Летом 1971 г. Чогьям Трунгпа Ринпоче устроил для членов Общины созерцательной жизни «Хвост тигра» в Вермонте семинар, посвященный «Тибетской книге мертвых». (Прочитанные им лекции впоследствии вошли в нашу книгу в качестве комментария к новому переводу.) В ходе семинара он использовал тибетский оригинал, тогда как его участники пользовались изданием Эванса-Вентца. И поскольку в связи с особенностями и стилем этого переводного текста у слушателей постоянно возникали вопросы, то было принято решение сделать новый перевод.
За основу был взято современное издание на тибетском языке, опубликованное Э. Калсангом (Варанаси, 1969), а также три ксилографии. Благодаря последним были исправлены некоторые незначительные погрешности, а также восстановлены пропуски, хотя во всех существенных пунктах учения эти четыре источника не противоречат друг другу. Тем более странным показался нам тот факт, что обнаружились значительные расхождения с первым переводом на английский язык. Не углубляясь чрезмерно в детали, укажем несколько примеров подобных несоответствий.
В нескольких случаях Кази Дава-Самдуп сознательно отходил от оригинального текста, поскольку полагал, что в него вкрались ошибки. Редактор в своих примечаниях приводит тибетский оригинал, которым пользовался переводчик (одну рукопись и одну ксилографию), и поясняет, что тот нашел в тексте ряд неточностей и ошибок. Большую часть исправлений переводчик сделал для того, чтобы упоминания о различных божествах, символических проявлениях цвета и пр. соответствовали реалиям, известным из других тибетских текстов. Приведем наиболее характерные примеры подобных исправлений (ссылаемся на издание 1960, Oxford University Press):
На стр. 95, примечание 3, женский род имени Кунту-Занг-мо (Самантабхадри) изменен на форму мужского рода Кунту-Занг-по (Самантабхадра), и это исправление встречается дважды. Однако в данном отрывке подразумевается символическое соединение мужского и женского аспектов ума. Поскольку в примечании к тексту на это указывает сам Эванс-Вентц, непонятно, каким образом либо он, либо переводчик могли заподозрить в оригинале ошибку.
На стр. 106 и 109 переводчик поменял местами слова «материя» (в нашем переводе — «форма») и «сознание», в результате чего об их проявлении говорится в описаниях второго и третьего дня, тогда как в ксилографии — совсем другой порядок. Точно также на стр. 108 и 111 переводчик поменял местами имена Будда-Лочаны и Мамаки.
На стр. 114 (описание четвертого дня) свет сферы прет (голодных духов) назван красным, а на стр. 117 (пятый день) свет сферы асуров (завистливых богов) — зеленым, тогда как в нашем переводе указаны иные цвета — желтый и красный. Цвета, характеризующие шесть лок (сфер существования) вновь встречаются на стр. 124 и 174, где Эванс-Вентц приводит тибетский текст и отмечает, что переводчик изменил их порядок, чтобы они соответствовали цветам упоминаемых будд.
Буддийскую иконографию нельзя назвать абсолютно последовательной. Явные несоответствия имеют место довольно часто, причем всегда на это есть определенная причина. Поскольку во всех указанных случаях наши четыре текста согласуются с ксилографией Эванса-Вентца, а в большинстве случаев также с его рукописью, то такое единообразие с большой долей вероятности свидетельствует о выборе правильной версии текста.
