Что до Чарли Лотона, надеюсь, я выглядела не слишком изможденной и пахла не слишком омерзительно, когда послала его к черту. Он, несомненно, заслуживал злобного презрения, и я не жалела, что набросилась на него. Если я хоть немного задела его, значит, день прожит не зря.

Состояние Шеклтона я проверю утром. Я оставила сообщение Зельде, но не стала звонить Лизе, которая, как я знала, сейчас с Райаном на какой-то кошмарной встрече выпускников. Я решила помедитировать, чтобы расслабиться, но тут же уснула мертвецким сном. Не знаю, где именно я остановилась на пути к нирване.

Нашлась управа

Дебаты по окончательной версии законопроекта и в Палате представителей, и в Сенате начались в понедельник днем. Хотя отдельные версии проскочили быстро и просто, вскоре стало понятно, что политическая ситуация изменилась. Теперь, за год до выборов, когда опросы показывали, что Брэмен возглавляет президентскую гонку, кое-кто попытался лишить его важных законодательных побед, каковые лишь упрочили бы его положение. Несколько сенаторов, преданных лидеру большинства Франду, неожиданно принялись оттягивать принятие закона. Время явно работало против нас.

Дух партнерства быстро испарился, на смену ему в холодном воздухе сгустились бесконечные споры. И хотя сенаторы во время дебатов продолжали обращаться друг к другу согласно этикету — «глубокоуважаемые коллеги» и «старшие сенаторы» — пустая вежливость все хуже прикрывала таившиеся под ней запасы едких насмешек и неприязни. Я боялась за проект.

Я все еще переживала из-за чудовищного спектакля, устроенного Аароном в баре. Наутро он позвонил и пригласил послушать музыку, как будто ничего не случилось. Я приготовилась к серьезному разговору об уважении и общении, но, когда заикнулась об этом, Аарон поцеловал меня в лоб и попросил отложить «выяснение отношений» до лучших времен.

— Я хочу сегодня вечером повеселиться со своей девушкой, вот и все, — протянул он.

— Будешь вести себя как вчера вечером — ищи себе другую девушку.

Он удивился, потом расстроился. Взял меня за руку и заговорил серьезно, а ведь я только этого и ждала.

— Прости, Сэмми. Боюсь, я мало что помню, и это чертовски неудобно. Брэмен окончательно меня вымотал, я всего лишь хотел чуть-чуть развеяться, но не до такой степени. Мне очень стыдно. Умоляю, прости меня.

Я увидела искреннее раскаяние в его глубоких зеленых глазах и слегка оттаяла.

— Не хочу быть стервой, — пояснила я, — просто...

— Ты не стерва, — перебил он. — Ты чудесная. А я ужасно себя вел. Обещаю, что больше не буду. — Для пущей выразительности он сжал мне руку. — Я не хочу тебя потерять.

Я кивнула, размышляя, не собирается ли он в очередную деловую поездку. Я не хотела с ним расставаться. Возможно, Аарон разглядел это в моих глазах и понял, что опасность миновала. Как бы то ни было, он расслабился.

— Ты не даешь мне спуску, — поддразнил он. — Но я не возражаю.

Он поцеловал мне руку, отдал честь и попросил разрешения искупить свою вину в постели. И все вернулось на круги своя. Я была счастлива, потому что обожала заниматься с ним любовью, но беспокоилась, что ухабистый ритм наших отношений рано или поздно растеряет свою привлекательность.

Я слушала, как на второй день дебатов по законопроекту Брэмен произносит в Сенате речь Аарона. Веские слова убеждали членов Конгресса забыть о себе и принять закон о пособиях на рецептурные лекарства ради общего блага. Мне тяжело было смотреть на Брэмена, но я гордилась талантом Аарона. К несчастью, именно его талант еще больше распалил оппозицию. Сенаторы выстроились в очередь, чтобы произнести длинные скучные речи об ужасных изъянах законопроекта. Я старалась не принимать это слишком близко к сердцу.

К четвергу, хотя споры были жесткими и не вполне вежливыми, нам еще хватало голосов для проведения проекта. Палата представителей со скрипом утвердила его утром, подняв и без того высокий уровень адреналина в нашей крови. К вечеру все шло к тому, что Франда заставят объявить голосование и законопроект наконец-то пройдет. И тут сенатор Роллингс начал тянуть резину.

