Лицо у Прошиной было белее мела, застывшее, словно маска. Большие черные глаза смотрели испуганно. Да и двигалась девушка как-то странно, будто на ощупь, будто не видела перед собой ничего.

— Садитесь, пожалуйста, — сказал Корнилов, показывая на кресло.

Прошина села.

Бугаев внимательно посмотрел на подполковника и недоуменно повел плечами.

— Валентина Васильевна, я прошу прощения, что мы оторвали вас от дела... Собственно, обо всем, что нас интересовало, товарищ Бугаев спросил вас еще раньше... Можно было бы и не ехать в управление. Но мы думали показать вам еще несколько фотографий... — Прошина смотрела на Корнилова не мигая. Лицо у нее по-прежнему было застывшее, она только осторожно покусывала краешек нижней губы. Корнилову показалось, что девушка или не слышит его, или не понимает. «Уж не наркоманка ли? — подумал подполковник. — Какой странный вид».

— Теперь эта необходимость отпала. Еще раз извините. Я подпишу сейчас пропуск, а товарищ капитан отправит вас домой. Оторвал человека от дел — пусть теперь на машине домой отвезет, — он улыбнулся и протянул руку за пропуском.

Прошина продолжала сидеть в той же позе, не проронив ни слова, не отдав зажатый в руке пропуск. Рука Корнилова так и повисла в воздухе.

— Что с вами, Валентина Васильевна? Уж не напугали ли мы вас? Может быть, вам нехорошо?

Прошина вдруг всхлипнула, запрокинув голову, словно хотела набрать побольше воздуха в легкие, и, надломившись, зарыдала, содрогаясь худеньким телом.

— Семен, воды, — шепнул Корнилов, вскакивая из-за стола. — Ну что вы, что вы, Валентина Васильевна, зачем же вы так? — А сам думал: «Только истерики нам и не хватало».

Бугаев принес стакан воды и протянул его девушке, тихонько тронув ее за плечо. Прошина вздрогнула и подняла голову.

— Выпейте, выпейте, — попросил ее Корнилов.

Стакан дрожал у нее в руках и, прежде чем она смогла сделать глоток, звякнул, стукнувшись о зубы. Отпив немного, Прошина несколько минут сидела молча, закрыв глаза и снова покусывая губу.

«Ну вот, милая, сейчас ты нам все расскажешь, — подумал Корнилов. — Умница, умеешь мыслить логично. Пока мы тут разговоры говорили, ты обо всем догадалась, поняла, что пахнет жареным...»

У Корнилова сразу мелькнула мысль, что такая разительная перемена произошла в девушке неспроста, а когда она разрыдалась — он уже почти не сомневался, что она знает об ограблении и сама обо всем расскажет. Игорь Васильевич давно приучил себя доверяться первому ощущению, доверяться несмотря на то, что ему самому оно потом могло показаться нелепым, несуразным, и он, пытаясь оспорить его, внушал себе: «Мне, только мне и могло это взбрести в голову, никто так думать и чувствовать не может и никто меня не поймет». Корнилов преодолевал это свое внутреннее сопротивление и часто оказывался прав.

— Вы мне фотографию поглядеть давали... — совладав наконец с собой, сказала Прошина. — Я... Раз уж за мной пришли, значит... — она вяло и безнадежно махнула рукой, даже не махнула, а словно что-то отодвинула от себя. — Парень этот на снимке — мой знакомый, — последнюю фразу она произнесла с вызовом и в упор посмотрела на Корнилова.

«Умница, умница, продолжай, — мысленно ободрил он Прошину. — Глаза у тебя умные. Это я сразу заметил».

— Его зовут Олег. Олег Дмитриевич Самарцев. Мы с ним завтра хотели в Одессу уехать... В одиннадцатом вагоне... — она снова заплакала, но быстро затихла.

Корнилов не торопил ее, не задавал никаких вопросов.

— Он не хотел убивать ее, не хотел! Я и про нож-то ничего не знала! Вы мне не верите, а я не знала! Не знала! Он хотел только чемоданчик вырвать и убежать...

«Значит, они не знают, что кассир осталась жива», — подумал Корнилов и спросил:

— Где он сейчас?

— Не знаю. Правда, не знаю. От меня прячется. Позавчера по телефону звонил. Сказал, чтобы я отпуск брала. А завтра на вокзале ждала. У одиннадцатого вагона. Чтобы в Одессу ехать.

— А где он живет? Его постоянный адрес-то вы знаете?

