Защитники замка не выдержали напора нескончаемых полчищ. Враги преодолели силы заклятий и сталь мечей защитников. Нечисть с ревом и визгом перевалила стены, хлынула во дворы, покатилась по коридору, погибая сотнями, но в порыве злобы останавливаясь лишь для того, чтобы рвать когтями и зубами трупы – неважно, своих или чужих.

И вот тяжелые топоры уже впиваются в толстые, окованные медью и железом двери обеденного зала!

Первый натиск двери выдержали. Но напор не ослабевал. По ним колотили с нечеловеческой силой. И вот уже топор пробил в дереве первую дырку. Теперь оставалось недолго ждать, пока дыери разлетятся в щепки, и завоеватели ворвутся сюда.

Птичье колесо продолжало снижаться. Оно теперь было над головами, так что приходилось пригибаться. Хлопанье крыльев оглушало. Птиц было несметное количество. Еще немного, и это страшное колесо обоймет людей. И тогда…

– Изыдите, крылатые и клювастые! – закричал Большой Японец.

Он вскинул руки. И круг стал терять устойчивость. Теперь птицы двигались не так слаженно.

– Из тьмы пришли, во тьму уйдете! – изрек Большой Японец торжествующе.

Круг начал подниматься.

Но ненадолго.

– Я не сдержу его долго, – сдавленно произнес Большой Японец, когда птицы снова начали снижаться.

– Что делать? – на грани истерики крикнул Лаврушин.

– Играй! – приказал Большой Японец.

– Я не могу!

– Можешь играть! Играй, играй.

Лаврушин провел пальцами по клавишам. Нажал на одну, опасаясь, что мир разлетится.

Но «пианино» молчало.

Он нажал на клавишу еще раз.

Снова молчание.

– Испортилась! – воскликнул Лаврушин.

– Играй, – Большой Японец стоял, подняв руки, и был напряжен, как атлант, держащий небо. Он пока еще сдерживал птиц.

Брешь в двери стала больше. В нее просунулась волосатая лапа, по размерам больше походящая на слоновью ногу, и зашарила в поисках засова.

Лаврушин снова нажал на клавишу.

– Ничего!

– Из тишины рождается все! – крикнул Большой Японец. – «Пианино» слушает тебя. Давай!

Он не выдержал, рухнул на колени, согнулся, и круг начал опускаться все быстрее. Волосы ерошил воздух от хлопающих крыльев.

Степан вскрикнул. Когти птицы проехались по его щеке и легко вспороли кожу.

Лаврушин нажал на клавишу.

Дверь вылетела. Орда неописуемых уродов ворвалась в зал. Они торжествующе и алчно взревели.

Лаврушин вдруг уверенно пробежал по клавишам.

И зазвучал хрустальный, чистый звук.

Лаврушину наступил еще в детстве медведь на ухо. Он умел немножко брать три аккорда на гитаре и петь неуверенным голосом туристские песни, но только те, которые не требовали даже минимума слуха.

Но сейчас в нем жила прекрасная музыка. Она истекала из глубин его души, она проходила через пальцы и входила в «пианино», которое выпускало ее наружу.

И вместе с этой варварской мелодией проникали в мир силы, вспарывавшие время и пространство, буравящие перегородки между Вселенными.

Чернокнижник был уверен, что попавший в Мир Холода не вырвется никогда. Прав ли он?

Кокон вокруг Чернокнижника и Дракулы распался. Граф согнулся, опершись о меч. Чернокнижник стоял, раскачиваясь и подвывая, как зверь. Он был обессилен.

– А‑а‑а! – злобно взвыл он, услышав музыку иных миров.

И твари, его слуги, взвыли, как от боли.

И распался птичий круг.

В центре зала возник провал, переливающийся радугой.

– Туда, – приказал Лаврушин.

В этом провале была тьма, в которой копошились ужасы. Там ждали беглецов чудовищные адские создания. Туда не было пути.

Но и назад пути тоже не было. Лаврушин толкнул туда Степана, и он пропал в провале. За ним последовал Большой Японец. Последним уходил сам Музыкант.

Лаврушин летел в бесконечный туннель. Вокруг творилось что‑то невероятное. Дикое. И ни с чем не сравнимое. Здесь властвовали порождения самых безумных кошмаров, терзавших человечество. Здесь жила кристально чистая злоба и ненависть. Здесь было собрано все самое отвратительное и мерзкое, что создала Вселенная. Здесь жила болезненная, мерзкая, сужая воля, разщбитая на вожделение, старсть, похоть и жажду крови миллионов существ.

Чудовищные нетопыри, штурмовавшие замок, были просто мультипликационными добрыми игрушками по сравнению с кошмарами, жившими здесь.

Но вот прорезал слух визг демонов, упускающих предназначенную им добычу. И забил по ушам клекот птиц. Пламень стерегущих ифритов не смог прожечь беглецов. Крылья черных птиц Тота не могли вышибить дух у тех, кто защищен вечной Музыкой Света.

– Помните! Цитадель, – донесся улетающий вдаль голос Большого Японца…

Лаврушина ощутил, что лежит на камнях, солнце греет жаркое летнее солнце. Послышался стук копыт и грохот деревянных колес о брусчатку. Его окатило водой из‑под колес.

Лаврушин приподнялся и увидел, как мимо промчалась пролетка.

– Где мы? – Степан огляделся, поднимаясь на ноги и отряхиваясь.

– Леший его разберет, – только и оставалось сказать Лаврушину.

Часть пятая

Музыкант играет как умеет

Лаврушин походил на узника концлагеря, дорвавшегося до склада с колбасой. Он никак не мог насытится. Он наслаждался своим искусством. Его пальцы так и тянулись к инструменту, которым он, наконец, овладел. Музыка Космоса проходила через него и выплескивалась во Вселенную через «пианино». И каждая мелодия открывала дверь в новый мир.

В каждом мире друзья проводили от нескольких минут до нескольких часов. У них была другая цель.

Торжественная, немножко мрачная, жутковатая музыка. И вот путешественники в деревянной Москве. Видны стены Кремля, практически не меняющегося под напором времени. Под ними толпится разношерстный люд – увечные, убогие, стрельцы. Изо рта у всех пар – не май месяц, снежок уже сыпет. И вот появляется карета, окруженная конниками. По толпе проносится шепот:

– Поехал Антихрист!

– Царевна Софья – та хоть русская.

– Бороды всем сбрил. Точно – супротив Господа пошел. С немчурой связался.

– Верно говорят – немец – то не человек, а черт.

– Вон, к Лефорту, поехал. Фу, глаза бы мои не глядели.

– Да тише ты. Давно батогов не пробовал!..

Тоскливый глубокий аккорд – и вот друзья в другом, мрачном и сыром городе.

Желтые петербургские дома. Спешит куда‑то молодой человек, вид у него встревоженный, болезненный. Заметно, что он на грани безумия. Под пальто – топор. Родион Раскольников собственной персоной…

Следующий аккорд – грустно‑насмешливый, таинственный, странный.

Патриаршие пруды. Спешит за трамваем человек. Что‑то кричит, машет руками. А в трамвай пробивается огроменный черный кот.