— Иванъ Кондратьичъ! Вставай! Проснись!
Конуринъ не поднимался и не просыпался.
— Три пятака… Только три пятака на енперъ поставлю… — бормоталъ онъ сквозь сонъ.
— И во снѣ-то въ рулетку, подлецъ, играетъ! Какая тутъ рулетка! Тутъ хуже рулетки. Проснись, говорятъ тебѣ!
Конурина растолкали и разсказали ему въ темъ дѣло. Понялъ онъ не сразу и сидѣлъ, выпуча глаза.
— Разбойниковъ здѣсь много. По такой мѣстности мы теперь ѣдемъ, гдѣ разбойниковъ очень много, старалась втолковать ему Глафира Семеновна.
— Разбойниковъ?
— Да, да, бандитовъ. Нападаютъ и грабятъ…
— Фу-у! протянулъ Конуринъ. — Вотъ такъ заѣхали въ хорошее мѣстечко! Какой, спрашивается, насъ чортъ носитъ по такимъ палестинамъ? Изъ хорошей спокойной жизни и вдругъ въ разбойничье гнѣздо! Надо будетъ деньги въ сапогъ убрать, что-ли!
Онъ кряхтѣлъ и началъ разуваться.
— Не спать надо, бодрствовать и быть на сторожѣ — вотъ самая лучшая охрана, говорила Глафира Семеновна. — А вы дрыхнете, какъ сурки.
— Да вѣдь ты насъ не надоумила, а я зналъ, дѣйствительно зналъ, что въ Италіи эти самые бандиты существуютъ, но совсѣмъ изъ ума вонъ объ нихъ, — сказалъ Николай Ивановичъ и тоже сталъ стаскивать съ себя сапоги, прибавивъ:- Въ сапоги-то деньги запрячешь, такъ, дѣйствительно, будетъ дѣло понадежнѣе! Гдѣ твоя брилліантовая браслетка, Глаша?
— Въ баульчикѣ.
— Вынь ее оттуда и засунь за корсажъ. Да поглубже запихай.
— Въ самомъ дѣлѣ надо спрятать. Я и кольца и серьги туда… сказала Глафира Семеновна.
— Клади! Клади! Удивительное дѣло, какъ намъ эти бандиты раньше въ голову не пришли! бормоталъ Николай Ивановичъ, опоражнивая кошелекъ отъ золота и бумажникъ отъ банковыхъ билетовъ и запихивая все это въ чулокъ.
Перекладывала изъ баула за корсажъ и Глафира Семеновна свои драгоцѣнности.
— Ты сверху-то, Глаша, носовымъ платкомъ заложи. Даже законопать хорошенько, совѣтовалъ Николай Ивановичъ женѣ.
— Да ужъ знаю, знаю… Не спите только теперь.
— Какой тутъ сонъ, коли эдакая опасность! отвѣчалъ Конуринъ. — Суньте, матушка, и мой брилліантовый перстень къ вамъ туда-же, а то въ сапогъ-то онъ у меня не укладывается.
— Нѣтъ, нѣтъ, у меня все полно. Запихивайте у себя за голенищу.
— Боюсь, какъ-бы не выпалъ изъ-за голенищи.
— Перевяжите голенищу. Вотъ вамъ веревочка. А ты, Николай Ивановичъ, вынь револьверъ. Все лучше. Люди видятъ оружіе — и сейчасъ другой разговоръ.
Николай Ивановичъ досадливо чесалъ затылокъ.
— Вынимай-же! Чего медлишь? крикнула на него жена.
— Вообрази, душечка. я револьверъ въ сундукъ запряталъ, а сундукъ въ багажѣ, отвѣчалъ онъ…
— Только этого недоставало! Для чего-же тогда его съ собой брать было!..
— Да вотъ поди-жъ ты! Отъ Берлина до Парижа ѣхали, такъ лежалъ онъ у меня въ ручномъ сакъ-вояжѣ и ни разу не понадобился, а тутъ я его и сунулъ въ сундукъ.
— Самое-то теперь проѣзжаемъ мы такое мѣсто, гдѣ нуженъ револьверъ — а у васъ револьверъ въ багажѣ!
— Да что-жъ ты подѣлаешь! Ужъ и ругаю я себя, да дѣлу не поможешь.
— Хотите я выну свои дорожный ножикъ? Онъ совсѣмъ на манеръ кинжала, проговорилъ Конуринъ.
— Да, конечно-же, выньте и положите на видномъ мѣстѣ. Но главное, не спать!
— Какой тутъ сонъ! Съ меня какъ помеломъ сонъ теперь смело.
Конуринъ досталъ ножикъ и, открывъ его, положилъ около себя.
Пріѣхали на станцію. На платформѣ опять показался черномазый итальянецъ съ красной ленточкой на шляпѣ и съ щетиной на подбородкѣ.
— Вотъ, вотъ онъ… Нѣсколько ужъ станцій за нами слѣдитъ, шляется мимо окна и заглядываетъ въ купэ, указывала Глафира Семеровна. — И у него есть сообщникъ, такой-же страшный.
— Дѣйствительно, рожа ужасно богопротивная. Беременной женщинѣ такая рожа приснится, такъ нехорошо можетъ быть, отвѣчалъ Конуринъ и выставилъ итальянцу изъ окна на показъ свой дорожный ножикъ, повертывая его.
— Фу, какая досада, что мой револьверъ въ багажѣ! вздыхалъ Николай Ивановичъ.
Остатокъ ночи мужчины уже больше не спали.
