Характер Петрарки и его венчание, — Трибун Риенци восстанавливает свободу Рима и его управление- — Его добродетели и пороки; его изгнание и смерть, — Возвращение пап из Авиньона — Великий западный раскол. — Объединение католической церкви, — Последняя борьба римлян за свободу — Римские статуты. — Окончательная организация папских владений. 1304-1590 г.г.

По понятиям новейшего времени Петрарка, был итальянский поэт, воспевавший Лауру и любовь. Восхищаясь гармонией его тосканских рифм, Италия признает или, вернее, обожает в его лице отца своей лирической поэзии, а те, в ком сильны любовные страсти, повторяют его стихи или, по меньшей мере, произносят его имя с действительным или притворным восторгом. Каковы бы ни были личные вкусы чужеземца, его слабое и поверхностное знакомство с итальянским языком заставляет его смиренно преклоняться перед приговором просвещенной нации; тем не менее я позволяю себе надеяться или предполагать, что итальянцы не ставят скучное однообразие сонетов и элегий на одном уровне с великими произведениями своих эпических поэтов — с оригинальною дикостью Данте, с правильной красотой произведений Тассо и с безграничным разнообразием содержания в произведениях неподражаемого Ариосто. Я еще менее способен судить о достоинствах любовника и не могу сильно интересоваться метафизической страстью к нимфе, которая была так воздушна, что иные сомневались в ее существовании, и к матроне, которая была так плодовита, что народила одиннадцать законных детей, между тем как ее нежный любовник вздыхал и пел у Воклюзского источника. Но в глазах Петрарки и тех его соотечественников, у которых были более серьезные вкусы, его любовь была грехом, а его итальянские стихи были легкомысленной забавой. Написанные им на латинском языке философские, поэтические и ораторские произведения доставили ему более прочную славу, которая скоро распространилась из Авиньона по Франции и по Италии; во всех городах стало увеличиваться число его друзей и последователей, и хотя тяжеловесный том его сочинений оставлен теперь в ненарушимом покое, мы должны из признательности воздавать должную похвалу человеку, который своими поучениями и своим примером воскресил вкус и прилежание писателей, славившихся в веке Августа. Со своей ранней молодости Петрарка мечтал о лаврах, которыми венчают поэтов. Императорским декретом было установлено, что тот, кто удостоился академических почестей на трех факультетах, признавался знатоком, или доктором, поэтического искусства, а германскими цезарями был впервые придуман титул поэта-лауреата, который до сих пор употребляется при английском дворе скорей по привычке, чем для удовлетворения тщеславия. У древних народов существовало обыкновение награждать того, кто выходил победителем из музыкальных состязаний; Вергилий и Гораций, как полагают, были увенчаны в Капитолии; это разжигало в латинском барде соревнование, а лаврыказались ему тем более привлекательными, что их название имело сходство с именем его возлюбленной. Этим двум целям его желаний придавали особую цену трудности, с которыми было сопряжено их достижение, и если целомудрие или благоразумие Лауры было непоколебимо, зато он мог похвастаться тем, что насладился нимфой поэзии. Его тщеславие было не самого деликатного свойства, так как он хвалился успехом своих собственных усилий; его имя было популярно; его друзья были деятельны; его ловкость и терпеливость одержали верх над явной или тайной оппозицией, которую он встречал со стороны зависти и предрассудков. На тридцать шестом году его жизни ему было предложено то, что было целью его желаний, и в то время, как он жил в своем воклюзском уединении, он получил в один и тот же день одинаковое официальное предложение и от римского сената, и от Парижского университета. Конечно, и ученость богословской школы и невежество буйного римского населения едва ли имели право награждать тем идеальным, но бессмертным венком, которого может ожидать гений от невынужденного одобрения со стороны публики и потомства; но Петрарка устранил от себя это неудобное соображение и после непродолжительного колебания отдал предпочтение приглашению, исходившему от всемирной метрополии.

Обряд его венчания был совершен в Капитолии верховным сановником республики, который был его другом и покровителем. Двенадцать одетых в красные платья юных патрициев были выстроены в ряд; в процессии участвовали шестеро одетых в зеленые платья представителей самых знатных семейств с гирляндами в руках; окруженный князьями и знатью, родственник Колонна, сенатор граф Ангвиллара воссел на своем троне, и Петрарка встал со своего места по зову герольда. После того как поэт произнес речь, для которой служил темой один текст из Вергилия, и после того как он три раза пожелал Риму благоденствия, он стал на колени перед троном; тогда сенатор вручил ему лавровый венок, присоединив к этому подарку еще более ценное заявление: “Это — награда за заслуги”. Народ прокричал: “Долгая жизнь Капитолию и поэту!” Написанный Петраркой сонет в честь Рима был принят за гениальное вдохновение и за выражение признательности, а после того как вся процессия побывала в Ватикане, светский венок был повешен перед ракой св. Петра. В поднесенном Петрарке документе, или дипломе, снова ожили название и прерогативы поэта-лауреата, о которых уже не слышалось в Капитолии в течение тринадцати столетий; Петрарка получил пожизненное право надевать на свою голову, по своему усмотрению, венок лавровый, или миртовый, или из плюща, носить одежду поэта и поучать, спорить, объяснять и сочинять, не стесняясь ни выбором места, ни выбором литературного сюжета. Эта привилегия была одобрена сенатом и народом, а данное Петрарке звание гражданина было наградой за его преданность Риму. Его осыпали почестями, но он был достоин этих почестей. Изучая произведения Цицерона и Ливия, он впитал в себя идеи древних патриотов, а его пылкая фантазия обращала всякую мысль в пылкое чувство и всякое чувство — в страсть. Вид семи холмов и их величественных развалин укрепил в нем эти сильные впечатления, и он привязался к щедрой стране, которая увенчала его и усыновила. Бедность и унижение Рима возбуждали в его признательном сыне негодование и сострадание; Петрарка умалчивал о заблуждениях своих сограждан, прославлял их последних героев и матрон с пристрастною горячностью и позабывал невзгоды своего времени, предаваясь воспоминаниям о прошлом и надеждам на будущее. Рим еще был в его глазах законным властителем мира; его епископ и его полководец — папа и император — покинули свой пост, позорно удалившись на берега Роны и Дуная; но если бы в республике ожили прежние доблести, она могла бы восстановить и свою свободу, и свое владычество. В то время как Петрарка увлекался своим энтузиазмом и красноречием, Италию и Европу поразил удивлением переворот, на минуту осуществивший самые блестящие мечты поэта. Возвышение и падение Риенци будут описаны на следующих страницах; этот сюжет сам по себе интересен; находящиеся в нашем распоряжении материалы обильны, а точка зрения барда-патриота будет по временам вносить оживление в подробный, но безыскусственный рассказ флорентинца, и в особенности рассказ римского историка.

