— А то кто-же? Видите, при лошадяхъ стоятъ. А то вонъ одинъ на козлахъ сидитъ и въ очкахъ даже.
— Фу, ты пропасть! Я думалъ это такъ кто-нибудь. Въ очкахъ и есть. Что это у него? Газета? Да, газету читаетъ, подлецъ. Батюшки! Да вонъ еще извощикъ даже въ сѣрой клѣтчатой парѣ и въ синемъ галстухѣ.
— И даже въ такомъ галстухѣ, какого и у васъ нѣтъ, поддразнила Глафира Семеновна Конурина.
— Ну, ну, ну… Пожалуйста… Я въ Парижѣ полдюжины галстуховъ себѣ купилъ.
— Вотъ видите, хотя я не обижаюсь, а вы все-таки нукаете на даму, а ужъ я увѣрена, что этотъ извощикъ не станетъ на даму нукать. Стало быть для такихъ полированныхъ извощиковъ не нужно и городовыхъ.
— Да вѣдь я, голубушка, любя понукалъ. Вы не обижайтесь, отвѣчалъ Конуринъ.
— А онъ и любя нукать не станетъ.
— Въ самомъ дѣлѣ, какіе здѣсь извощики! Отъ барина же отличишь! дивился Николай Ивановичъ.
— Гдѣ отличить! поддакнулъ Конуринъ. — Въ толпѣ толкнешь его невзначай, такъ “пардонъ” скажешь.
— Однако, господа, какъ хотите, а обѣдать надо, сказала Глафира Семеновна. — Я и сама проголодалась. Смотрите, ужъ темнѣетъ. Вѣдь седьмой часъ.
— Да, да… Надо хоть какой-нибудь ресторанъ отыскать, подхватили мужчины.
— Тогда сядемъ въ коляску и велимъ насъ везти въ самый лучшій ресторанъ.
— Зачѣмъ же въ самый лучшій? Въ самомъ-то лучшемъ бокъ нашпарятъ, возразилъ Николай Ивановичъ.
— Ахъ ты, Боже мой! Да вѣдь я на сваяхъ больше восьмидесяти франковъ выиграла, такъ чего-же сквалыжничать?
— Да что ты все выиграла, да выиграла! Ты считай, много-ли теперь отъ этихъ восьмидесяти франковъ осталось. Вѣдь ты цѣлый ворохъ покупокъ сдѣлала.
— Ахъ, жадный, жадный! А ты не считаешь, что я тебѣ и Ивану Кондратьичу по всей заграницей переводчицей? Въ Парижѣ жидъ переводчикъ предлагалъ свои услуги — я отказала и вездѣ сама. Жиду-то по пяти франковъ въ день нужно было платить, да поить кормить его, а черезъ меня мы безъ жида обошлись. Коше! обратилась Глафира Семеновна къ извощику. — Ну, шершонъ бонъ ресторанъ. Ву саве? Монтре ну.
— Oh, oui, madame…
Извощикъ, учтиво приподнявъ шляпу, полѣзъ на козлы.
— Садитесь, господа, садитесь… скомандовала Глафира Семеновна мужчинамъ.
Всѣ сѣли въ коляску и поѣхали. Ѣхать пришлось недолго, извощикъ сдѣлалъ два-три поворота, выѣхалъ на Place du Jardin Publique и остановился передъ извѣстнымъ рестораномъ London-House.
XVI
Ресторанъ London-House былъ самый лучшій и самый дорогой въ Ниццѣ. Приноровленный исключительно къ иностранцамъ, онъ щеголялъ, кромѣ французской кухни, русскими и англійскими блюдами. Русскимъ здѣсь подавали семгу, балыкъ, свѣжую икру, щи, борщъ, кашу, пироги, дѣлали даже ботвинью, хотя кислыя щи, которыми ее разбавляли, походили скорѣй на лимонадъ, чѣмъ на кислыя щи; англичанамъ предлагался кровавый ростбифъ и всевозможныхъ сортовъ пудинги.
Когда супруги Ивановы и Конуринъ усѣлись за столикъ и привычная прислуга услыхала ихъ русскій говоръ, съ нимъ сейчасъ-же подошелъ распорядитель ресторана съ карандашемъ, записной книжкой и во фракѣ, и прямо предложилъ на обѣдъ “tchi, kacha, koulibiaka et ikra russe”. Глафира Семеновна не сразу поняла рѣчь француза и недоумѣвающе посмотрѣла на него, такъ что ему пришлось повторить предложеніе.
— Господа, онъ самъ предлагаетъ намъ щи, кашу и кулебяку… Здѣсь русскія блюда есть, обратилась она къ мужу и Конурину.
— Да неужели?! воскликнулъ Конуринъ. — Во французскомъ-то ресторанѣ?
— Во-первыхъ это не французскій, а англійскій ресторанъ. Вонъ на карточкѣ написано “Лондонъ-Гусъ”, а Лондонъ городъ англійскій. Предлагаетъ… Говоритъ, что и икра есть на закуску… Хотите?
— Да конечно-же! откликнулся Николай Ивановичъ… Англійскій ресторанъ… Молодцы англичане! Никогда я ихъ не любилъ, а теперь уважаю.
— Щей, каши и кулебяки можешь подать, мусью? радостно обратился къ распорядителю Конуринъ и, получивъ отъ него утвердительный отвѣтъ, похлопалъ его по плечу и протянулъ руку, сказавъ:- Мерси, мусью. Тащи, тащи скорѣй все, что у тебя есть по русской части! Водка рюссъ тоже есть?
