— Вертеп и разврат! — громыхнул маг. — Требуха и пончики! Врешь ты все поди. Схожу проверю. Если подтвердится…

Он зловеще стукнул посохом, выбив сноп ярких искр из каменного пола.

Швырнул пергамен в огонь, спустил ноги со скамеечки, кряхтя, поднялся с кресла и пошел, борода торчком. Важный — как патриарх.

Рету так понял, что маг собрался тетушку Ниду припугнуть, мол, властям донесет об ее зелье, которое без лицензии, чтобы она ему не в долг, чтобы она ему так давала. Только не на ту напал. Тетушка Нида искры без всякого посоха, простым взглядом высекает. Ее на испуг не возьмешь, она тертая. Она хвасталась, что способна баньши переорать и призраки ее стороной обходят.

В камине пахло паленой кожей.

Рету даже расстроился — столько трудов пропало. А чего еще писать-то про наш благословенный Невендаар? На память только слова опекуна приходят, которые он Рету каждый раз говорит, как напьется:

— Родину не выбирают, сынок, ты понял? Родину не выбирают!

И шепелявит, гад, специально, чтобы не «сынок», а «щенок» получалось.

Да пусть не выбирают, Рету против, что ли. Ему и тут неплохо. Когда не бьют.

Нет, ежели совсем начистоту, то Рету ту бы родину выбрал, предыдущую, не этот городок. Раньше ведь, еще у мамушки Лаиды, совсем в другом месте жили, в деревне под столицей. Мамушка приемышей в городе набирала и на своем подворье растила. Доходное дело.

Там было весело, мамушка не цеплялась с учением. На четвереньках ползаешь — играй в кухне под столом, на две ноги встал — пошел во двор, к другим орлам. А во дворе и свиньи, и куры, и гуси. То ты их гоняешь, то они тебя, так и день прошел. Мамушка на стол миску похлебки поставит, ложку каждому даст деревянную, чтобы не баловать, — кто успел, тот и съел, красота! А ежели голодным остался, ночью в курятник нырнешь, пару яичек теплых прямо из соломенных гнезд сцапаешь, вот тебе и ужин. Или завтрак.

А здесь одна тоска зеленая. Мало того что городок маленький, так он еще и на острове!

Рету надоело торчать за столом на колченогом табурете, он встал, выглянул в окно узнать, не бродит ли маг где поблизости, и уселся в магово кресло перед камином. И даже ноги так же важно на скамеечку поставил.

И принялся дальше думу свою горькую думать.

В других местах весело, там война. Империя бьется с Легионами Проклятых, орки мочат всех, кто попадется, Орды Нежити, опять же, спокойно не сидят. А тут — тоска. Никому этот городишко треклятый даром не нужен. За проливом, на север и северо-восток — горы. Раньше там Горные Кланы жили, да ушли чего-то. Давно.

А с юго-востока эльфы объявились. Воткнул их крылатый посланник жезл свой в землю — и случился терраморфинг. Так это опекун называет. Захват и преобразование земель, другими словами. Была Империя человеческая, стали эльфийские леса, сплошная золотая осень. Они красивые, только для людских поселений — как болото по соседству. По нынешним временам с такими соседями и защищаться-то не от кого, гарнизон из города сразу вывели, перебросили в более нужное место. Дескать, вот Нежить рядом обоснуется, или орки лагерь раскинут, или вспухнет земля и полезет из нее земное нутро раскаленными угольями, пряча под собой Легионы Проклятых, — тогда пожалуйста, тогда вернем всех назад. А пока вам и городского отряда за глаза хватит. С эльфами пока мир.

А Рету даже сам, собственными глазами, одного эльфа в городке видел! Ихний маг приплыл за каким-то делом на остров, не то привез на обмен чего-то, не то, наоборот, за покупками приехал.

Рету тогда еще удивился, что это за старикашка такой странный по улице чешет: в длинном плаще с узорной каймой, из серебристого капюшона уши острые торчат, а в руках палка с банным веником на конце. А на перекрестке эльф столкнулся с кем-то, был обозван, как в городке исстари заведено (тварюгой остроухой, например), — и осерчал. Палкой своей оземь грянул — и рядом дерево "выросло! Малый энт, как потом Рету конюх объяснил. Это дерево с обидчиком эльфийского мага-то и разобралось. Рету очень хорошо понимал, каково противнику малого энта пришлось — по нему-то розга регулярно гуляет, а тут целый куст тебя охаживать принимается, завоешь чище волка-призрака.