В той части города, где жили только ремесленники и евреи, бракосочетание трактирщика с прачкой произвело на свет будущего избавителя Рима. Николай Риенци Габрини не мог унаследовать от таких родителей ни почетного общественного положения, ни богатства; но эти родители подвергали себя лишениям, чтобы дать ему то образование, которое было причиной и его славы, и его преждевременной смерти. Юный плебей изучал историю и красноречие, произведения Цицерона, Сенеки, Ливия, Цезаря и Валерия Максима, и его гений возвысился над умственным уровнем его сверстников и современников; он с неутолимым рвением доискивался содержания манускриптов и надписей на древних памятниках, любил излагать добытые сведения на общепонятном языке и нередко увлекался до того, что восклицал: “Где же теперь те римляне? Где их доблести, справедливость и могущество? Отчего я не родился в те счастливые времена!” Когда республика отправила к авиньонскому двору посольство, состоявшее из представителей трех сословий, Риенци был включен, за свой ум и за свое красноречие, в число тринадцати депутатов, выбранных от народа. На долю оратора выпала та честь, что ему было поручено произнести речь к папе Клименту Шестому и что он имел удовольствие беседовать с Петраркой, ум которого был сходен с его собственным; но у его честолюбия отняли бодрость унижения и нищета, и римскому патриоту пришлось довольствоваться одним верхним платьем и даровой пищей госпиталя. Он вышел из этого бедственного положения благодаря тому, что его личные качества были оценены по достоинству или благодаря тому, что ему улыбнулась фортуна: назначение на должность папского нотариуса доставило ему ежедневное жалованье в пять золотых флоринов, более лестные и более многочисленные связи и право противопоставлять и на словах, и на делах свое собственное бескорыстие порочным наклонностям должностных лиц. Его находчивое и убедительное красноречие производило сильное впечатление на народную толпу, всегда готовую завидовать и порицать; умерщвление его брата и безнаказанность убийц усилили его рвение, а общественных бедствий нельзя было ни чем-либо оправдать, ни преувеличивать. Рим был лишен и внутреннего спокойствия, и правосудия, то есть тех благ, ради которых и учреждается гражданское общество; ревнивые граждане, способные вынести всякую личную обиду или материальный ущерб, были глубоко оскорблены бесчестием своих жен и дочерей; им были одинаково тяжелы и высокомерие знати, и нравственная испорченность должностных лиц, а между львами Капитолия и его собаками и змеями существовало только то различие, что первые употребляли во зло физическую силу, а вторые употребляли во зло законы. Эти аллегорические эмблемы воспроизводились в разнообразном виде на тех рисунках, которые Риенци выставлял на улицах и в церквах; а в то время как толпа с любопытством и удивлением рассматривала эти рисунки, смелый и находчивый оратор объяснял их смысл, применял сатиру к наличным фактам, разжигал страсти зрителей и внушал им надежду на избавление. Привилегии Рима и его неотъемлемое верховенство над монархами и над провинциями служили темой для его публичных и домашних бесед, а один из памятников рабства обратился в его устах в доказательство народных прав на свободу и в поощрение к отстаиванию этой свободы. Сенатский декрет, предоставлявший императору Веспасиану самые широкие права, был написан на медной доске, еще хранившейся на хорах церкви св. Иоанна Латеранского. Риенци созвал и аристократов, и плебеев на политическую беседу об этом декрете и устроил для них удобное помещение. Он появился в великолепном, фантастическом одеянии, объяснил содержание надписи переводом ее на общепонятный язык и своими комментариями и затем красноречиво и с жаром описал древнее величие сената и народа, от которых исходит всякая законная власть. По своему беспечному невежеству аристократы не были способны понять серьезную цель таких публичных сходок; они иногда пытались сдерживать плебейского реформатора возражениями и побоями, но не мешали ему забавлять подле дворца Колонна публику угрозами и предсказаниями — и новому Бруту пришлось скрываться под личиной безумца и в роли буфона. Между тем как эти аристократы изливали на него свое презрение, восстановление доброго порядка (это было его любимое выражение) считалось народом за событие желаемое, возможное и даже имеющее совершиться в неотдаленном будущем, а между тем как все плебеи готовы были радостно приветствовать своего обещанного избавителя, некоторые из них имели смелость оказывать ему содействие.