– Коротышка, ты что, в самом деле не узнаешь меня?

– Эй, постойте, парни, – остановил мушкетеров Коротышка. – А ну, повернись, ты! – обратился он к Лафайету. – Ты утверждаешь, что я тебя знаю, да? – нахмурившись, он всматривался в лицо О'Лири. – Ну, может, ты опустился с тех пор, как я тебя видел в последний раз. Но я бы не отвернулся от старого приятеля. Как, говоришь, тебя зовут?

– О'Лири! – крикнул Лафайет. – Лафайет О'Лири. Сэр Лафайет О'Лири, если хочешь официально!

– Чудненько, – спокойно отреагировал Коротышка. – Не ту мишень выбрал, негодяй. Так уж выходит, что мы с сэром Лафайетом во как! – Он поднял два пальца вместе, изображая таким образом близость отношений. – Еще бы, ведь пять лет назад, когда сэр Лафайет в один прекрасный вечер впервые появился в городе, он оказал мне такую услугу… Я этого никогда не забуду, я и Гертруда тоже!

– Правильно! – воскликнул Лафайет. – Это было как раз перед тем, как меня всего затрясло, и я чуть не улетучился обратно в пансион миссис Макглинт. Но я застрял здесь ради ваших ребят, а то ведь вы не все смогли бы объяснить судейскому приставу?

– Ого! – удивился рядовой. – Глянь-ка, что я нашел, Сарж!

Он поднял толстые золотые часы в форме желтой репы.

– А-а… откуда они? – спросил Лафайет, заикаясь от недоброго предчувствия.

– А как насчет этого? – второй стражник достал драгоценный кулон из другого кармана О'Лири.

– А это? – он выставил на обозрение лосиный зуб, инкрустированный серебром, богато отделанную табакерку с бриллиантовым гребнем и пригоршню безделушек помельче. – Похоже, твой старый приятель работал, Сарж!

– Это мае подстроили! – запротестовал в негодовании Лафайет. – Это мне кто-то подсунул!

– Брось прикидываться! – рявкнул Унтер. – Дурачка нашел, ишь ты! Посидишь на червивом хлебе да на тухлой воде с месяц-другой еще до суда, умник!

– Давайте только сходим во дворец! – кричал Лафайет. – Мы попросим Дафну, графиню Дафну, выйти к тебе, недоумок; она подтвердит моя слова. А когда все выяснится…

– Надень ему браслеты, Фред, – предложил Коротышка. – О-ля-ля, через десять минут смена дежурства.

– О нет! – прошептал Лафайет себе под нос. – Нельзя допустить, чтобы все обернулось одним этих идиотских фарсов, в которых все попадают из огня да в полымя только потому, что ни у кого не хватает ума выяснить обстоятельства. Нужно спокойно и уверенно поговорить с этими совершенно разумными блюстителями порядка, и…

Неожиданно из ближайшей аллеи послышалось шарканье кожаных подошв о булыжник. Коротышка резко обернулся, схватившись за рукоятку меча, когда замаячили темные фигуры. Раздался неясный звук, будто резко ударили битой по седлу. У Коротышки-сержанта свалилась шляпа с пером, и он, попятившись, упал. Клинки уже покинули ножны, и остальные три мушкетера, получив удар в челюсть, рухнули под звон стали, хлопанье перьев на шляпах и шелест шелковой ткани. Три высокие темные фигуры в отделанных драгоценностями кожах и ярких шелках, свидетельствующих об их принадлежности к банде «Племя путников», окружили Лафайета.

– Пошли, Зорро, – шепнул один из них, и хрипота его голоса явно указывала на пораженные голосовые связки, что подтверждал длинный рубец поперек смуглого горла, который не мог скрыть грязный шарф, завязанный на узел. Другой член шайки, одноглазый проныра с массивной золотой серьгой, быстро обшаривал карманы сбитых с ног караульных.

– Эй, подождите минуточку! – в замешательстве выпалил О'Лири. – Что здесь происходит? Кто вы? Почему избиваете караульных? Что…

– Спятил, Зорро? – грубо оборвал его главарь. – У меня чуть ноги не подкосились, когда увидел тебя в лапах этих собак Роуми. – Он наклонился и коротким движением ножа длиною в один фут срезал с ремня ближайшего мушкетера кинжал в искусно сработанных ножнах.

– Скорее, – прохрипел главарь, – кто-то сюда идет. – Он схватил О'Лири за руку и потащил к аллее, из которой несколькими минутами раньше выскочили налетчики.

