— Нѣтъ… нѣтъ… Мы съ пансіономъ ни за что комнатъ не возьмемъ, отвѣчалъ Николай Ивановичъ. — Зачѣмъ себя стѣснять!
— Ну, то-то. Послушайте… Вы еще не обѣдали? Умойтесь, переодѣньтесь и поѣдемте вмѣстѣ обѣдать въ ресторанъ противъ театра Санъ-Карло, предлагалъ Граблинъ. — Я вчера тамъ ужиналъ послѣ театра. Отличный ресторанъ и дешевую шипучку подаютъ. Чортъ съ ней, съ здѣшней гостинницей! Глаза-бы мои не глядѣли на этихъ паршивыхъ англичанъ. Англичанки — рожи, у мужчинъ красныя хари. Право, не могу я жрать здѣшней бобковой мази изъ помидоровъ, а они. ею рыбу поливаютъ. И, кромѣ того, вся ѣда на такомъ перцѣ, что весь ротъ тебѣ обдеретъ. Такъ поѣдемъ? Ужъ очень я радъ, что съ своими русопетамито повстрѣчался.
— Да погодите, погодите. Дайте намъ. прежде привести себя въ порядокъ, сказала Глафира Семеновна.
Ивановы и Конуринъ выбрали себѣ комнаты и начали умываться послѣ дороги.
XLVII
Глафира Семеновна только что успѣла переодѣться изъ своего дорожнаго костюма и завивала нагрѣтыми на свѣчкѣ щипчиками кудерьки на лбу, какъ ужъ Граблинъ стучалъ въ дверь. Съ нимъ былъ и его спутникъ художникъ Перехватовъ.
— Не стоитъ здѣсь въ гостинницѣ обѣдать, положительно не стоитъ. Вотъ мой Рафаэль узналъ, что и сегодня съ обѣду баранина и пудингъ, и хотя бобковой мази изъ помидоровъ къ рыбѣ нѣтъ, но за то супъ изъ черепахи, началъ Граблинъ, кивая на Перехватова.
— Супъ изъ черепахи? Фи! Николай Иванычъ, слышишь? воскликнула Глафира Семеновна.
— Положимъ, что я, какъ человѣкъ полированный, всякую гадость могу ѣсть и даже жареныя устрицы съ яичницей ѣлъ, чтобъ доказать цивилизацію, но зачѣмъ-же я себя буду неволить? продолжалъ Граблинъ.- Ѣдемъ лучше въ тотъ ресторанъ, противъ театра, про который я говорилъ вамъ. Вчера тамъ лакей говорилъ вотъ моему Рафаэлю, что тамъ все намъ приготовятъ, чего-бы ни пожелали: “селянку рыбную — и то, говоритъ, даже можно приготовитъ”. Рафаэль! Ты не навралъ мнѣ?
— Да. Булябесъ, по ихнему. Густой супъ такой изъ рыбы.
— Селяночки-то-бы дѣйствительно любопытно было поѣстъ, сказалъ Николай Ивановичъ. — Около мѣсяца мы шатаемся по заграничнымъ палестинамъ, а селянки и въ глаза не видали.
— Такъ вотъ ѣдемъ. Съ сегодня я ужъ плюю на мой пансіонъ.
— А вообразите, какое намъ здѣсь въ гостинницѣ предъявили условіе, начала Глафира Семеновна. — За комнаты съ насъ взяли по шести франковъ съ кровати, но какъ только мы не явимся за табльдотъ къ завтраку или обѣду — сейчасъ на каждаго изъ насъ прибавляется по два франка въ день.
— Вотъ-съ, вотъ-съ… Они мерзавцы, они вымогаютъ, чтобъ постояльцы у нихъ пили и ѣли, а придешь за столъ — баранина и бобковая мазь. Послѣ супу обносятъ хересомъ и мадерой. Хочешь — пей, хочешь — не пей, а ужъ франкъ за вино въ счетъ поставятъ. Скоты. А для меня мадера или хересъ все равно, что микстура. Что вамъ два франка въ день! Пусть прибавляютъ. Плюньте и поѣдемте въ ресторанъ противъ театра Санъ-Карло.
Ивановы согласились, Конуринъ тоже, и всѣ отправились. Наступила. уже темная, южная ночь. Везувій горѣлъ багровымъ заревомъ.
— Были вы уже на Везувіи? — спросила Глафира Семеновна Граблина, помѣстившагося съ ней и съ ея мужемъ въ одной коляскѣ, тогда какъ Перехватовъ и Конуринъ ѣхали въ другой.
