По-своему мы были даже патриотичны. Когда Валерка Хряк, у папаши которого Лева Кольчевский снимал комнату, услышал о том, что Левка поговаривает об отъезде в Израиль, то он сразу предложил ему поискать другое пристанище до отбытия на «землю обетованную». Мы могли ругать свою страну, но очень не любили, когда это делали другие, чужие люди…
Всякие курьезности встречались на разухабистой нетрезвой дорожке. Как-то мой приятель Самвел, полугрузин-полуармянин, пригласил меня на вечеринку с взрослыми дамами, одна из которых, его пассия, являлась к тому женой преподавателя нашего института. Бесшабашный и рисковый тга (парень – по-армянски) был мой приятель Самвел! Хозяйка, недавно разведенная, в годах между тридцатью и сорока, занимала просторную квартиру с паркетом и высоченными потолками (эти дома в центре города строили после войны немецкие военнопленные, на совесть и по-немецки добротно). Где обретался изгнанный муж-журналист неизвестно, но, полагаю, не в таких хоромах. Прежде чем отправиться на «парти», мы с Самвелом основательно заправились разливным хересом в винной лавке «у пани Моники»; было такое знаменитое заведение.
На вечеринке нас ожидали нарядно одетые дамы, шампанское и Том Джонс, натужно ревевший из динамика проигрывателя. На руках хозяйки квартиры были натянуты тонкие черные нитяные перчатки длиной до локтя.
«Какой шик!», - мелькнуло у меня в полупьяном мозгу. Юноши, то есть мы, пользовались у дам успехом. Самвел успел даже пару раз нырнуть со своей половиной в смежную комнату, откуда возвращался с горящим взглядом; южный темперамент не позволял ему дождаться конца застолья и танцев. Внезапно, в самый разгар интеллигентного веселья, в квартире появился муж Ирины-хозяйки. У него, видимо, имелся запасной ключ. Он смотрел на этот шабаш как-то сокрушенно и лишь с ноткой горького сожаления сказал: «Вот уже и до мальчишек докатилась?!»
Самвел со сжатыми кулаками готов был вступиться за честь женщин, но я был настроен более миролюбиво. В глубине души мне было даже жаль этого здоровенного бородатого дядьку, которого, мало того, что выгнали из собственной квартиры, да еще беспардонно наставляли ему рога с пацанами-студентами. До разборок дело не дошло, разведенный муж безнадежно махнул рукой, взял из книжного шкафа несколько книг и удалился, ссутулив широкие плечи.
Когда дело дошло до логического финала, то уговаривать меня особенно не пришлось. Но утром я испытал настоящее потрясение. Разлепив глаза, я с ужасом обнаружил, что у лежавшей рядом со мной женщины отсутствовала правая кисть руки. Сначала я решил, что это алкогольные глюки начались, но, сопоставив ее вчерашний наряд с перчатками, надетыми, очевидно, на протез руки, понял, что похмелье здесь не причем. Эстетические мои пристрастия были сильно уязвлены, поэтому я прошлепал в кухню, достал из холодильника оставшуюся водку, выпил полстакана и стал ждать внутреннего примирения между эстетикой и действительностью. После второй порции внутренний конфликт был, если и не исчерпан полностью, то основательно сглажен теплой волной алкоголя, разлившегося по телу.
В кухне появилась Ирина с видом побитой собаки, робко присела ко мне на колени, боясь посмотреть в глаза (протез был уже на месте, но без всякого камуфляжа). Я обнял ее за плечи, дав понять, что все нормально, и мы уже совместно приняли на грудь остатки водки, скрепив, таким образом, любовь и дружбу.
Так я поселился на некоторое время у Ирины. Она преподавала в школе английский. Очень быстро я сообразил, что несчастная женщина была законченной алкоголичкой. По утрам, собрав в кулак все свои силы, она наспех наводила небрежный макияж и с тяжелыми, мучительными вздохами отправлялась на работу. Я же совсем ударился в праздную жизнь, почти забросил посещение лекций в институте, заменив их возлежанием на удобном диване, почитывая четырехтомник Хемингуэя из библиотеки ее бывшего мужа, слушая изрядно надоевшего Тома Джонса; другие пластинки с записями песен Радмилы Караклаич, Сальвадора Адамо и исполнителей советской эстрады меня абсолютно не вдохновляли. Мне не хватало только халата, чтобы сходство с гончаровским Обломовым было окончательным. А что, не такой уж и отрицательный персонаж, этот симпатичный Обломов?!