– Парии, погодите! – пытался возразить Лафайет. – Послушайте, я пеню ваш поступок и все такое, но в этом нет необходимости. Я просто заскочу куда следует, все выложу, объясню, что это все недоразумение, и…

– Бедный Зорро, от удара по голове у него поехала крыша, Луппо, – посочувствовал маленький смуглый человечек с огромной бородой.

– Неужели вам непонятно! – решительно настаивал Лафайет, вынужденный бежать вдоль аллеи. – Я хочу в суд! Вы только хуже делаете! И перестаньте называть меня Зорро! Меня зовут О'Лири!

Главарь шайки развернул Лафайета к себе лицом и внимательно посмотрел на вето. Его длинная – около семи футов – поджарая фигура возвышалась над О'Лири.

– Хуже? Что это значит, Зорро? Ты что, не закончил свою большую ходку?

– Он тряхнул О'Лири так, что у того хрустнули кости. – И ты решил, что, вместо того чтобы предстать перед бароном Шосто, ты чуток поболтаешься у Роуми в арестантской, так, что ли?

– Нет, чертова горилла! – крикнул Лафайет и со всего размаха врезал по мощной голени Путника.

Пока жертва вопила, потирая ушибленное место, Лафайет рывком высвободился, но, обернувшись, увидел полдюжины охотничьих ножей, зажатых в коричневых кулаках.

– Послушайте, парни, давайте поговорим, – начал было Лафайет, но в этот момент со стороны улицы, где остались лежать три мушкетера, раздался вопль. Лафайет открыл рот, чтобы ответить, но успел лишь заметить, как над его головой мелькнул плащ. Его завернули в кисло пахнущую материю, подняли, перекинули через костлявое плечо и унесли с места происшествия.

Завернутый в вонючий плащ и стянутый веревками, Лафайет лежал, судя по тарахтению необшитых колес по булыжникам и скрипу упряжи, на скамье фургона. Он пытался кричать, что ему душно, но в ответ получал лишь сильные тычки, после чего смирился и посвятил все усилия тому, чтобы не задохнуться. Теперь он лежал, не шевелясь, но ушибленные места пульсировали с каждым толчком громоздкой повозки.

Через некоторое время булыжники сменились более мягкой, немощеной поверхностью. Кожа заскрипела, когда накренилась скамья фургона, это свидетельствовало о том, что дорога пошла на подъем. Воздух становился прохладнее.

Наконец, накренившись в последний раз, фургон остановился. Лафайет попытался сесть, но его быстро схватили и передали через край фургона, где чьи-то руки сразу подхватили его под гортанные звуки голосов, говоривших на отрывистом диалекте. Веревки развязали, сняли удушливый плащ. Лафайет чихнул, сплюнул пыль, протер глаза и глубоко вдохнул холодный, пахнущий смолой воздух.

Он стоял на опушке леса. Ясный лунный свет струился сквозь ветки высоких сосен и освещал старые палатки и фургоны с высокими колесами и когда-то яркими экипажами. Теперь они облупились, выгорели и выглядели блекло. Пестрая толпа черноволосых мужчин, женщин и детишек с оливковой кожей серьезно рассматривала его. Все были разодеты в грязные наряды ярких, безвкусно подобранных тонов. Любопытные лица выглядывали из палаток и слабо освещенных окон фургонов. Стояла глубокая тишина, которую нарушал лишь мягкий шорох листьев деревьев, встревоженных дуновением ветерка, да стук копыт лошадей, перебирающих на месте ногами.

– Однако… – начал было Лафайет, но приступ кашля помешал ему выдержать возмущенный тон. – Полагаю, к-ха, вы меня похитили, к-ха, к-ха, с целью…

– Обожди, Зорро, не торопись, – обратился к нему одноглазый разбойник,

– тебе сейчас все объяснят.

Ряды заколебались, толпа расступилась. Подошел пожилой человек, все еще сохранивший величественную осанку, несмотря на убеленные сединой волосы и обветренное лицо. На нем была пурпурная атласная рубашка с розовыми нарукавными повязками, мешковатые штаны цвета шартреза поверх коротких красных сапожек с загнутыми носами. Толстые пальцы были унизаны кольцами. Шея, испещренная шрамами, была украшена нитью бус. Из-за широкого зеленого ремня из крокодиловой кожи торчали пистолет и нож с большим лезвием. В пластмассовой рукоятке ножа красовались фальшивые изумруды и рубины. Он остановился перед Лафайетом и оглядел его с ног до головы с неодобрительным выражением на давно не бритом лице цвета красного дерева.