Вряд ли в детстве сверстники Сосо, особенно его недруги, были великодушнее.
Известно также, что И. В. Джугашвили имел дефект левой руки. В медицинском деле вождя на этот счет сказано: «Атрофия плечевого и локтевого суставов левой руки вследствие ушиба в шестилетнем возрасте с последующим длительным нагноением в области локтевого сустава»{46}. Это значит, что дефект левой руки появился около 1884–1885 гг.
О причине его появления имеются несколько версий. По свидетельству П. Чарквиани и П. Гаришвили, Сосо вывихнул руку, «катаясь на санках»{47}. М. Монаселидзе утверждал, что «Сосо повредил себе левую руку во время борьбы»{48}. А. И. Хуцишвили вспоминал, что в детстве Сосо попал под фаэтон{49}.
В любом случае с шести лет Сосо стал терять способность играть в некоторые детские игры. А поскольку он с детства был склонен к лидерству, это не могло не затрагивать его детское самолюбие и, видимо, являлось одной из причин его постоянных конфликтов со сверстниками. «До того как его (Сосо. — А.О.) не определили в училище, — вспоминал Котэ Чарквиани, — не пробило дня, чтобы на улице кто-либо не побил его и он не возвратился бы с плачем или сам кого-либо не отколотил»{50}.
Все это вместе взятое должно было способствовать формированию у него некоторой отчужденности по отношению к сверстникам, озлобления и жестокости по отношению к обидчикам.
К этому необходимо добавить, что на протяжении столетий Грузия была ареной непрекращающихся войн. Поэтому воспитание жестокости было неотъемлемой частью общественного воспитания. Мужчина готовился стать воином. А воин должен быть способным убивать. Эти традиции сохранялись и в последующем. Одной из форм подобного воспитания были кулачные бои, проводившиеся взрослыми по праздникам и воспроизводившиеся детьми между праздниками.
Воспитанию жестокости способствовали и некоторые детские игры. Многие сверстники Сосо имели рогатки и самопалы. Имел их и Иосиф. «Сосо, — вспоминала его соседка Аника Надирадзе, — был живой и шаловливый ребенок. Я помню, он очень любил убивать птичек из рогатки»{51}. Об этом вспоминали и некоторые другие его сверстники, отмечая, что Кеке не ругала сына за подобные «шалости»{52}.
В 1886 г., когда Сосо шел восьмой год, по всей видимости, была сделана первая попытка определить его в школу. Об этом свидетельствуют два сохранившихся документа: копия его метрического свидетельства, датированная 19 августа 1886 г.{53}, и справка о состоянии его здоровья, тоже выданная в августе того же года, правда, без указания конкретного числа{54}.
Кеке хотела, чтобы ее сын стал священником.
Однако, кроме того, что двери Горийского духовного училища были открыты главным образом для выходцев из духовного сословия, на пути к осуществлению желания Кеке имелось еще одно важное препятствие: обучение в училище велось на русском языке. Между тем, несмотря на то что Сосо жил в русском квартале, с детства слышал русскую речь и, вполне возможно, даже понимал отдельные фразы, для того чтобы сесть за парту духовного училища, этого было недостаточно.
В 1886–1887 гг. семья Джугашвили переселилась в дом, принадлежавший священнику Христофору Чарквиани, который в это время имел приход в окрестностях Гори.
«Сосо Джугашвили было около семи лет, — вспоминал сын Христофора Котэ, — когда я впервые познакомился с ним. Мы тогда жили в Гори. В переулке Павловской улицы имели двухэтажный дом. На одном этаже жили мы: я, брат мой Петя, сестры и бабушка; второй же мы сдавали внаем. Мне было тогда 12 лет, учился я во втором классе духовного училища. Как раз в это время освободилась наша вторая комната. Очень скоро мы приобрели новых квартирантов — Кеке и Бесо Джугашвили со своим сыном Сосо»{55}.
Это было время, когда Бесо уже крепко запивал и семья понемногу распадалась. «Дядя Бесо, — отмечал Котэ Чарквиани, — с каждым днем сворачивал с пути, начал пить, бывали неприятности с тетей Кеке. Бедная тетя Кеке! Входила, бывало, к нам и изливала душу с бабушкой. Жаловалась, что дядя Бесо уже не содержит семью»{56}.
Поскольку поступление Сосо в духовное училище в 1886 г. не состоялось, Кеке обратилась к детям Христофора Чарквиани с просьбой, чтобы они обучили ее сына русскому языку. Те согласились. Занятия начались. Они шли настолько успешно, что уже к лету 1888 г. Сосо приобрел необходимые знания и навыки{57}.
Летом 1888 г. Христофор Чарквиани отвел Сосо в духовное училище и, согласно легенде, которая жила в семье Чарквиани, выдал его за сына своего дьякона{58}. Однако этого быть не могло, так как при поступлении представлялись соответствующие документы, в том числе свидетельство о рождении.
В духовном училище
Из свидетельства об окончании Горийского училища, которое было выдано И. Джугашвили в 1894 г. (фото 7), явствует, что он поступил в училище «в сентябре 1890 г.»{1}. По воспоминаниям же, он начал учиться здесь в 1888 г.{2}.
Причина этих расхождений заключается в следующем. Поскольку преподавание в училище велось на русском языке, а большинство грузинских мальчиков даже из духовного сословия не знали его или же знали очень плохо, при училище был открыт подготовительный класс, главным образом по русскому языку{3}. Одного года для овладения им оказалось недостаточно. В начале 80-х гг. XIX в. срок предварительного обучения был увеличен до двух лет{4}, а в конце 80-х — до трех{5}.
Поэтому, прежде чем сесть за парту училища, Сосо тоже должен был пройти предварительную подготовку. Между тем к 1888 г. он настолько хорошо овладел русским языком, что его приняли сразу в старший подготовительный класс. «Маленький Сосо выгадал целый год, — вспоминал один из его однокашников Петр Капанадзе. — Его приняли не в первый подготовительный класс духовного училища, а сразу во второй»{6}. Этот факт отмечал и Давид Силаридзе: «В подготовительное отделение Горийского духовного училища я поступил в сентябре 1886 г. Товарищ Сосо Джугашвили меня догнал во втором классе, в котором я остался на второй год», т. е. в 1888 г.{7}.
Среди тех, с кем Сосо познакомился в училище, прежде всего следует назвать сына священника из селения Тквиави Вано Кецховели. Вспоминая о своем знакомстве с будущим вождем, В. Кецховели писал: явившись 1 сентября 1888 г. в училище, «я <…> увидел, что среди учеников стоит незнакомый мне мальчик, одетый в длинный, доходящий до колен архалук, в новых сапогах с высокими голенищами. Он был туго подпоясан широким кожаным поясом. На голове у него была черная суконная фуражка с лакированным козырьком, который блестел на солнце»{8}.
