Несколько лет работы в рекламном агентстве не прошли бесследно для писателя Тэру Миямото. Неправ тот, кто полагает, что реклама – это презренное ремесло. Реклама (разумеется, хорошая, умелая реклама) – своего рода искусство, сродни работе огранщика драгоценных камней. Это квинтэссенция слова, квинтэссенция образа, ибо цель рекламы – выхватить и осветить мгновенным лучом самые яркие, самые важные грани того, чему она служит. Тэру Миямото – мастер своего дела. Он гранит магические кристаллы слов. Из его книги нельзя убрать ни абзаца, ни даже фразы – иначе прорвется, нарушится драгоценная ткань переливающейся парчи текста. Мгновенный, незримый поворот волшебного кристалла Слова – и мир окрасился в черный цвет беспросветного мрака, отчаяния. Еще поворот – и алое зарево бушующего пожара, безумия и любви затопило страницу… Одно описание алых кленовых листьев, пожалуй, стоит поэмы! Потрясенная неожиданной встречей Акико вспоминает: «…Красным был не весь склон: в багрянце мелькали вкрапления вечнозеленых растений, коричневые листья, золотились ветви похожих на гинкго деревьев. Рядом с ними красный цвет был особенно ярким, он прямо-таки пламенел. Казалось, из смешенья мириадов цветов и оттенков вырываются огромные языки неистового огня. Потрясенная этим зрелищем, я, не в силах сказать ни слова, молча взирала на многоцветье пышной растительности, словно впитывая его в себя. ‹…› Опьяненная неистовством оттенков красной листвы, я ощутила в этом пламени горного леса нечто ужасное, убийственное, словно прикосновение холодного клинка».
Однако повествование Тэру Миямото сверкает и переливается не только гранями слов. Оно буквально затягивает в себя, завораживает философским и литературным подтекстом, уводит в глубины веков, – словно при чтении старой японской поэзии, пронизанной ассоциациями и аллюзиями. Дело в том, что «Узорчатая парча» буквально напитана духом японской художественной традиции, точно губка водой. Собственно говоря, конкретно и прямо об эстетических категориях не сказано ни единого слова, однако читатель, хотя бы немного знакомый с традиционной японской культурой, каким-то шестым чувством непременно уловит присутствие духа Японии, пресловутой японской Души. В подсознании сами собой всплывут вдруг абстрактные, но при этом непостижимо конкретные понятия «моно-но ава-рэ» (очарование всего сущего), «ёдзё» (послечувствование), «югэн» (скрытая красота), «саби» (заброшенность, чувство вечного одиночества), «сатори» (озарение), «цу-цусими» (воздержанность, скромность) и многое другое… Ну а буддийский термин «карма» – это вообще одно из ключевых понятий-символов произведения. Используя эпистолярный «стиль», автор не просто воссоздает очарование языка старой литературы (ибо и поныне японцы пишут письма, используя особую лексику, особые обороты вежливости, особые, старые формы грамматики и прочие языковые «изыски»). Его герои, практически наши современники, жители индустриальной, научно-технической Японии по сути дела мыслят категориями японцев средневековья и действуют сообразно канонам средневековых духовных ценностей, – повинуясь высокому долгу и чести, почти конфуцианской дочерней (сыновней) почтительности, благородству и благодарности за оказанные благодеяния. По сути дела, в романе нет ни одного отрицательного героя, ни единого проявления низменных или пошлых чувств. Это аристократы духа. Все они глубоко несчастны, но возвышенно-благородны и склонны к самопожертвованию. В этом смысле «Узорчатая парча» глубоко традиционна. Кстати, драма героев начинается именно с «синдзю» – воспетого в классической японской литературе и поэзии «двойного самоубийства» влюбленных. Его совершали несчастные любящие, если Судьба препятствовала их соединению. Неважно, что на поверку «двойное самоубийство» окажется не «двойным». Что возлюбленная Ясуаки сначала пыталась убить его, а потом лишила жизни себя, – ведь это случилось не из подлости или мести, а совсем по иным, драматичным и романтичным, почти что классическим мотивам…
Особенно ярко, подобно вспышке алых кленовых листьев, подан образ главной героини «Узорчатой парчи» Акико. Своей духовной силой, мужеством – и в то же время страстностью женской любви и своей красотой – она воскрешает в памяти героинь старинных рыцарских романов. Но не только их. Она очень напоминает известную японскую поэтессу Акико Ёсано, творившую в начале XX века. Поэтический сборник Акико Ёсано «Спутанные волосы» – это гимн свободной от пут условностей и средневековых запретов страстной женской любви. Юная Акико Ёсано (кстати, тоже Акико! Может быть, совпадение тут отнюдь не случайно?) совершила немыслимый для эпохи Мэйдзи поступок. Она бежала из дома, дабы соединиться с любовником – известным поэтом того времени Ёсано Тэкканом, кстати, связанным брачными узами с другой женщиной. И ее сборник «Спутанные волосы» (что в поэтике было весьма смелым по тем временам символом любовной страсти) посвящен главным образом возлюбленному. Столь же юная Акико из «Узорчатой парчи», воспитанная в традиционном японском духе почтения к родительскому авторитету, тем не менее, возлюбленного и мужа (Ясуаки Ариму) тоже выбирает сама, не считаясь с условностями, и даже вступает с ним в любовную связь до заключения официального брака, просто поставив отца перед фактом. Это уже потом, раздавленная изменой мужа, унижением и позором, тоской по утраченной любви, она никнет и начинает действовать, словно безвольная марионетка, во всем повинуясь воле отца. Несчастья на время словно сжигают ее незаурядную личность. Как тут не вспомнить стихотворение Акико Ёсано, написанное после кончины ее возлюбленного!