XXXV
Начало свѣтать. Взошло солнце. Станціи стали попадаться рѣже. Роскошная растительность исчезла, исчезли и шикарныя виллы. Ни пальмъ, ни апельсинныхъ и лимонныхъ деревьевъ. Исчезли и горы. Ѣхали по луговой равнинѣ, залитой еще кое-гдѣ весенней водой. Деревца попадались только изрѣдка и то какія-то убогія, чуть начинающія распускаться. Не видать было и народа на поляхъ. Только то тамъ, то сямъ бродили волы по лугу. Вмѣсто виллъ показались развалины каменныхъ строеній, груды строительнаго мусора и щебня. Мѣстность была совсѣмъ неприглядная, даже мѣстами убогая, болотистая, поросшая голымъ сѣвернымъ кустарникомъ.
— Боже мой, ужъ въ Римъ-ли мы ѣдемъ? Не завезли-ли насъ въ другое какое-нибудь мѣсто, вмѣсто Италіи? — тревожилась Глафира Семеновна, разсматривая окрестности и обращаясь къ своимъ спутникамъ.
— Не знаю, матушка, ничего не знаю, отвѣчалъ Николай Ивановичъ. — Ты путеводительница,
— Нѣтъ, я къ тому, что гдѣ-же апельсинныя деревья?
— Какія тутъ апельсинныя деревья! Вся мѣстность на Новгородскую губернію смахиваетъ. Вонъ верба по канавамъ растетъ.
— Вотъ штука-то будетъ, если насъ въ другое мѣсто завезли!
— А въ какую мѣстность насъ могутъ, кромѣ Италіи, завести? спрашивалъ Конуринъ.
— Да ужъ и ума не приложу… разводила руками Глафира Семеновна. — спросить не у кого… Не понимаютъ, не отвѣчаютъ, махаютъ головами.
— Э, да все равно! Послѣ Монте-Карлы этой самой я готовъ хоть къ туркамъ, сказалъ Конуринъ. — Мухоѣдане — невѣрные, а ужъ навѣрное такъ не ограбятъ, какъ ограбили насъ въ Монте-Карлѣ и въ Ниццѣ.
Остановились на полустанкѣ. Опять продажа вина Шіанти въ красивенькихъ бутылочкахъ. Гарсонъ въ курткѣ и зеленомъ передникѣ совалъ въ окна чашки съ кофе на подносѣ, булки. Толпился народъ въ шляпахъ съ широкими полями и галдѣлъ.
— Судя по шляпамъ, мы въ Италіи, да и по итальянски болтаютъ, проговорила Глафира Семеновна. — Нѣтъ, мы въ Италіи, только ужъ на апельсинное-то царство все вокругъ нисколько не похоже.
Она высунулась изъ окна и кричала ни къ кому особенно не обращаясь:
— Синьоръ! Ромъ… У е Ромъ?.. Ромъ е луанъ анкоръ?
— Roma? переспросилъ гарсонъ съ подносомъ чашекъ съ кофе на плечѣ и, махнувъ рукой по направленію, куда стоялъ паровозъ, забормоталъ что-то по итальянски.
— Нѣтъ, въ Римъ ѣдемъ… Слава Богу, не спутались, обратилась Глафира Семеновна къ мужу и Конурину. — Но отчего-же дорога-то такая неприглядная!
Снова тронулись въ путь. Развалины зданій начали попадаться чаще. Виднѣлись полуразрушенныя арки, обсыпавшіяся каменныя галлереи, повитыя плющемъ.
— Словно Мамай съ войскомъ прошелъ — вотъ какое мѣстоположеніе, замѣтилъ Конуринъ, смотря въ окно.
Въ купэ наконецъ влѣзъ кондукторъ и сталъ отбирать билеты.
— Ромъ? спросила Глафира Семеновна.
— Roma, Roma… закивалъ онъ головой.
— Слава Богу, подъѣзжаемъ… А только и мѣстность-же!
Вдали виднѣлся громадный городъ съ множествомъ куполовъ церквей. Развалины направо и налѣво дороги стояли уже шпалерой. Вотъ и крытый желѣзнодорожный дворъ, куда они въѣхали. Какъ въ муравейникѣ кишилъ народъ и между ними бросалось въ глаза множество католическихъ монаховъ въ черныхъ одеждахъ, въ коричневыхъ, въ бѣлыхъ, въ синихъ, въ шляпахъ и въ капюшонахъ.
— Римъ! Римъ! По попамъ вижу! воскликнулъ Николай Ивановичъ. — Вонъ сколько ксендзовъ!
Поѣздъ остановился. Глафира Семеновна выглянула изъ окна и стала звать носильщика.
— Факино! Факино! Иси! кричала она, прочитавъ въ книжкѣ діалоговъ, какъ зовется по итальянски носильщикъ. — Теперь вотъ вопросъ, въ какую гостинницу мы поѣдемъ, обратилась она къ мужчинамъ.
— А надо такъ, какъ въ Ниццѣ. Первая гостиничная карета, которая попадется — въ ту и влѣземъ, отвѣчалъ Николай Ивановичъ.
Носильщикъ не заставилъ себя долго ждать, схватилъ ручной багажъ и потащилъ его изъ вагона. У станціи, на улицѣ, стояло множество омнибусовъ изъ гостинницъ. Сопровождавшіе ихъ проводники, въ фуражкахъ съ позументами, махали руками, выкрикивали названія своихъ гостинницъ и заманивали въ кареты путешественниковъ. Первая карета была съ надписью: “Albergo della Minerwa” и Николай Ивановичъ вскочилъ въ нее.
