Олег безуспешно попытался увидеть в глазах своего лечащего врача стигматы безумия, но глаза были надежно упрятаны за непроницаемым слоем оптического стекла.

- Теперь о прозе нашего существования, - сказал доктор. - Вы пробудете у нас сорок пять дней. Дезинтоксикация, витаминотерапия и прочее. Вам следует основательно укрепиться. Ваша, гм… знакомая оставила два блока сигарет и некоторую весьма значительную сумму денег, на мой взгляд, даже чрезмерную: на лекарства, на отоварку дополнительными продуктами питания, на покупку тех же сигарет, когда кончатся эти.

Ворожейкин нагнулся к уху Зеленского и с выражением легкого испуга на лице, почему-то шепотом назвал поразившую его сумму, после чего продолжил:

- Мой вам совет, сигареты никому из больных не давайте. Раскурят в мгновение ока. Пациентам выдают на сутки только одну пачку сигарет, да и то только тем, кто имеет деньги на счету, получает пенсию по инвалидности, или кому привозят родственники. Здесь, помимо хлеба, это самый большой дефицит. И чтобы потом вам не чувствовать себя ущемленным, я буду оставлять ночной смене еще одну пачку специально для вас. Правда, это не «Кэмэл», ничтожная зарплата не позволяет курить такие, да и привык я к дешевым сигаретам, они забористей.

Да, еще, Олег Николаевич! С заклю…, простите, с больными старайтесь не вступать в контакт без особой надобности. У нас всякие попадаются, есть и буйные, могут наброситься беспричинно. Мы их, конечно, успокаиваем аминазином, но за всеми не уследишь! И вот вам еще зажигалка, - Ворожейкин протянул Зеленскому трехрублевую зажигалку, - больным не выдают, чтобы не совершили поджога.

Олег изумился:

- Как это так? Сигареты получают, а прикурить нечем?

- Зажигалка есть только у санитара, дежурящего у туалета. Но он может дать прикурить, а может и не дать.

- Почему?

- Специфика нашего специализированного медицинского учреждения, понимаете? Потом, у санитара могут быть свои резоны: настроение плохое, с женой поругался, выпил лишнего накануне, а похмелиться перед сменой нельзя, заложат.

- Одним словом, дурдом! - подытожил Олег, - Это мне напоминает старый анекдот, как в одном сумасшедшем доме построили плавательный бассейн, а воду в него не напустили. Приезжает проверяющая комиссия, видит, как с трехметровый вышки в сухой бетонный бассейн сигают больные, и спрашивает изумленно: «А воды, почему нет?». Тут один пациент радостно сообщает комиссии: «А нам главный врач сказал, что если мы будем хорошо себя вести, то он обязательно пустит воду!».

Выйдя из врачебного кабинета, миновав процедурную и медсестринскую, Олег оказался в палате, в которой его сразу окатил стойкий запах мочи, немытых человеческих тел и бздеха. В палате по обе стороны почти впритык стояли коек двадцать; в смежной палате – столько же. На некоторых кроватях спали больные, на других – они просто лежали, устремив неподвижные, остекленевшие взоры в потолок. Где витали их думки, было неизвестно, наверняка, и самому доктору Ворожейкину. По узкому проходу между кроватями взад-вперед бродили два или три пациента, погруженные в свои сокровенные, никому не ведомые мысли. Молодой калмык с бритой головой и внешностью буддийского монаха, сидя в позе «лотоса» на кровати, сложив перед собой ладонями руки и закрыв глаза, беспрерывно читал мантры.

«Да», - подумал Олег, - «обстановочка и дизайн явно не соответствуют рекомендациям Всемирной организации здравоохранения, которая установила смешной для России стандарт: не менее семи квадратных метров на одного психиатрического больного». Это он случайно вычитал в одном медицинском научном журнале, издаваемом столь почтенной организацией. Чрезвычайно вредно, оказывается, брать в руки умственные журналы.

Олегова кровать стояла в углу палаты непосредственно у медицинского поста. Над головой у самого потолка на прочном металлическом каркасе был укреплен телевизор, экран которого был надежно защищен металлической решеткой. Пульт от телевизора находился у дежурной медсестры, и она лично регулировала просмотр передач, исходя из режима дня и собственных пристрастий. Местным больным явно было не так вольготно, как пациентам в свое время популярной песенки «Канатчикова дача», где «два телевизора – крути-верти».