Мнилось:
Сияюще-алая
Твердыня воздвиглась
В моей душе.
А там – пепелище [20]
Но Акико из «Узорчатой парчи» находит в себе мужество для возрождения. Она решается на развод с нелюбимым вторым мужем, за которого вышла по воле отца, и посвящает себя воспитанию и лечению своего неполноценного ребенка, из которого фанатично пытается сделать нормального члена общества. Она даже находит силы понять – и простить предавшего ее Ясуаки. Совершенно очевидно, что автор хочет предъявить читателю японку нового типа – раскованную, смелую, независимую в решениях и выборе, умную, тонкую и в то же время непокорную и несгибаемую, бунтующую и мятежную, словом, женщину нашего времени. Хотя догмы старых условностей по-прежнему сковывают ее по рукам и ногам… Это намерение автора как бы усиливается, подчеркивается и дополняется женской ролью «второго плана» – «простушкой» и простолюдинкой Рэйко. Эта девушка, которой Ясуаки, казалось бы, просто пользуется в стесненных жизненных обстоятельствах, на самом деле отнюдь не проста и. тем более, не глупа. Она практична, предприимчива (кстати, автор и тут проводит аналогии со средневековыми женщинами Японии – обитательницами торгово-купеческой Нанивы – старой Осаки), полна жизни и любит Ясуаки – беззаветной и бескорыстной любовью, граничащей с самопожертвованием. Собственно, это Рэйко (вместе с Акико, поддерживающей бывшего мужа своими письмами) вытаскивает Ясуаки из пучины отчаяния и жизненной грязи, в которую он постепенно погружается после развода с Акико. И Смерть, преследовавшая его много лет, наконец отступается от него. (Тема Смерти и, в частности, самоубийства, вообще характерна для творчества Тэру Миямото, она звучит во многих его произведениях.) Ясуаки уходит от Смерти к жизни – и к новой, хотя и вполне земной любви…
Мужские характеры тоже незаурядны. Сам Ясуаки и отец Акико – весьма колоритные, запоминающиеся и «узнаваемые» типажи японских мужчин. Можно даже сказать, что по японским меркам это почти что «мачо». И все же мужская линия явно проигрывает женской. Можно только поражаться искусству перевоплощения автора-мужчины, сумевшего столь тонко, столь изощренно показать изнутри мельчайшие движения противоречивой и алогичной женской души…
Не менее поражает еще одна особенность «Узорчатой парчи»: столь же элегантная утонченность стилистики Миямото, также обращенная скорее в прошлое, нежели в настоящее, и явно адресованная избранным. «Узорчатая парча» – прозаическое произведение, однако воспринимается как высокая поэзия классических танка и хайку. Намеренно или невольно автор прибегает к псевдопоэтическим приемам, нам судить не дано. Но взгляд «цепляет» нечто такое, что заставляет искушенного в японской поэзии читателя вспоминать поэтические «слова-изголовья» (макура-котоба), содержащие набор устойчивых эпитетов; «иносказательные описания» (мидатэ), опосредованно передающие мысль автора; «развернутые экспозиции» (дзё), как бы дающие красочное введение к главной посылке, не говоря уже об обилии «сезонных слов», отражающих времена года (киго) – непременных атрибутах хайку… Все это придает удивительную гибкость и пластичность тексту. Автор использует и богатейшую цветовую палитру, подчеркивая выразительность мысли и слога. Доминируют два цвета – алый цвет (кленовые осенние листья, языки пламени, пожар, любовная страсть) и беспросветно-черный (ночное небо, Смерть, ненависть, страх, отчаяние), однако они изысканно сочетаются с золотыми, зелеными, желтыми и багряными тонами, – как в природе, так и в эмоциях героев. Краски переливаются, сверкают, перетекают друг в друга, образуя невероятные сочетания. Это фантастический синтез слова, чувства, цвета и музыки души. На прощание Акико напишет Ясуаки: «Перед тем как приступить к этому письму, я снова перечитала все Ваши послания. Разные чувства и ощущения промелькнули в моем сердце. Их невозможно выразить словами. Они подобны узорчатой парче моей души. Или переливающемуся мириадами оттенков и красок осеннему лесу»… В тексте оригинала этот пассаж короче и лаконичней. Но очарование японского языка заключается в том, что порой для того, чтобы передать все мыслимые нюансы короткого японского слова, требуется очень много русских эквивалентов. И не всегда они являются синонимами. Вот так и здесь. Вынесенное в заглавие произведения слово «кинсю», которое традиционно (и весьма неточно) принято переводить как «золотое шитье», на самом деле гораздо богаче и многослойней. Это и «богато расшитая парча, или богатая одежда», и «пышный, пестрый осенний ковер, многоцветные краски осени». А также – что особенно важно! – «изящная, изысканная поэзия и проза».Такого жанра, разумеется, не существует. В таком случае его следует выдумать. Потому что произведение Тэру Миямото заслуживает именно этого определения. «Узорчатая парча японской литературы»…
