— Тенцилей! — прошептала старуха, указывая на черный сосуд. — Тенцилей! — и лицо ее исказилось злобным выражением злорадства и мести.

— Но он проживет еще долго, он молод и силен! — сказал Бенно.

— Да, но Хромоногий сильнее его! — все также злобно возразила старуха. Затем, как бы спохватившись, на все дальнейшие вопросы старуха только качала головой и говорила:

— Тамунда ничего не знает, ровно ничего не знает! Идите с миром, чужеземцы!

Халлинг и Бенно простились со старухой и пошли дальше.

— Там режут кур и коз в таком множестве, будто собираются праздновать возвращение пропавшего сына. Это они готовятся к сегодняшнему празднику.

Так как жара становилась утомительной, то молодые люди вернулись к своим товарищам и последовали их примеру, то есть растянулись в тени на траве и предались полуденному отдыху.

С наступлением вечера начался праздник туземцев.

Среди цветов и гирлянд зелени, среди фигурок зверей и людей из ярко раскрашенной соломы и стружек спускались с крыши между столбов те же узелочки с темным воском и светильниками, освещавшие всю эту праздничную залу мягким, приятным светом. В большом котле дымился горячий минго, в белых облаках пара на низеньких буковых столах были навалены целые груды жареного мяса и рыбы, тут и там стояли громадные корзины фруктов. Настроение у всех было приподнятое.

Перед входом пылал громадный костер из хвороста, чтобы отгонять москитов.

Для белых вместо скамеек и стульев были принесены обрубки стволов, толстые балки; туземцы же все сидели на корточках на земле. Все они расфрантились и разукрасились, как могли. Женщины вырядились в накидки из пальмовых волокон и ожерелья из плодовых зерен и свиных косточек. У мужчин же, блистая всеми цветами радуги, были пояса из нескольких рядов крупных плоских просверленных камней, большие прямые перья в ушах и высокие головные уборы из звериных шкур или птичьих хвостов. Как мужчины, так и женщины держали в руках веера из пальмовых листьев, оклеенные мелкими нагрудными перьями разных птиц.

Распорядителем праздника был Обия с оловянной ложкой в волосах поверх высокого головного убора из шкуры черного ягуара.

Налив в маленькие бамбуковые чашечки дымящейся минго, он поднес каждому из присутствующих по чашечке и затем с особой торжественностью произнес слово, совершенно непонятное для белых, но, очевидно, очень знакомое туземцам: «Тотодидльте!».

На этот раз даже и Тренте не мог понять его значения.

Обия это заметил, ударил в ладоши и крикнул: «Мэнис», после чего около дюжины туземцев в звериных масках вбежали с одной стороны под навес, тогда как с другой плавно и степенно вошли музыканты с длинными бамбуковыми свирелями, — и по знаку Обии начался «Тотодидльте», или, иначе говоря, такой шум, гам, треск, скрип и свист — словом, такой адский концерт, от которого взвыл даже Плутон.

Вся эта толпа ряженых женщин и мужчин плясала какую-то неистовую пляску, кружилась все быстрее и быстрее, причем бесчисленные браслеты на руках и ногах и своеобразные ожерелья стучали и бряцали, а насаженные на длинные шесты выдолбленные тыквы, наполненные камнями, и большие деревянные колотушки страшно гремели. Самый ужасный, раздирающий уши шум происходил от звуков, подражающих голосам и крику различных животных, под аккомпанемент целой дюжины «мэнис» протяжное «хууу! хууу»!

Таково было это «тотодидльте», это празднество, куда были приглашены белолицые гости, которых хотели почтить всем лучшим. Туземцы не только подражали крику животных, но и их характерным движениям: козы бодались, кролики били друг друга по щекам, попугаи били крыльями, ягуары делали громадные прыжки, обезьяны лазали и цеплялись за столбы, и ко всему этому штук тридцать деревенских собак выли, что было мочи, на все голоса, вслед за Плутоном.

— Нет, это просто невыносимо! — воскликнул Рамиро, — я уйду!

— Нет, нет, — запротестовали почти все белые в один голос, — вы, сеньор Рамиро, и сеньор Педрильо должны непременно показать свое искусство туземцам и принять участие в «тотодидльте». Педрильо, где вы там?