— Вообразите, не былъ. Нигдѣ не былъ. Третій день живу и ни въ одномъ путномъ мѣстѣ не былъ. Марало Рафаэличъ мой таскаетъ меня все по какимъ-то музеямъ и говоритъ:- вотъ гдѣ цивилизація. А какая тутъ цивилизація, старыя потрескавшіяся картины? На иной картинѣ и облика-то настоящаго нѣтъ. Тоже и поломанныя статуи. “Вотъ, говоритъ, Венера”. А какая это Венера, коли у ней даже живота нѣтъ! Ни живота, ни руки. Потомъ какой-то старый позеленѣвшій хламъ смотрѣли. “Это, говоритъ бронза, найденная подъ землей… Ночники какіе-то, куколки. Плевать мнѣ на ночники! А то скелеты. “Найденные, говоритъ, на глубинѣ въ семьсотъ тридцать два фута”. Смертный скелетъ женщины! Очень мнѣ нужно смертный скелетъ женщины! Ты подавай мнѣ живую, а не мертвую. Въ музеяхъ этихъ облинявшія картины и поломанныя статуи, а въ гостинницѣ баранье сѣдло съ макаронами и бобковая мазь изъ помидоровъ. Взялъ подлеца въ переводчики, и ужъ каюсь. Тоже вѣдь онъ мнѣ не малаго стоитъ этотъ самый Рафаэль. Что одного коньячищу выхлещетъ за день, не говоря ужь о жратвенномъ препаратѣ. За эти три дня мы только и путнаго сдѣлали что три кафе-шантана осмотрѣли. Но мамзели здѣшнія дрянь и противъ Парижа… Пардонъ! Забылъ, что съ дамой разговариваю, спохватился Граблинъ. — Завтра сбираемся мы ѣхать провалившійся городъ смотрѣть.
— Помпею? подхватила Глафира Семеновна.
— Вотъ, вотъ… Помпею. “Древнія, говоритъ, бани увидимъ, допотопные трактиры и дома, гдѣ эти самыя древнія кокотки жили”. Пардонъ. Я все забываю, что вы дама. Три недѣли по заграницамъ мотаемся и вы первая замужняя дама.
— Помпея вовсе не провалившійся городъ. Я читала про него, поправила Граблина Глафира Семеновна. — Помпея была засыпана лавой и пепломъ при изверженіи Везувія и вотъ теперь ее отрыли и показываютъ.
— Ну, все одинъ чортъ. Вы думаете, интересно это будетъ посмотрѣть?
— Да какъ-же. Сюда для этого только и ѣздятъ. Быть въ Неаполѣ и не видѣть откопанной Помпеи, тогда не стоитъ и пріѣзжать сюда.
— Коли такъ, поѣдемте завтра. У моего Рафаэля Маралыча и книжка такая есть съ описаніемъ.
— Поѣдемте, поѣдемте.
Ресторанъ, куда они пріѣхали, сіялъ электричествомъ и былъ переполненъ публикой. Публика также сидѣла около ресторана, на улицѣ, за поставленными столиками. Звенѣли двѣ мандолины и гитара, услаждая слухъ публики. Пріятнаго тембра баритонъ и теноръ распѣвали “Маргариту”. Между столиками шныряли цвѣточницы съ розами, мальчишки предлагали сигары, папиросы и спичкина лоткахъ, бродили продавцы статуэтокъ изъ терракоты, навязывая ихъ публикѣ, маленькія босыя дѣвочки лѣзли съ нитками коралловъ, четками изъ мелкихъ раковинъ или такъ выпрашивали себѣ подаяніе.
Компанія вошла въ ресторанъ. Ресторанъ былъ роскошный. Потолокъ и стѣны были покрыты живописными панно въ перемежку съ громадными зеркалами. Ресторанъ былъ до того переполненъ, что компанія еле могла найти себѣ столъ, чтобы помѣститься. и то благодаря лакею, который, узнавъ Граблина и Перекатова, очевидно хорошо давшихъ ему вчера на чай любезно закивалъ имъ и усадилъ всѣхъ на стулья.
— Рафаэль! заказывай скорѣй рыбную селянку! командовалъ Граблинъ Перекатову.
— Водочки, водочки нашей русской, православной пусть подадутъ, просилъ Конуринъ.
— Нигдѣ нѣтъ. Три дня уже спрашиваемъ по ресторанамъ и кофейнямъ — и нѣтъ. Даже не слыхивали и названія, отвѣчалъ Перекатовъ.
— Тогда коньячку хорошенькаго.
— И коньякъ прескверный. Такъ селянку заказать? Булябесъ… — отдалъ Перекатовъ приказъ лакею, разсматривая при этомъ карту. — Что прикажете, господа, еще?
— Бифштексъ мнѣ попрожаристѣе, — просила Глафира Семеновна.
— Смотрите, здѣсь бифштексы дѣлаютъ на прованскомъ маслѣ. Это по всей южной Италіи.
— Ничего, я прованское масло люблю.
— И мнѣ бифштексъ на постномъ маслѣ! — кричалъ Конуринъ. — Пріѣду домой, такъ есть, по крайности, чѣмъ похвастать женѣ. “Бифштексъ, молъ, изъ постной говядины на постномъ маслѣ въ Неаполѣ ѣлъ”.
— Вотъ въ картѣ, господа, есть олеапатрида. Не хотите-ли мѣстнаго блюда попробовать?
— А что это за олеапотрида такая? Можетъ быть лягушка жареная? — спросилъ Конуринъ.
— Винегретъ такой изъ разнаго мяса. Все тутъ есть, и рыба, и мясо, все это перемѣшано съ вареными овощами, съ капорцами, съ оливками, пересыпано перцемъ и полито прованскимъ масломъ и уксусомъ. Послѣ коньяку прелестная закуска.
— Разное мясо… Да можетъ быть тамъ и лягушиное и черепашье мясо?
— Нѣтъ, нѣтъ. Лягушекъ въ Италіи не ѣдятъ.
— Послѣ селянки всѣмъ по порціи бифштекса, а этого винигрету закажи только на пробу двѣ порціи. Понравится — будемъ ѣсть, нѣтъ — велимъ убирать, рѣшилъ Граблинъ.