И зачем опекуну понадобилось Рету сюда привозить, до сих пор непонятно. Обычно от мамушки Лаиды подкидыши кто куда уходили. Редким счастливчикам удавалось новых родителей найти: тех, кто своего ребеночка потерял и в чьем дому пусто стало, вот они приемышу и радовались. Остальных обычно разбирали в услужение. Рету тоже нацелился либо к перинщику, пух в подушки и перины набивать, либо к сапожнику, за хозяйством смотреть и ремесло попутно изучать. Но мамушка Лаида еще лучше придумала!

Он, Рету, ведь у мамушки Лаиды в любимчиках ходил. Он там дольше всех задержался, за него ж платили, не забывали. Он самым старшим и получился, за другими малышами приглядывал, по хозяйству помогал.

Мамушка Лаида в нем души не чаяла и специально к кожевенному мастеру съездила, насчет Рету сговорилась.

Кожевенное дело, конечно, страсть как вонючее, еще бы, сказать стыдно, в чем кожи вымачивают, чтобы они мягкими стали. Но зато и прибыльное — хорошо прокрашенную шкуру с руками оторвут хоть люди, хоть гномы, хоть эльфы. Алый сафьян, золотистая замша, белая ровдуга — со всех земель за этими сокровищами в столицу едут. У кого нос слабый — тот покупает в лавочках втридорога, там уж купцы цену набросят, не поскупятся. А кто умный — тот прямиком за крепостную стену, в мастерские кожевенные. Кожевников побаиваются — у них ручищи, как у троллей. Кожи мять — нешуточное дело, кожемяки руками веревки рвут.

Уж так матушке Лаиде хотелось, чтобы Рету в люди вышел, чтобы ремесло было уважаемое, доход постоянный, и кулаков бы ее малыша все побаивались — договорилась ведь с тамошним главой гильдии, который, по слухам, мог гнома переупрямить. Через неделю ждали нового ученика.

А тут опекун свалился на двор мамушки. Прямо с неба На покрытом попоной коне. И с крыльями. Не опекун, коняга И второй рядом с ним, тоже на пегасе. Глухой шлем золотой насечкой изукрашен, бархатный плащ за плечами вьется, шпоры в алмазах. Важный человек, сразу понятно. Опекун-то попроще, и одежду будто кто пожевал, и плащ словно молью потрачен.

Все подкидыши сбежались на эдакое диво посмотреть. У Рету сердце словно иглой кольнуло — он сразу понял, что шиш теперь научится кожи красить, по его душу эта парочка Малышню от коней отогнал, чтоб под копыта не попали, глупые, а сам — прямиком в розовые кусты, которые у мамушки Лаиды перед окном главной комнаты посажены были. Розы — они же пахнут приятно — все ж таки запах свинарника если не перебьют, так облагородят. И с важными людьми можно солидно поговорить: в комнате чистота, салфеточки кругом вязаные, за окошком розы головками важно так колыхают, сплошной плезир и утонченность. Малышня пукает вволю и какает, где нужда застала, в задней половине дома, там, где полы глинобитные, хоть тараном их охаживай, охапки сена вместо постелей и никаких тебе грязь собирающих салфеточек.

Всю шкурку себе Рету о розовые шипы ободрал, но под окно пробрался. Как раз конец разговора застал, где кто-то из прилетевших с мамушкой Лаидой окончательно расплачивался за содержание мальчика все эти годы. А когда мамушка Лаида на кухню за вином пошла, чтобы господа с дороги угостились, один другому сообщил:

— Ну вот, мальчик вырос, теперь его выучить надо как следует. Отесать. Госпожа Лаида дело знает, ребятишки у нее редко мрут. Но никаких наук постигнуть здесь они не могут, зверята зверятами. А вы должны мне сделать из него человека. И не простого, а светского.

Рету как такое услышал, хотел сразу деру дать, да в кустах застрял, в колючках. А когда выпутался — оба господина тут как тут.

Тот, у которого шпоры алмазные, который шлема так и не снял даже в доме, хвать Рету за шиворот и на седло ко второму забросил. Тот лишь принюхался и носом дернул брезгливо (ну свинками пахло, как обычно, только если всю правду говорить, то и розами тоже немножко, не зря же Рету в кустах мучился!).