Олег отправился в туалет, чтобы покурить. Синева от табачного дыма стояла в туалете-курильнице, как пар в хорошей сауне, несмотря на вытяжную вентиляцию, слабоватую для такого количества курящих. Зеленского сразу же плотно обступили больные, требовавшие сигарет: одни настойчиво, другие жалостливо и просяще. Пальцы у некоторых из них были сожжены окурками до темно-коричневого, почти черного цвета. В глазах иных было почти отчаяние: даст – не даст? Олега взял за локоть, видимо, «старожил» заведения, мужчина средних лет, невысокий, смуглый, с коротко остриженной круглой головой, на которой рубцов было больше, чем волос. Он отогнал «прихлебателей» и сочувственно произнес:

- Ну, и корежило тебя первые две ночи, братан! Ничего, отойдешь! Покурим у стенки.

В углу двое мальчишек-калмычат с трясущимися головами, руками и ногами, обжигая губы и пальцы почти истлевшими «бычками», на полном серьезе обсуждали достоинства и недостатки «Тойоты» и «Мазды» и предполагали, какую марку приобретут после выписки.

Олег подумал: «Бедные ребята! Да вам в ГИБДД не дадут справку даже для управления самокатом! И откуда у ваших семей деньги, Ротшильды несчастные!?»

Новый знакомец и Олег сели на корточки у стенки, напротив которой располагались полукустарные «унитазы» без сидушек и цепочек для слива; для этой цели служило ведро, стоящее под водопроводным краном. На «унитазах» на корточках восседало несколько пациентов. Пока Олег беседовал со своим новым знакомым, которого звали Бадма, он увидел такое, что отбило у него аппетит на многие дни. Некоторые больные, тщательно промыв после оправки свои задницы из пластиковых баклажек, после этого равнодушно проходили мимо рукомойников, игнорируя эти ненужные гигиенические приспособления. Чистота рук в данном учреждении, видать, не котировалась так высоко, как другого, наверняка, более стерильного места. Олег от отвращения передернулся. Он представил, как эти люди будут брать с ним из одной миски хлеб, перебирать ложки. Глубокая дурнота подступила к горлу.

Бадма, между тем, посвящал новичка в новости нынешней жизни:

- Хавать, Олег, будешь с нами во вторую смену или, как тут ее называют, партию. Хотя, не пойму, причем здесь партия, Жириновского или Зюганова среди нас нет. Но это почти нормальные люди. А остальные – чмошники! Курить не давай никому, только хорошо знакомым. Если возникнут неприятности, зови меня. Я в палате на первом этаже…

Бадма обратил внимание на Олега, потому что не чуждался чтения и был знаком с двумя или тремя его книжками, одобрительно отзываясь о них. В молодости он работал инженером. Кроме того, они были почти одногодки. Вероятно, поэтому и проникся к Зеленскому определенным чувством симпатии.

В этот вечер Олег так и не пошел в столовую на ужин. После отбоя в двадцать два часа, приняв все таблетки и уколы, он безнадежно улегся на свою постель, чувствуя, что спать ему не придется долго. А, тут еще медсестры и санитары включили у него над головой телевизор, правда, на уменьшенную громкость, сдвинули столик и кресла, притушив верхний свет, и начали «гулять» в карты. Каждый громкий хлопок сопровождался возгласами и бытовой, беззлобной матерщиной. Играющие в карты почти в полный голос «балакали» за жизнь, за детишек, курей, поросей, комментировали происходящее в эфире, обменивались мнениями о том, что «бачили» накануне в ящике.

Похоже, что на четвертом месте в их жизнях, помимо семей, подсобного хозяйства и работы, стоял телевизор. Сбылась мечта римских плебеев, требовавших от цезарей: «Хлеба и зрелищ!».

Хлеб зарабатывался в натяжку, а не выдавался на халяву, зато зрелищ, хоть и с тлетворным душком и дурновкусием, заключенных в одну не слишком большую коробочку, было предостаточно.