— И останусь… вспыхнула та. — Очень мнѣ нужно на всякую гадость смотрѣть! Но только и мужа я туда не пущу.

— Позволь, Глаша… но отчего-же?.. попробовалъ возразить Николай Ивановичъ.

— Молчать! Оставайтесь здѣсь! Ни съ мѣста! Вспомните, что вы не мальчишка, а женатый, семейный человѣкъ.

— Послушай, душечка… Но при историческомъ ходѣ вещей… тогда какъ это помпейская древность…

— Молчать! Не могу-же я остаться одна на улицѣ. Видите, никого нѣтъ, все пустынно. А вдругъ на меня нападутъ и ограбятъ?

— Позволь… Кто-же можетъ напасть, ежели никого нѣтъ?

— Молчать!

И Николай Ивановичъ остался при Глафирѣ Семеновнѣ на улицѣ. Остальные мужчины вошли въ домъ за рѣшетку.

Черезъ десять минутъ они уже выходили изъ дома обратно. Граблинъ такъ и гоготалъ отъ восторга… Конуринъ тоже смѣялся, крутя головой и держась за животъ.

— Ну, штука! Вотъ это дѣйствительно!.. Только изъ-за одного этого стоитъ побывать въ Помпеѣ! кричалъ Граблинъ. — Ахъ мосье Ивановъ! Какъ жаль, что ваша супруга не пустила васъ съ нами! Только это-то и стоитъ здѣсь смотрѣть. А то, помилуйте, какіе-то кожевенные заводы, какія-то фабрики, мельницы, хлѣбопекарни… Да чихать на нихъ, на всѣ эти заводы!

Перехватовъ, смотря на Граблина и Конурина, пожималъ плечами и говорилъ:

— О, невѣжество, невѣжество!

LIII

Проводникъ повелъ дальше. Сдѣлали два три поворота по переулкамъ и открылась площадь съ каменными скамьями, расположенными амфитеатромъ.

— Театръ трагедій… перевелъ со словъ проводника Перехватовъ. — Видите, какая громадина. Мѣста въ первыхъ рядахъ изъ мрамора. Они занимались почетными лицами. Тутъ помѣщались городскія власти, жрецы…

— Постой, постой… Да развѣ жрецамъ подобало въ театръ?.. Вѣдь это ихніе попы, остановилъ его Конуринъ.

— Ихнимъ все подобаетъ, отвѣчалъ Николай Ивановичъ: — Вѣдь они идольскіе жрецы, даже богу пьянства Бахусу праздновали, такъ чего тебѣ еще!

— А развѣ у нихъ былъ богъ пьянства?

— Былъ. Въ томъ-то и штука. Вся и служба-то у жрецовъ заключалась въ томъ, что придутъ въ храмъ, накроютъ передъ статуей Бахуса закуску, выпьютъ, солененькимъ закусятъ, попоятъ этихъ самыхъ вакханокъ…

— Ахъ, вотъ какъ… ну, тогда дѣло десятое.

— Положимъ, что не совсѣмъ такъ… началъ было Перехватовъ. — Ну, да ужъ будь по вашему, махнулъ онъ рукой.

— А вакханки — тѣ-же самыя кокотки, только еще попронзительнѣе, потому-что завсегда пьяныя, пояснилъ въ свою очередь Граблинъ и сказалъ:- Ну, чтожъ, Рафаэль, веди дальше.

— Дай на величественное-то зданіе посмотрѣть. Вѣдь это театръ, а не домишко какой-нибудь.

— Какой тутъ театръ! Просто циркъ. На манеръ цирка и выстроенъ. Вотъ тутъ на площадкѣ должно-быть акробаты ломались.

— Тогда всѣ театры такъ строились.

— Поди ты! Ежели-бы былъ театръ, то была-бы и сцена.

— Да вотъ сцена… Вотъ гдѣ она была. Разумѣется, только этотъ театръ былъ безъ крыши.

— Ну, а безъ крыши, такъ это уже не театръ.

— Театръ, настоящій театръ, съ декораціями на сценѣ. Я-же вѣдь читалъ описаніе. Былъ и занавѣсъ передъ сценой, съ тою только разницей, что этотъ занавѣсъ не наверхъ поднимался, а опускался внизъ подъ сцену, гдѣ было подземелье.

— Ну, довольно, довольно. Мимо. Завелъ свою шарманку и ужъ радъ. Не желаемъ мы слушать, торопилъ Перехватова Граблинъ.

Двинулись дальше. Подошли ко второму театру.

— Комическій театръ… Theatrum tectum… Въ 63 году онъ былъ разрушенъ землетрясеніемъ и ужъ изверженіе Везувія застало его въ развалинахъ. Въ этомъ комическомъ театрѣ замѣчателенъ оркестръ изъ цвѣтнаго мрамора… разсказывалъ Перехватовъ.

— Ну, и чудесно, ну, и пусть его замѣчателенъ, отвѣчалъ Граблинъ. — Ужъ замѣчательнѣе, братъ, того, что мы видѣли нарисованнымъ на стѣнахъ увеселительнаго дома, ничего не будетъ. Мимо.

— Вы говорите, комическій театръ… началъ Конуринъ. — Стало быть здѣсь въ старину оперетки эти самыя давались?

— Какія оперетки! Оперетокъ тогда не было.