Стройный и гибкий Педрильо, улыбаясь, сбросил с себя тяжелые сапоги, куртку и шляпу и, ловко проскользнув в круг танцующих, перевернулся несколько раз в воздухе, прошелся колесом и затем стал ходить на руках.

Туземцы при виде всего этого были до того поражены, что весь шум и гам, весь этот страшный содом сразу затих. Забыв обо всем, они, широко разинув рты, смотрели на Педрильо и Рамиро, проделывавших для их развлечения самые обычные цирковые номера. Индейцы стояли, как заколдованные, — ни звука, ни слова. Наконец, посыпался целый град самых восторженных похвал, а затем дикари, один за другим стали пытаться повторить ловкие акробатические трюки Педрильо и Рамиро, но им, конечно, это совершенно не удавалось.

— Давайте споем им что-нибудь! — предложил кто-то. — Они, очевидно, не имеют понятия о другой музыке, кроме крика животных и несносного «хууу, хууу» своих дудок!

Предложение было принято, и чудные торжественные звуки одной из военных песен, исполненной семьюдесятью сильными, звучными голосами молодых здоровых перуанцев, огласили девственный лес среди мирной ночной тишины. Молча слушали индейцы, оставаясь неподвижны, как статуи; только искрившиеся глаза их свидетельствовали о том удовольствии, с каким они слушали пение белых.

Когда перуанцы смолкли, индейцы стали упрашивать их петь еще и еще. Там, у хижин, уже прокричали первые петухи; пора было и на покой. Но едва только индейцы замечали, что кто-нибудь из их гостей пытался уйти, как они останавливали его словами, — «спать всегда можно, но радость и веселье — редкие гости; они подолгу не заглядывают к людям, и потому надо стараться удержать их как можно дольше. Побудьте еще с нами, пойте еще ваши песни»!

Мало того, они просили, чтобы белые обещали им петь и завтра, так как им придется пробыть здесь еще восемь дней.

— Но почему вы непременно хотите задержать нас на целую неделю, — спросил Рамиро.

Туземцы переглянулись.

— В скором времени вы узнаете это, — отвечали они, — когда луна спрячется, а она теперь уже стала заходить. В первую же темную ночь вы узнаете все!

— Странная история!

Путешественники повернулись, чтобы идти в свой лагерь, как вдруг заметили какое-то необычное волнение; кто-то произнес слово «Оменто» (колдун), и слово это стало переходить из уст в уста.

Рамиро оглянулся, и глаза его встретились с глазами Непорры.

На вопрос колдуна, кто вождь белого племени, Рамиро был в затруднении, что ему отвечать.

— Скажите, что это вы, Халлинг, Педрильо, Бенно и я! — сказал один из перуанцев по имени Альфео.

— Вас пятеро? Хорошо! Все вы должны последовать за мной в хижину короля, который желает вас видеть и приказал вам немедленно явиться!

Последовал взрыв негодования; в толпе послышались голоса:

— Тенцилей должен молчать! Тенцилей не имеет права отдавать приказаний, не имеет права чего-либо требовать! Мы не допустим этого!

— Он все еще король своего племени!

Повсюду дикари делали угрожающие жесты, метали гневные взгляды и потрясали поднятыми кулаками.

— Так убьем его! Пронзим сердце его отравленной стрелой! — кричала толпа.

Рамиро поднял руку вверх и сказал:

— Друзья, мы хотим навестить короля в его хижине, разве это может сколько-нибудь повредить вам?

Индейцы окружили его плотной стеной, так что он не мог шевельнуться. Все лица дышали злобой и негодованием.

— Да, да, это нам может повредить! — кричали они. — Тенцилей потребует от вас обещания, которого вы не вправе дать ему! Вы дали это обещание нам, а честный человек может стоять только на одной стороне, а не на двух!

— Да, конечно! — подтвердил Рамиро, — но разве вы и ваш король — две противные стороны?

— Да, да! Быть может, весь мир погибнет, земля извергнет пламя, и все мы должны будем погибнуть в огне, и все это по вине Тенцилея… Вы не должны ходить к нему!

— Нет, друзья, мы пойдем к нему, как к вашему вождю, которого мы должны приветствовать в качестве его и ваших гостей, но мы обещаем вам не соглашаться ни на что такое, что могло бы быть вам во вред: не предпринимать решительно ничего против вашего желания и вовсе не вмешиваться в вашу распрю. Так расступитесь же и дайте нам дорогу!