— Mais oui, monsieur.
— Ловко! Еще разъ руку!
Распорядитель сдѣлалъ знакъ гарсону и тотъ засуетился, уставляя столъ приборами.
Была подана бутылка водки въ холодильникѣ со льдомъ, свѣжая икра также во льду, семга; затѣмъ слѣдовали кислыя щи, правда, приправленныя уксусомъ, но все-таки щи, каша и добрый кусокъ разогрѣтой кулебяки, смахивающей, впрочемъ, на паштетъ. Ивановъ и Конуринъ жадно набросились на ѣду.
— Вотъ ужъ не ждали и не гадали, а на русскія блюда попали! говорилъ Конуринъ. — Молодецъ извощикъ, что въ такое мѣсто привезъ! И вѣдь странное дѣло: заходили въ русскій ресторанъ и ничего русскаго не нашли, а тутъ попали въ англійскій — и чего хочешь, того просишь.
— Смотрите, даже черный хлѣбъ подали, указывала Глафира Семеновна.
Николай Ивановичъ попробовалъ хлѣбъ и сказалъ:
— Ну, какой это черный! На пряникъ смахиваетъ.
— Однако, нигдѣ заграницей мы и такого не видали.
Распорядитель ресторана то и дѣло подходилъ къ нимъ и предлагалъ еще русскія блюда. Глафира Семеновна переводила.
— Онъ говоритъ, что здѣсь въ ресторанѣ даже блины съ икрой можно получить, но надо только заранѣе заказать, — сказала она.
— Блины съ икрой? Ловко! Зайдемъ, зайдемъ… Непремѣнно зайдемъ въ слѣдующій разъ, отвѣчали мужчины.
— Et botvigne russe, monsieur…
— Ботвинья? Завтра-же будемъ на этомъ мѣстѣ ботвинью хлебать. Ахъ, англичане, англичане. Распотѣшили купцовъ! Ловко распотѣшили, лягушка ихъ забодай! — бормоталъ Конуринъ. — Не зналъ я, что англичане такое сословіе. И вино красное какое здѣсь хорошее, съ духами…
— А это ужъ здѣсь въ ресторанѣ сами по своему выбору поставили. Я сказала только бонъ вэнъ, чтобъ было хорошее вино, — отвѣчала Глафира Семеновна.
— Шато-Марго. Ну, что-жъ, я думаю, что мы не зашатаемся и не заморгаемъ, ежели еще третью бутылочку спросимъ, — сказалъ Николай Ивановичъ. — Надо Лондонъ-Гусъ поддержать.
— Вали! Я радъ, что до русской-то ѣды дорвался, — откликнулся Конуринъ. — Правда, она все-таки на французскій манеръ, но и за это спасибо.
Николай Ивановичъ и Конуринъ, попивая красное вино, буквально ликовали; но при разсчетѣ вдругъ наступило разочарованіе. Когда Глафира Семеновна спросила счетъ, то онъ оказался самымъ аптекарскимъ счетомъ по своимъ страшнымъ цѣнамъ. Счетъ составлялъ восемьдесятъ слишкомъ франковъ. Даже за черный хлѣбъ было поставлено пять франковъ.
— Фю, фю, фю! просвисталъ Конуринъ. — Вѣдь это, стало-быть, тридцать пять рублей на наши деньги съ насъ. За три русскія блюда съ икоркой на закуску тридцать пять рублей! Дорогонько, однако, русское-то здѣсь цѣнятъ! Да вѣдь это дороже даже нашего петербургскаго Кюбы, а тотъ ужъ на что шкуродеръ. Ловко, господа англичане! А я еще англійское сословіе хвалилъ, хотѣлъ ему “вивъ англичанъ” крикнуть. По двѣнадцати рублей на носъ прообѣдали, ни жаркого, ни сладкаго не ѣвши.
— Я апельсинъ и порцію мороженнаго съѣла, отвѣчала Глафира Семеновна.
— Да что апельсинъ! Здѣсь, вѣдь, апельсины-то дешевле пареной рѣпы. Нѣтъ, сюда ужъ меня развѣ только собаками затравятъ, такъ я забѣгу, нужды нѣтъ, что тутъ блины и ботвинью предлагаютъ. За блины, да за ботвинью они, пожалуй, столько слупятъ, что послѣ этого домой-то въ славный городъ Петербургъ пѣшкомъ придется идти.
— За вино по двѣнадцати франковъ за бутылку взяли, говорилъ Николай Ивановичъ, просматривая счетъ.
— Да неужели? Ахъ, муха ихъ забодай! Положимъ, вино отмѣнное, одно слово — шаль, но цѣна-то разбойничья. Въ Парижѣ мы по два франка за бутылку пили — и въ лучшемъ видѣ…
— Ну, а здѣсь я заказала самаго лучшаго и сказала, чтобъ онъ этотъ самый человѣкъ ужъ на свою совѣсть подалъ, — отвѣчала Глафира Семеновна.
— А онъ ужъ и обрадовался? Короткая-же у него совѣсть, тараканъ ему во щи.
— Удивляюсь я на васъ, право, Иванъ Кондратьичъ, — сказала Глафира Семеновна. — Хотите, чтобъ заграницей ваши прихоти исполняли и не хотите за нихъ платить. Не требовали-бы русскихъ блюдъ.
