Каждое из этих общих замечаний применимо к амфитеатру Тита, получившему название Колизея по причине своей обширности или потому, что там стояла колоссальная статуя Нерона; если бы это здание не имело других врагов, кроме времени и природы, оно, быть может, могло бы заявлять притязание на вечное существование. Любознательные антикварии, рассчитавшие, сколько там помещалось зрителей, расположены верить, что над верхним рядом каменных ступенек возвышались в несколько этажей деревянные галереи, которые были несколько раз жертвами пожара и снова отстраивались императорами. Все, что имело цену, что было нетрудно переносить и что не принадлежало к предметам культа — статуи богов и героев и другие дорогие скульптурные украшения, вылитые из бронзы или усеянные серебрянными и золотыми листьями, — сделалось прежде всего другого жертвой завоевания или фанатизма, удовлетворяя алчность варваров или христиан. В массивных камнях, из которых сложены стены Колизея, видно немало пробоин, а причину этого объясняют при помощи следующих двух правдоподобных догадок. Эти камни были прикреплены один к другому медными или железными болтами, а от глаз хищников не ускользнула ценность и этих менее дорогих металлов; пустое внутреннее пространство было превращено в рынок; в одном из древних описаний города говорится о ремесленниках, расположившихся в Колизее, а пробоины в стене были сделаны или расширены для того, чтобы втыкать в них жерди, на которых эти торговцы устраивали свои лавки или палатки. На оставшийся без всяких внешних украшений амфитеатр Флавиев смотрели с уважением и с удивлением приходившие с севера пилигримы, а их грубый энтузиазм выразился в следующих, обратившихся в поговорку, словах, которые были внесены в восьмом столетии почтенным Ведой в его сочинения: “Пока будет существовать Колизей, будет существовать и Рим; когда погибнет Колизей, погибнет и Рим, а когда погибнет Рим, погибнет и весь мир.” По правилам новейшего военного искусства Колизей не мог бы быть избран местом для постройки крепости, так как над ним господствуют три холма; но его прочные стены и своды могли устоять под выстрелами осадных машин; внутри его мог помещаться многочисленный гарнизон, между тем как приверженцы одной партии занимали Ватикан и Капитолий, приверженцы другой укреплялись в латеранском дворце и в Колизее.
То, что мы сказали ранее об отмене древних римских зрелищ, не должно быть принимаемо без всяких исключений, так как устройство во время карнавала игр на Тестацейской горе и в Агональном цирке было регулировано законом или городскими обычаями. Сенатор председательствовал на этих играх с большой пышностью; он назначал и раздавал награды, состоявшие из золотого кольца или из так называемого pallium’а, сделанного из шерстяной или из шелковой материи. Потребные на этот предмет ежегодные расходы покрывались налогом с иудеев, а к беганию взапуски, к конским скачкам и к состязанию на колесницах присоединялись более благородные бои на копьях и турниры, в которых принимали участие семьдесят два юных римлянина. В 1332 году был устроен в самом Колизее бой быков, по примеру мавров и испанцев, а в дневнике одного современного писателя ярко обрисованы нравы того времени. Для зрителей было поставлено достаточное число скамеек, а прокламация, которую распространяли на всем пространстве, отделяющем Рим от Римини и от Равенны, приглашала людей благородного происхождения выказать свое искусство и мужество в этом опасном состязании. Знатные римские дамы разделились на три отряда и поместились на трех галереях, которые были на этот день (3 сентября) обтянуты красной шерстяной материей. Прекрасная Jacova di Rovere шла во главе за-тибрских дам, принадлежавших к той чистой, туземной расе, которая и до сих пор сохранила черты лица и характера древних римлянок. Остальные городские дамы по обыкновению принадлежали или к партии Колонна, или к партии Орсини; обе партии гордились многочисленностью и красотой своих женщин; один историк превозносил красоту Савеллы Орсини, а Колонна сожалели об отсутствии самой юной представительницы их рода, вывихнувшей себе ногу в саду Нероновой башни. Один из пожилых и почтенных граждан назначал по жребию очередь бойцов, которые выходили на арену для борьбы с рассвирепевшим быком пешими и, как кажется, без всякого другого оружия, кроме копья. Наш летописец отметил имена, значки и девизы двадцати