде этого двойника Альфредо. И вот настал роковой момент: мы с Михаилом поехали удить рыбу за деревню, на глухом лесном озере. По пути к нам присоединился Юзеффо. В деревне, а это было в глухом уголке Венгрии, никто не знал, что он был с нами. В лодке у нас завязался с ним разговор; юноша раздражал меня резким, дерзким словом и, не помня себя, я ударил его веслом, не подумав о последствиях, какие мог иметь этот страшный удар… Но он пришелся ему как раз по черепу, так что юноша, не издав ни малейшего звука, без стона и без вздоха повалился навзничь с раскроенным черепом. День клонился к вечеру, густой белый туман клубами стлался над водой, обволакивая лодку, точно рой белых привидений.

Я молча опустил труп за борт, медленно погружая его все ниже и ниже в густой белый туман, неотступно преследуемый застывшим от ужаса безумным неподвижным взглядом Михаила, единственного и безмолвного свидетеля этой страшной драмы.

Не проронив ни слова, я стал смывать кровь со скамейки и уничтожать самым тщательным образом все, что могло навести на мысль о преступлении. Затем я обратился к бедному мальчику и, строго глядя ему в глаза, спросил:

— Михаил, что ты смотришь на меня такими глазами?

Он весь содрогнулся при звуке моего голоса и побледнел еще больше, чем прежде.

— Юзеффо! — пролепетал он чуть слышно жалобным голосом:

— Ну, что с ним? Что ты хочешь сказать? — спросил я самым спокойным тоном.

Тогда он упал передо мной на колени и, подняв с мольбой к небу руки, прошептал, дрожа всем телом:

— Не убивай меня! Не убивай!

Я только пожал плечами в ответ на это.

— С чего тебе пришла такая дикая мысль? Право, твоя голова не в порядке, мой бедный мальчик. При чем тут Юзеффо, я совершенно не понимаю!

Тогда он громко вскрикнул от ужаса и, уставившись на меня непомерно расширенными, точно стеклянными глазами, прокричал: — Убийца! Ты его убил! Ты убил бедного Юзеффо!

Это было опасно для меня, но я не сказал ему на это ни слова.

Только с этого самого момента я и жена моя ни на минуту не спускали с него глаз, а другим сказали, что он заболел, а несколько дней спустя совсем уехали из этой деревни и даже из Венгрии. Впоследствии Михаил везде слыл за полоумного, мы никуда не выпускали его, даже в цирк, и не позволяли разговаривать с кем бы то ни было. Даже в разговоре с нами ему строжайше воспрещалось упоминать хотя бы косвенно о том страшном происшествии. С течением времени он действительно стал таким, каким вы его знавали. Я смотрел на все это как на несчастье. Между тем как бедная жена моя исстрадалась от мучивших ее упреков совести, я лично относился ко всему этому довольно легко в то время, до того самого момента, когда я прибыл в Бразилию. В продолжение всего нашего путешествия я с каждым часом убеждался в тысячный раз, что никто еще не снимал винограда с терновника и не пожинал добрых плодов от дурных поступков и что каждый, делающий другому зло, делает его себе. И это было моим окончательным приговором. Как мог я надеяться, что счастье выпадет мне на долю в награду за преступление?

И действительно, проходил месяц за месяцем, препятствия вырастали одно за другим на моем пути.

Все эти долгие полтора года были для меня сплошной пыткой. Вся моя борьба, все мое неудержимое стремление к заветной цели, все это должно было остаться бесплодным. И вот наконец совершилось то, чего я должен был ожидать и что я вполне заслужил: брата Альфредо я застал еще не остывшим трупом, а единственный в мире человек, которому он передал тайну о том, где скрыто сокровище, был тот самый Юзеффо, которого я убил. Я сам, своими руками, закрыл себе навсегда путь к счастью. Сам! Это и сразило меня, а между тем я сознаю, что есть вечная, высшая справедливость! И знаете, что всего хуже, Бенно, — добавил он после довольно продолжительного молчания, — это то, что я умираю непрощенный. Справедливый Судья не принял моей жертвы горького глубокого раскаяния! — и он провел холодной рукой по холодеющему лбу. — Да, Бенно, я не прощен…

— Я позову отца! — пролепетал Бенно, испуганный внезапной переменой, происшедшей в лице Рамиро. — Я позову доктора!

Больной молча кивнул головой, выражая согласие, и закрыл глаза; очевидно, силы совершенно покидали его.

Одним прыжком Бенно вскочил на выступ скалы, достал переброшенную им на сук куртку, поспешно натянул ее на плечи, прыгнул обратно на вскопанную землю у самого ствола старой пальмы, и вдруг тихо вскрикнул: вместо рыхлой вскопанной земли нога его коснулась чего-то твердого, неподдающегося под тяжестью его тела и притом издающего какой-то странный глухой звук. Какой-то острый угол причинил ему сильную боль, заставившую его невольно вскрикнуть.

Рамиро сразу открыл глаза.

— Что такое? Что случилось? — спросил он взволнованным голосом.

— Я сейчас посмотрю, сеньор; вероятно, какой-нибудь острый камень попал мне под ногу!