— Он выглядит так, словно только и делает, что причесывается, — продолжал отец. Ну да, у Брэмена довольно пышная шевелюра.

— Волосы — не самое страшное, — присоединилась мама. — Он всегда говорит с людьми свысока. Он несколько туповат.

Истинная правда. Я была согласна со всей этой критикой, но надеялась, что они не станут переносить неприязнь к Брэмену на моего потенциального мужа. Мне и самой это нелегко давалось.

— Да, Брэмен и правда ужасен, но Аарон очень даже ничего, — мягко сказала я.

— Я уверена, что он замечателен, солнышко, — ответила мама. — Расскажи мне о нем!

Отец вернулся к разгадыванию кроссворда, но я не сомневалась, что он прислушивается.

— Ну хорошо, попробую. Он красивый, умный, очаровательный и...

— Насколько красивый? — перебила мама. — У тебя от него прыщи на шее?

— Сыпь, мама, — раздраженно ответила я. — Да.

Мама кивала.

— Ты когда-нибудь говорила с дерматологом? — спросила она. — Ведь должен быть какой-нибудь крем.

Я уставилась на нее.

— Что? — невинно спросила она. — Ах да, извини, продолжай. Значит, он очень красивый...

— Да. Еще он честолюбивый, веселый и...

— Сколько ему лет? — спросил папа, доказав тем самым, что не так уж поглощен кроссвордом.

— Двадцать девять, — ответила я.

— Достаточно, чтобы поостеречься работать на такого человека, как Брэмен.

Интересная мысль. Пожалуй, пора сворачивать разговор об Аароне.

— Да, мы с ним расходимся в этом вопросе, но ведь в любви всегда приходится идти на компромисс, правда? Ладно, может, вы когда-нибудь с ним увидитесь и сами решите.

Папа всем своим видом выражал неодобрение, мама — ликование. Я надеялась, что раз мои отношения с Аароном отличаются от отношений с предыдущими возлюбленными, то разговор о нем свернет с накатанной колеи. Как бы не так. Очевидно, приезд домой по-прежнему означал возвращение к ролям, которые мы играли в нашей бесконечной семейной пьесе. Видимо, родители не сочли, что Аарон заслуживает переписывания сценария — что он не такой, как все, что отец может не злиться и не ругать его, а мать — не смущать меня расспросами. А сама я верю, что Аарон достоин таких жертв? Надо не пропустить момент, когда начнется второй акт.

Вечером, звоня Аарону, я прислушалась, не дышит ли в трубке мама. Она редко подслушивала, но время от времени не могла совладать с любопытством. Я решила, что дневные откровения о новом парне могут привести к подобному результату, поэтому была настороже. Мама никогда не умела подслушивать. По ее отношению к Интернету видно, что она не особо разбирается в современных технологиях. Вместо того чтобы выключить звук, она просто снимала вторую трубку и пыталась слушать очень тихо. Старательно храня молчание, она дышала все громче и громче, пока наконец не затыкала микрофон подушкой или одеялом. Я же невозмутимо разговаривала по телефону, и мой натренированный слух легко улавливал малейшие изменения.

Сразу я не услышала ее, но это и неважно, потому что Аарон по сотовому не отвечал. Я терпеть не могла, когда не получалось с ним связаться. Мое беспокойство усиливалось — и неприятно, и неуместно. Но я ничего не могла поделать. Я хотела знать, где он и почему не отвечает. А единственный способ это выяснить — дождаться его звонка и услышать ответ. Все это ужасно меня злило.

А еще я ненавидела функцию «Пропущенные звонки» в сотовых телефонах. После того кошмарного случая с автоответчиком в самом начале моей вашингтонской карьеры я страшно боялась, что техника выдаст мою манию. Каждый раз, когда телефон Аарона переключался в режим голосовой почты, я знала, что он записывает еще один пропущенный звонок с номера моих родителей, и поэтому старалась звонить не более шести раз.

Однако на законный шестой раз его телефон сразу переключился на голосовую почту, без всяких гудков. Это значило, что он выключил телефон или кто-то звонит ему одновременно со мной. В любом случае, хорошего мало. Если он выключил телефон, значит, увидел пропущенные звонки и понял, что я пытаюсь дозвониться. Конечно, он должен перезвонить. Я оставила сообщение, где разрешала позвонить мне на номер родителей. Если кто-то еще позвонил ему в то же время, то кто это был, и смог ли он дозвониться? Я решила, что могу нарушить правило и позвонить в седьмой раз, чтобы получить ответы на эти вопросы.