— Ты, Рафаэль, вотъ что… Ты скажи проводнику, что ежели есть еще на просмотръ такое-же забавное, какъ мы давеча за замкомъ видѣли, то пусть показываетъ, а нѣтъ, такъ ну ее и Помпею эту самую…

— Уходить? Да что ты! Мы еще и половины не осмотрѣли. Вообразите, какое невѣжество! обратился Перехватовъ къ Глафирѣ Семеновнѣ, но та тоже зѣвала. — Вамъ скучно? спросилъ онъ ее.

— Не то чтобы скучно, а все одно, одно и одно.

— Здѣсь кладбище еще будетъ. Я знаю по описанію. Сохранились могилы съ надписями.

— Ну, его, это самое кладбище! Позавтракать надо. Я до смерти ѣсть хочу… Бродимъ, бродимъ… заговорилъ Конуринъ.

— Пріятныя рѣчи пріятно и слушать, подхватилъ Граблинъ. — Рафаэль! Что-же ты моей командѣ не внимаешь! Вели выводить насъ вонъ. Будетъ ужъ съ насъ, достаточно напомпеились.

— Domus Homerica! возглашалъ проводникъ, продолжая разсказывать безъ умолку.

— Домъ трагическаго поэта, но какого именно, неизвѣстно, переводилъ Перехватовъ. — У дома сохранилась надпись “Cave canem” — берегись собаки. Около этого мѣста были найдены металическій ошейникъ и скелетъ собаки.

— Ну, вотъ еще, очень намъ нужно про собаку! Мимо! слышался ропотъ.

— Господа! Тутъ сохранились замѣчательныя изображенія на стѣнахъ…

— По части клубнички? Такія же, какъ мы видѣли давеча въ увеселительномъ домѣ? спросилъ Граблинъ.

— Нѣтъ, но все-таки…

— Тогда ну ихъ къ чорту! Выводи-же насъ изъ твоей Помпеи.

— Да ужъ и то проводникъ выводитъ. Thermopolium — продажа горячихъ напитковъ, таверна…

— Гдѣ? Гдѣ?

— Да вотъ, вотъ… Сохранилась вывѣска.

— Тьфу ты пропасть! Только одна вывѣска сохранилась. Чего-жъ ты кричишь-то передъ нами съ такой радостью! Я думалъ, что настоящая таверна, гдѣ можно выпить и закусить, сказалъ Граблинъ.

— Общественныя бани!

— Ну, ихъ съ лѣшему!

— Ахъ, господа, господа! Неужели вы древнія бани-то не посмотрите? удивлялся Перехватовъ.

— Ну, бани-то, пожалуй, можно, а ужъ послѣ бань и довольно… сказалъ Николай Ивановичъ.

Вошли въ стѣны бань. Перехватовъ разсказывалъ назначеніе отдѣленій и названіе ихъ.

— Apodyterium — раздѣвальная комната, гдѣ оставляли свою одежду пришедшіе въ баню. Сохранились въ стѣнахъ даже отверстія для шкаповъ, куда клалась для сохраненія одежда.

— Съ буфетомъ бани были или безъ буфета? поинтересовался Конуринъ.

— Съ буфетомъ, съ буфетомъ. Древніе подолгу бывали въ банѣ и любили выпить и закусить.

— Молодцы древніе!

— Изъ раздѣвальной входъ въ холодную банб — frigidarium. Вотъ и бассейнъ для купанья.

— Скажи на милость, какой бассейнъ-то! Даже больше, чѣмъ у насъ въ Питерѣ въ Целибѣевскихъ баняхъ.

— Изъ этой холодной бани входъ въ горячую — tepidarium… Здѣсь натирались душистыми маслами, и вообще всякими благовоніями.

— Ну?! Вотъ еще какой обычай. А ежели, къ примѣру, это не благовоніями хотѣлъ натереться, а скипидаромъ, или дегтемъ, или бабковой мазью? — спрашивалъ Конуринъ.

— Не знаю, не знаю. Насчетъ дегтю и бабковой мази описанія не сохранилось.

— Позвольте, господа… Ну, а гдѣ-же каменка, на которую поддавали? Гдѣ полокъ, на которомъ вѣниками хлестались?

— Извѣстно, что древніе вѣниками не хлестались.

— Да что ты! Неужто и простой народъ не хлестался? Вздоръ.

— Четвертое отдѣленіе бани, для потѣнія — calidarium. Это ужъ самая жаркая баня.

— Неужто четыре отдѣленія? — удивлялся Конуринъ. — Ну, ужъ это, значитъ, были охотники до бани, царство имъ небесное, господамъ помпейцамъ!

— Даже пять отдѣленій, а не четыре. Вотъ оно пятое… Laconicum… Тутъ былъ умѣренный жаръ и господа посѣтители окачивались вотъ подъ этимъ фонтаномъ. Вотъ остатки фонтана сохранились.

— Тсъ… Скажи на милость… Пять отдѣленій. Молодцы, молодцы помпейцы! Вотъ за это хвалю. Это ужъ значитъ до бани не охотники, а одно слово — ядъ были. Пріѣду домой, непремѣнно женѣ надо будетъ про помпейскія бани разсказать. Она у меня до бани ой-ой-ой какъ лиха! Ни одной субботы не преминуетъ. Батюшки! Да сегодня у насъ никакъ суббота? Суббота и есть. Ну, такъ она навѣрное теперь въ банѣ и ужъ навѣрное ей икается, что мужъ ее вспоминаетъ. Каждую субботу объ эту пору передъ обѣдомъ въ баню ходитъ. Икни, матушка, икни. Пожалѣй своего мужа. Вишь его нелегкая куда занесла: въ помпейскія бани!