* * *

– Перенеслись, – с облегчением произнес Степан.

– Только куда, – ощущение, будто совершена ошибка, у Лаврушина крепло. Он хорошо помнил, что увидел перед тем, как отдаться на волю межпространственного смерча. А видел он торжествующе смеющегося врага.

Фальшивый аккорд. Какую подлость он преподнес? В какие дали занес?

Вокруг простирался лес. Неухоженный, с могучими разлапистыми деревьями, глухой. Зеленый купол листьев почти закрывал низкое серое небо. Сумеречно – дело или двигалось к ночи, или к утру.

– Неуютно здесь, – поежился Степан.

– Взгляд. Ты не ощущаешь чей‑то взгляд?

– Еще не хватало!

– За нами будто кто‑то наблюдает.

– Брось, Лаврушин. И без твоих завываний тоскливо.

– Давай быстрей выбираться отсюда.

Они двинулись в пути, перепрыгивая через коряги и раздвигая кусты.

У Лаврушина действительно было ощущение, что кто‑то буравит их злобным взором. Все вокруг казалось враждебным. И узловатые деревья выглядели хищными. Они будто давно ждали людей.

Оказалось, что дело двигалось к ночи. Тьма быстро сгущалась. И росло ощущение чужого присутствия.

– Тебе не кажется, что ветви шевелятся? И не от ветра, – остановившись, перевел дух Степан.

– Кажется.

Действительно, ветки ходили как живые, а кусты чересчур настырно цеплялись за брюки. Колючки впивались когтями.

– Но этого не может быть!

– Еще мне кажется, что они хотят ухватить нас.

– Деревья никого не хватают! – воскликнул Степан, будто надеясь, что Лаврушин подтвердит эту еще недавно незыблемую аксиому.

– Мы не знаем, что это за деревья. И что это за лес. Мы ничего не знаем.

Откуда‑то издалека донесся протяжный полувой, полупесня, от чего по коже побежали мурашки. С другой стороны леса откликнулись таким же криком. Их поддержал третий голос.

– Чертовщина!

– Степан, если мы до ночи не выберемся, нам конец.

Им везло. Через несколько минут они выбрались на утоптанную тропинку. Потом – на петляющую проселочную дорогу. Когда они оттуда выходили на мощеную дорогу, из чащи вновь послышался отдаленный вой. На этот раз в нем сквозило разочарование.

– Дорога хоженая, – удовлетворением отметил Степан.

– И езженая. Вон следы от коляски или телеги.

– Слышишь? – Степан поднял ладонь.

Донесся отдаленный топот копыт. Он приближался. Из‑за поворота показался всадник.

– Батюшки святы, – прошептал Лаврушин.

Черный огромный конь с золотой гривой копытом высек из камня на дороге искру. Всадник в развевающемся черном, с серебряным подбоем плаще, в доспехах и в высоком шлеме, закрывавшем верхнюю половину лица, возносился незыблемой громадой в седле.

– Расступись! – прокаркал он на несколько странном, но почти английском языке.

Друзья едва успели отскочить, чтобы не попасть под копыта. Всадник скрылся за поворотом.

– Вот болван, – в сердцах воскликнул Степан.

Постепенно лес редел, – это говорило о том, что чаща заканчивается, приближаются обжитые места. А обжитые места – это как раз то, что нужно одиноким путникам. Потому как окружающий мир быстро погружался во тьму.

– Хоть бы какое жилье человеческое, – вздохнул Степан.

– Видишь, огни…

Вскоре дорога упала в овраг, а затем взобралась на холм. Друзья ткнулись в ворота, на которых тускло и сиротливо горела масляная лампа. Она освещала болтающуюся под порывами ветра, прикрепленную к шесту вывеску с перекрещенными вилкой и мечом. Надпись гласила – «Таверна у Сухой Речки».

– Как думаешь, нас здесь ждут? – осведомился Лаврушин.

– Сами скажут, – Степан заколотил металлическим кольцом по воротам.