Сразу на голосовую почту. Хм, думаю, кто-то может продолжать названивать ему одновременно со мной. На восьмой раз — то же самое. Ладно, похоже, Аарон и в самом деле выключил телефон. Через двадцать мучительных минут я заставила себя больше не думать, почему он так поступил, вместо того чтобы прослушать мое сообщение и перезвонить. Я решила списать все на позднее время, утром разберусь, в чем тут дело.

Когда я вошла в комнату, на моей постели по-хозяйски развалилась Киса. Киса — это наша семнадцатилетняя кошка. Честное слово, это не я так ее назвала. Вообще-то, я всегда любила животных, но кошки ставили меня в тупик. Даже когда я в детстве часами шаталась по зоопарку, обдумывая план спасения всех лишенных свободы существ, я никогда не соглашалась включить в него львов, тигров и пантер. Они пугали меня больше всего на свете.

Возможно, Киса почувствовала мой страх перед кошачьими, поскольку с самого начала относилась ко мне со смесью жалости и презрения. Она терпела мое присутствие, но не желала иметь со мной никаких дел. Много раз я ловила на себе ее злобный взгляд, словно она обдумывала, как избавиться от назойливой помехи на пути к неограниченной кормежке и любви моих родителей. В общем, больше всего это походило на детскую ревность, которой я никогда не испытывала.

Пока я осматривала комнату, Киса презрительно разглядывала меня из-под полуприкрытых век. Несмотря на преклонный возраст, она не разучилась накалять обстановку. Ее поза выражала скрытый вызов. Я решила, что могу его принять, и жестко произнесла:

— Все правильно, я снова здесь.

Киса не шелохнулась.

— Я знаю, ты не хочешь спать со мной в одной комнате, поэтому тебе придется уйти, — продолжила я.

Она моргнула и зевнула во всю пасть.

— Я ложусь спать. Честно, — предупредила я.

Я села на кровать и осторожно откинула покрывало. Когда я скользнула под одеяло, Киса цапнула меня левой лапой, оставив длинную неглубокую царапину, и спрыгнула на пол. Ой. Я изучала рану, припоминая симптомы лихорадки кошачьих царапин[70]. Вдоль царапины шла цепочка капелек крови. Я вспомнила, что основные признаки лихорадки — опухшие лимфатические узлы в подмышках, на шее или в паху. Наверное, надо подождать несколько часов, чтобы проверить, хотя шея уже болит.

Справочник болезней на прикроватном столике сообщил, что еще надо проследить за такими симптомами, как невысокая температура, потеря аппетита, общая усталость и головные боли. Сказать ли родителям о своем состоянии? Что, если ночью я потеряю сознание и впаду в кому, вызванную кошачьей царапиной? Никто, кроме Кисы, не будет знать, что со мной произошло, а уж она точно никому не скажет.

Я посмотрела на часы. Родители уже спят, и я сомневалась, что стоит будить их и сообщать печальную новость о своем здоровье. Но как же угроза комы? Я решила написать записку. Закончив черновик, в котором осторожно, но внятно объяснила родителям, что именно произошло и кто виноват, я помазала ранку антибиотиком и вернулась в постель. На всякий случай я завела будильник на середину ночи. Если я проснусь, значит, буду не в коме, что определенно меня порадует.

В три часа ночи я подскочила в постели — звучала песня «Хэнсонов»[71]. Мир медленно просочился в мое сознание. Я дома, Киса — мой кровный враг, и я не в коме, насколько можно судить. Я попыталась нащупать опухшие лимфатические узлы, но измерить их величину было сложно, поскольку моя рука уснула. Я закрыла глаза и вскоре последовала за ней.

Утро мы посвятили обсуждению индуцыпки. Она оказалась ужасно вкусной, хотя наша трапеза походила на научный эксперимент. После еды мы провели несколько раундов алкогольной игры «Задница». Я научила родителей играть в нее во время очень долгих и одиноких зимних каникул после первого семестра колледжа. На самом деле это была игра не для трех человек, равно как и не милая семейная игра, но, как единственный ребенок, я давно привыкла перекраивать групповые игры под небольшую компанию, а также пить с родителями. К счастью, ханжами они не были, зато оказались неожиданно приятными собутыльниками. Они сразу полюбили «Задницу», приняв оскорбительное название за часть ее грубого шарма. Папа до сих пор запинался, когда по игре должен был обратиться ко мне или к маме «задница», но мама никогда не смущалась. Она сразу проникалась духом соперничества и становилась даже немного агрессивной, когда достигала должности «президента».