Что касается прочих расхождений между двумя переводами «Бардо Тхедол», то они связаны с различной трактовкой специфически буддийской терминологии. Первые буддийские тексты, записанные на санскрите или пали (языке, производном от санскрита), стали переводить на тибетский начиная с VII в. В тот период тибетский язык еще не испытал влияния высоко развитой систематической мысли, поэтому приспособить его к переводу буддийских текстов можно было без особых затруднений: для передачи буддийских учений специально была выработана новая философская терминология. Совершенно иная ситуация возникает, когда буддийские тексты приходится переводить на современные европейские языки. Западная мысль, в отличие от восточной, развивалась совсем иными путями, и когда мы выбираем английское слово из лексикона философии и религии, то оно неизбежно содержит ряд коннотаций, которые могут оказаться совершенно чуждыми основополагающим принципам буддизма. И наоборот, полный набор значений, присущих санскритскому слову, невозможно соотнести с каким-либо одним английским словом. В таких случаях английский эквивалент потребует столько же пояснений, сколько и соответствующее ему слово на санскрите, которое, помимо всего прочего, имеет важное преимущество над первым, ибо в сознании читателя свободно от всевозможных обманчивых ассоциаций.
По этой причине некоторые термины остались без перевода и даны на санскрите, хотя тексты «Бардо Тхедол» были записаны на тибетском языке. Имена божеств также приводятся на санскрите, поскольку в этой форме они встречаются гораздо чаще и читателю будет легче найти их в других источниках. Тибетские переводчики широко использовали подобный метод замен, хотя в данном тексте он проведен недостаточно строго.
В связи с этим может показаться непоследовательным использование в тексте перевода двух тибетских слов — бардои идам. Но эти слова достаточно легки для чтения и стали вполне привычными для тех, кто изучают буддизм и будут главными читателями этой книги. Один из возможных переводческих эквивалентов слова «бардо» — «промежуточное состояние» — производит впечатление слишком громоздкого, когда часто встречается в тексте; то же самое можно сказать о санскритском термине антарабхава, который, к тому же незнаком читателю, ибо учение это возникло в Тибете, а не в Индии. Что же касается термина «идам», то в тибетском буддизме он имеет несколько иные коннотации, нежели иштадэвата(«личное божество») в индуизме. Термин «идам» передавали как «божество-защитник» (хотя этот вариант больше подходит для описания дхармапалы) или «охраняющее божество», но подобные варианты передают представление о внешнем существе, тогда как на самом деле понятие «идам» имеет сугубо внутренний и психологический смысл. Идам — это выражение фундаментальной природы практикующего. Ее визуализируют как божественную форму, чтобы соединиться с ней и полностью выразить ее потенциальность.
Интересно отметить, что некоторые понятия, которые лучше всего передают учение буддизма, входят в лексикон современной западной психологии, поскольку основополагающие установки некоторых ее школ оказываются гораздо ближе к буддизму, чем традиции нашей философии или религии.
Так, например, понятие греха неизбежно связывается в нашем сознании с первородным грехом, виной и наказанием, которым просто нет места в большей части учений Востока. Буддизм же ищет основную причину греха и страдания и обнаруживает, что она заключена в вере в «я» или эго как центр существования личности. Причина этой веры — не врожденная греховность, а невежество, незнание нашей подлинной природы. Из-за ложного представления о «я» как центре личности мы воспринимаем жизнь в искаженной перспективе и не можем познавать мир таким, каков он есть в действительности. Вот что подразумевает учение буддизма, говоря о нереальности мира. Исправить это искажение можно путем избавления от иллюзии, интуитивно постигая пустоту как отсутствие того, что ложно. От пустоты неотделима ясность — присутствие того, что истинно, фундаментальная реальность, в которой вершится игра жизни.
Такие понятия, как обусловленность, невротические клише мышления и бессознательные влияния, выглядят в нашей книге более уместными, чем общепринятые религиозные термины. Термины «невроз» и «паранойя», встречающиеся в «Комментарии», описывают не патологические состояния, а естественные последствия основополагающей установки нашего ума. Термин «проекция» характеризует способ нашего видения вещей в искаженной перспективе наших ожиданий и установок. С помощью этого термина, помогающего преодолеть различение между субъективным и объективным, мы передаем тибетское слово snang, основные значения которого — «свет» или «видимость» (Кази Дава-Самдуп переводил snangкак «мыслеформа» или «видение»).