Иногда я выходил из дома на набережную попить пива. Где-то около пяти вечера возвращалась измученная, груженая тяжелыми сумками Ирина. Каждый день стоил ей огромного напряжения сил, которых едва хватало до вечера. Бросив сумки на паркет в прихожей, она прямиком шла в кухню, на ходу откупоривала купленную по дороге домой бутылку водки и тут же выпивала одну за другой пару рюмок. Придя в себя через несколько минут, она становилась знакомой мне Ириной, ласковой, преданной и послушной. Начинала заниматься домашними делами, готовить ужин, который частенько перерастал в многолюдное застолье с обилием спиртного, потому что редкий вечер к нам кто-нибудь не заглядывал на огонек.
Чтобы поддерживать такой образ жизни, нужны были деньги, и немалые, явно превышающие размеры учительского жалованья. Я стал замечать, что из квартиры постепенно исчезали различные дорогие вещи: то хрусталь, то сервиз, то ковер.
Причин, по которым я ушел от Ирины обратно в общагу, было несколько. Я не очень уютно ощущал себя в роли альфонса – мужчины на содержании у женщины. Потом, я почувствовал, что начинаю натурально спиваться; лекалы будущего белого пиджака уже где-то выкраивались.В довершении ко всему, стало очевидным, что при таком житье-бытье я просто завалю предстоящую летнюю сессию…
Круг моих знакомств расширялся. Появились друзья-фотографы, ребята постарше лет на пять, которые давали нам, студентам, возможность подзаработать. Коморка из двух комнат, где размещалась их фотолаборатория, располагалась рядом с набережной Волги и гордо называлась «фирмой». С началом навигации, когда в город приплывало до несколько туристических теплоходов в день, запарка на «фирме» начиналась настоящая. Туристы традиционно фотографировались группами на главной площади города в первой половине дня. Отснятые негативы надо было спешно отпечатать, чтобы к отплытию теплоходов распространить фотографии среди туристов и получить «бакшиш». Рабочих рук не хватало, поэтому привлекались волонтеры из числа студентов, которые с пачками глянцевых фотоснимков сновали по теплоходам и реализовывали продукцию. «Глава фирмы» Роман Козлов, еврей с русской фамилией, был не жаден на деньги и платил нам по червонцу в конце вечера. Единственное, чего он терпеть не мог, так это дешевого альтруизма; деньги надо было заработать. Считаю, что это правильный подход.
Заработанные червонцы пропивались в тот же вечер в кафе «Лето», открытой площадке у реки, с полосатыми зонтиками-тентами над столами, и доброжелательно относившимися к нам молодыми, доступными официантками, всегда радостно приветствовавшими наше появление:
«Ага, наши мальчики пришли!».
Нам, особенно молодежи, нравилось разыгрывать из себя этаких кутил – прожигателей жизни; мы засовывали в кармашки белых накрахмаленных передничков официанток смятые рубли, чем еще больше поднимали в их глазах свой рейтинг. В этой компании очень скоро я стал пользоваться заслуженным авторитетом, излечив, как будущий доктор, от триппера некоторых невезучих товарищей. Поэтому Роман приблизил меня к себе, стал давать особые поручения, да и «гонорары» мои выросли значительно.
Первый мой серьезный конфликт с Системой возник в конце третьего курса, почти перед самой сессией. Как-то раз ко мне в гости в общежитие пришли уже пьяные однокурсники. Один из них, дошедший до невменяемости, когда все хочется ломать и крушить, оборвал радиопроводку в коридоре, лишив весь этаж удовольствия слушать бой курантов и одиннадцатичасовую производственную гимнастику. На Совете общежития, куда я был вызван как смутьян, мне дали трехдневный срок для устранения обрыва и восстановления бесперебойного радиовещания. Я почему-то крайне легкомысленно отнесся к заданию и не уложился в указанный срок. Через день после окончательной даты ко мне в комнату зашел председатель Совета общежития и, испытывая непонятную неловкость, скороговоркой сообщил, что сегодня, в 16 часов меня вызывают на расширенное заседание Комитета комсомола института.