– Кого несет в неурочный час? – послышался из‑за ворот утробный рык.

– Мы путники, – крикнул Степан.

– Все вы тут путники.

– Из леса.

Там секунду думали. Потом калитка в воротах со скрипом отворилась. За ней был звероподобный, с длинными руками, в рубахе до колен, грубых холщовых штанах и ботфортах чудовищный урод. Его верхняя губа заворачивалась, обнажая острые клыки. Глаза как щелочки, а носа вообще почти не было, если, конечно, не счесть за нос крошечную бугристую загогулину. Плечо его оттягивала огромная, под стать двухметровому росту хозяина, сучковатая дубина.

– Из леса с добром не ходят, – сказал привратник. – Покажь деньги.

Лаврушин вытащил мелочь, которую им давали на сдачу в Ла‑Бананосе и в Москве.

– Ага, – глаза у привратника алчно загорелись. Он с нарочитым дружелюбием нараспев заголосил: – Проходи, путник. Ешь‑пей, меди не жалей.

За забором простирался обширный, освещенный факелами двор. Земля на нем была облагорожена коровьими и лошадиными лепешками. Сами лошади фыркали в стойлах и у коновязи. Среди них можно было разглядеть двух огромных, черных золотогривых коней, и несколько совершенно никчемных жалких кляч, едва таскающих по свету свои костлявые тела.

На пороге просторного помещения с низким потолком, поддерживавшимся широкими закопченными балками, друзья застыли, не в силах поверить, что все это с ними на самом деле. В углу в камине потрескивал вполне мирно и по‑домашнему огонь. И на многочисленных лавках за столиками вполне по‑домашнему расположились такие субъекты! Босх бы сдох от зависти и порвал бы в отчаянии все свои полотна, доведись ему взглянуть на это сборище хоть краем глаза.

– А ты уверен, что в лесу нам бы хуже было? – прошептал Степан.

– Теперь не знаю, – Лаврушин передернул плечами.

К ним подскочил горбун ростом чуть больше среднестатистического карлика. Нос его болтался где‑то на нижней губе, притом существовал он сам по себе, не особенно считаясь с хозяином. В руках горбун сжимал два кувшина с резко пахнущим содержимым.

– Проходите, гости незванные, чтоб вас разорвало и треснуло.

– Спасибо, – Лаврушин нерешительно шагнул вперед. Вздохнув, направился к столу в углу.

– Сегодня будет хороший ужин!

Уже позже друзья поняли, какая двусмысленность скрывалась в этих словах горбуна…

* * *

– Жрать будете? – осведомился горбун, когда друзья уселись за столик.

– Будем, – кивнул Степан.

– Мясца? – причмокнул горбун с таким вожделением, что мяса сразу расхотелось.

– А попроще?

– Жареные овощи еще жрут. Но редко.

– Годится.

Горбун, презрительно скривившись, издал какое‑то нечленораздельное восклицание, которое с трудом могло сойти за согласие, и поковылял прочь. При этом он с чувством сплюнул на пол.

– Сервис, – сказал Лаврушин.

– Клиент всегда прав…

Вскоре перед друзьями оказались тарелки с жареными овощами и по кувшинчику с жидкостью, которую горбун нагло разрекламировал, как светлое пиво. Притрагиваться в этой забегаловке ни к чему не хотелось, но голод – не тетка. Да и за все свои странствия они разучились привередничать.

Из угла открывался хороший обзор. Господи, такое можно увидеть только в дурном сне. Или в поганом мире, в который тебя забросил плохо сыгранный и неудачно взятый аккорд на таинственном инструменте, прокалывающем пространства с такой же легкостью, как шило дырявит папиросную бумагу.

Кого только не было в таверне. В углу веселилась компания, которую людьми можно назвать с немалой натяжкой. Больше они напоминали ряженных в яркие разноцветные, заплатанные‑перезаплатанные одежды питекантропов. Они рыгали, ржали и жрали, жрали и ржали. Перед ними были кости только что умятого плохо прожаренного бычка.