Старшему сенатору Роллингсу от штата Миссисипи было восемьдесят три года. Он говорил о страховании здоровья престарелых как человек, имеющий на это полное право. Со своей выигрышной позиции он жаловался на федерализацию здравоохранения и опасность ползучего социализма[63]. Словно устроил против нас крестовый поход. Он не желал вмешательства в фармацевтическую промышленность и хотел одного: чтобы правительство оставило людей в покое. Роллингс был болен и устал от попыток все запутать. И он чувствовал свою силу.

Через четыре часа он закончил излагать свои переживания и вытащил стопку телефонных книг. Я смотрела на него по «Си-СПАН», а он смотрел прямо на меня. По-видимому, он любил этот зал настолько, что знал, в каких местах установлены камеры.

— Этот закон — катастрофа для хороших людей, — прогрохотал он и открыл первую телефонную книгу. — Например, для мистера Честера Дж. Аббингтона, — он вел пальцем по странице, — и точно так же губителен для миссис Альфред А. Абсон.

И так далее.

К десяти вечера этот невероятный тормоз добрался только до «Д». Я смотрела на него из-за стола, не в силах отправиться домой, в то время как законопроект, который я породила на свет, медленно задыхался в тягучем произношении. Пошел снег. Ноябрь только наступил, и Вашингтон едва отошел от летней жары, но я уже привыкла к непредсказуемой погоде.

В детстве я устраивала дикие пляски в честь Бога Грядущей Бури — искренне и благочестиво молясь о том, чтобы погода, при которой зимой закрывают школы, держалась как можно дольше. Надо было танцевать изо всех сил, чтобы уговорить божество исполнить мое желание и добавить к летним каникулам зимние. Хотя эта мечта ни разу не сбылась полностью, в третьем классе я три недели не ходила в школу благодаря ужасному бурану. Вот была радость. В первый вечер непогоды я добавила к танцу важное движение: недавно разученное колесо с поворотом на девяносто градусов. Учитывая эффект, я включила колесо во все снежные танцы в честь Бога Грядущей Бури. Лишь благодаря им я сохранила гибкость.

Но танцевать не хотелось, когда снежинки закружились за большим окном кабинета. Я от души порадовалась первому снегу, но радость быстро сменило мрачное предчувствие. А снегопад усиливался. Слишком метет, думала я, очередные сложности для законопроекта. Впервые в жизни снегопад казался мне неудобством. Боже правый, неужели я повзрослела?

Я до утра сидела на работе, слушала, как сенатор Роллингс бубнит и бубнит (ночь напролет, а ведь ему уже восемьдесят три), и мучительно искала способ остановить это безобразие. Конечно, умнее было отправиться спать и прийти на работу с утра пораньше. Но я решила сбегать домой около шести или семи утра, принять душ, переодеться и вернуться в офис, чтобы на литрах кофе протянуть еще день.

Этот план накрылся, когда я очнулась в шесть утра от короткого, как предполагалось, сна и посмотрела на мир, измененный грядущей бурей. Наверное, кто-то другой чертовски задорно исполнил снежный танец. На улице горбились здоровенные сугробы, в очертаниях которых можно было смутно угадать погребенные автомобили, пожарные гидранты и фонарные столбы. Мы все вдруг словно попали на необитаемый остров.

Я посмотрела на свою одежду. Я категорически не готова к подобной перемене погоды. Короткая юбка совсем не греет, над туфлями снег только посмеется. Эх, надо было забрать один из двух комбинезонов, висящих дома в шкафу. Ведь я держу здесь спортивную сумку на случай фитнес-кризиса, который пока не наступил, — вполне могла бы также предусмотреть суровую погоду.

Но что толку винить себя. Я решила заказать спасение и, невзирая на ранний час, позвонила Аарону. Ему уже почти пора вставать. Он будет счастлив услышать мой голос.

Я звонила четыре раза, но он не ответил. Возможно, телефонные линии вышли из строя. Его мобильный был выключен. Я отправила ему письмо, но не знала, прошло ли оно. Спасение перестало казаться неизбежным.