— Улица Димитрова, дом сто девятнадцать. У него однокомнатная квартира. Кооперативка.

— Номер.

— Тридцать три. Он один живет. Мать в Краснодаре...

Бугаев внимательно посмотрел на Корнилова и отодвинулся от стола, словно собирался подняться. Но подполковник чуть приподнял ладонь, призывая его подождать.

— Адрес матери знаете?

— Нет.

— Она в самом Краснодаре живет?

— Олег мне не говорил.

— Почему вы думаете, что Самарцев не живет сейчас дома?

— Мы так договорились. Что он подыщет комнату в пригороде. И недели две там поживет. Олег должен был давно сказать мне адрес и не сказал... Говорит — пока перебьешься.

— Самарцев не работает?

— Работал на асфальтобетонном заводе. Десять дней, как уволился. Дружки его уже проводили.

— Куда проводили?

— В Одессу...

— Ничего не понимаю. Вы же только завтра...

— Приятели проводили, а он на станции Дно сошел и вернулся. Только уже не домой.

— Вы его приятелей знаете?

— Он не знакомил. Говорил: «Я ревнивый». — Прошина опустила голову.

— Кто помогал Самарцеву в ограблении кассира? Может быть, он называл имена, фамилии? Звонил при вас кому-то?

— Олег такой скрытный... Он говорил как-то, что с друзьями быстрее влипнешь.

— Где он собирался остановиться в Одессе?

— Не знаю. Говорил, что квартиру у моря снимем. У пляжа.

— Вы давно знакомы?

— Два года, — Прошина снова заплакала. Заплакала горько, обреченно.

Корнилов кивнул капитану. Тот ответил понимающим кивком и вышел из кабинета, осторожно притворив за собой дверь.

«Сейчас он свяжется со следователем, и они пошлют группу на квартиру Самарцева, чтобы осторожно, без шума проверить, не дома ли хозяин, — думал подполковник, глядя на плачущую девушку. — Самарцева, конечно, там нет и двое останутся в засаде. Бугаева учить не надо. Он сам любого научит. Не забудет связаться с Одессой, пошлет по фототелеграфу карточку Самарцева. Он, голубчик, может быть, уже гуляет по одесским пляжам. А девчонка чем-то располагает к себе, что-то в ней есть хорошее, что-то есть... Фу, черт! Что в ней может быть хорошего? Соучастница опасного преступника. Пусть выплачется. Все-таки она неглупая девица... Сообразила. Что ее заставило впутаться в это дело? Бугаев, наверное, догадается послать человека на асфальтобетонный завод. Что еще надо сделать? Проверить, нет ли Самарцева в картотеке? Уехал он один или не соврал девчонке? И завтра собирается вместе отправиться? Вроде успокоилась... Ну, где наша не пропадала! Продолжим».

— Валентина Васильевна, деньги где Самарцев прячет? Не сказал вам?

— Где-то во дворе. Я точно не знаю.

— В каком дворе?

— Там, в переулке... Ну... где... отобрал, — ей с трудом далась эта фраза.

— В Тучковом переулке? У кого?

— Ни у кого. Просто где-то спрятал. Он сказал, что заранее присмотрел там место.

— Минуточку, Валентина Васильевна, вспомните тот разговор поточнее. Поточнее...

Прошина пожала плечами.

— Не торопитесь. Подумайте... Когда вы с Самарцевым говорили о том, где он спрячет деньги?

— Накануне. Он приехал из-за города и позвонил мне.

— И вы встретились... Где?

— На Невском. У «Кинохроники»...

«Если он действительно приехал из-за города, то скорее всего на Московский вокзал, — отметил Корнилов. — До «Кинохроники» рукой подать».

— И вы стали говорить о деньгах?

— Нет! Я ведь уже раньше знала обо всем... А тут мы просто говорили... о будущем, о том, что поженимся. Я Олега отговаривала, правда, отговаривала брать деньги.

Корнилова передернуло от этих слов. Хорошенькое дело — брать! Кассирша все еще лежит без сознания! Может остаться инвалидом на всю жизнь. А она — отговаривала «брать деньги»!

— Я знала, что так получится! Вот... И говорю ему: да тебя же с этим чемоданчиком сразу сцапают, пока по городу пойдешь среди бела дня. Тут Олег засмеялся. Сказал: «А я без чемоданчика пойду. Я для него в том доме надежное местечко приготовил. Перед отъездом заберу».