самых выдающихся рыцарей. В этом числе находятся имена самых знатных жителей Рима и церковной области — Малатеста, Полента, Делла Валле, Кафарелло, Савелли, Капоччио, Конти, Аннибальди, Альтиери, Кореи; их значки соответствовали их личным вкусам или их положению; их девизы выражали надежду или отчаяние и дышали любовною страстью и мужеством. “Я здесь одинок подобно младшему Горацию”, — признавался неустрашимый иноземец; “я живу в печали” — было девизом вдовца; “я горю под пеплом” — было девизом скромного влюбленного; “я обожаю Лавинию или Лукрецию” — этими двусмысленными словами выражалась вновь возникшая любовь; “моя преданность так же чиста” — было девизом того, кто избрал для себя белый цвет; “кто сильнее меня?” — спрашивал тот, для кого служила девизом львиная шкура; “если я утону в крови, как будет приятна такая смерть”, — это было желание свирепого мужества. Из гордости или из осторожности Орсини не хотели выходить на арену, на которой подвизались трое из их наследственных соперников, указывавших в своих девизах на величие имени Колонна: “я могуч даже в грусти”; “я столько же могуч, сколько велик”, “если я погибну, и вы (то есть зрители) погибнете вместе со мной”; по мнению одного современного писателя, эти слова были намеком на то, что другие знатные роды были подданными Ватикана, но одни Колонна служили опорой для Капитолия. Происходившие в амфитеатре бои были опасны и кровопролитны. Каждый из бойцов выступал в свою очередь на арену для борьбы с быком, и следует полагать, что победа была на стороне четвероногих животных, так как на месте легло не более одиннадцати быков, между тем как на стороне их противников было девять раненых и восемнадцать убитых. Некоторым из самых знатных семейств приходилось оплакивать понесенные утраты; но пышные похороны, происходившие в церквах св. Иоанна Латеранского и св. Марии Маджиоре, служили для народа новым праздничным развлечением. Конечно не в таких боях должны были бы проливать свою кровь римляне; но порицая их безрассудство, мы должны отдать справедливость их мужеству, и те знатные добровольцы, которые выставляли напоказ свою пышность и рисковали своей жизнью перед глазами своих возлюбленных, возбуждают в нас более благородное сочувствие, чем те тысячи пленников и преступников, которых нужно было силою тащить на место побоища.
Впрочем, из Колизея редко делалось такое употребление и устроенное в нем публичное зрелище, о котором только что шла речь, едва ли не было единственным; жители постоянно нуждались в строительном материале, который могли добывать из Колизея беспрепятственно или со спокойной совестью. В четырнадцатом столетии состоялось позорное соглашение, признававшее за приверженцами обеих партий право пользоваться камнями из Колизея, а Поджио скорбел о том, что безрассудные римляне большей частью выжигали из этих камней известь. Чтоб положить конец этим злоупотреблениям и чтоб предотвратить преступления, которые могли совершаться в ночное время в этом уединенном и мрачном убежище, Евгений Четвертый окружил его стеной и издал долго сохранявшуюся в подлиннике хартию, которую предоставлял монахам соседнего монастыря, и место, на котором был выстроен Колизей, и самое здание. После его смерти стена была разрушена возмутившимся народом, и если бы этот народ сам относился с уважением к этому благородному памятнику величия его предков, то можно бы было одобрить постановленное им решение, что Колизей никогда не может сделаться чьей-либо частной собственностью. Внутренность здания потерпела повреждения, но в половине шестнадцатого столетия, которая была эпохой изящного вкуса и учености, еще была совершенно цела внешняя окружность здания в тысячу шестьсот двенадцать футов и еще были видны три ряда арок (по восьмидесяти в каждом), достигавших высоты ста восьми футов. Виновниками разрушения, до которого Колизей доведен в настоящее время, были племянники Павла Третьего, и посещающие дворец Фарнезе путешественники должны проклинать этих князей-выскочек за их святотатство и роскошь. Такого же упрека достойны Барберини, и при каждом возведении нового папы на престол можно было опасаться таких же посягательств, пока Колизей не был поставлен под охрану религии самым просвещенным из римских первосвященников Бенедиктом Четырнадцатым, который объявил священным то место, где гонения и вымысел проливали кровь стольких христианских мучеников.
