В гибельной битве под Варной пало десять тысяч христиан; потери турок были более значительны числом, но были менее значительны пропорционально с их военными силами; тем не менее султан-философ не постыдился сознаться, что другая такая же победа довела бы его до гибели. По его приказанию была поставлена колонна на том месте, где пал Владислав; но сделанная на этой колонне скромная надпись напоминает о мужестве юного венгерского короля и оплакивает его гибель, вместо того чтоб обвинять его в опрометчивости.

Я не хочу потерять из виду поле битвы под Варной, не познакомив читателя с характером и с историей двух главных действующих лиц — кардинала Юлиана и Яноша Хуньяди. Юлиан Цезарини происходил от знатного римского семейства; в сферу своих занятий он внес ученость и латинскую, и греческую, законы и божеские, и человеческие, а благодаря гибкости своего ума он был на своем месте и в школах, и в военных лагерях, и при дворе. Лишь только он достиг кардинальского звания, его отправили в Германию с поручением склонить империю к войне против богемских мятежников и еретиков. Склонность к религиозным гонениям недостойна христианина, а военная профессия неприлична для особы духовного звания; но для первой служили оправданием нравы того времени, а вторая была облагорожена мужеством Юлиана, который один неустрашимо стоял на своем посту во время позорного бегства германских полчищ. В качестве папского легата он открыл заседания Базельского собора; но этот председатель скоро оказался самым горячим поборником церковной свободы; его искусство и усердие руководили в течение семи лет оппозиционной деятельностью этого собора. После того как он поощрял самые энергичные меры, направленные против авторитета и личности Евгения, он внезапно покинул народную партию по каким-то тайным мотивам, основанным на личным интересах или на требованиях совести. Кардинал удалился из Базеля в Феррару, и во время богословских споров между греками и латинами представители обеих наций удивлялись ловкости его аргументов и глубине его богословских познаний. Мы уже видели, как были пагубны последствия его софизмов и его красноречия, в то время как он состоял послом при венгерском короле, и как он сам сделался их первой жертвой. Кардинал, исполнявший обязанности и духовного сановника, и военоначальника, пал в битве под Варной. Подробности его смерти описываются различно; но существует общее убеждение, что тяжелые запасы золота замедлили его бегство и возбудили свирепую жадность в каких-то спасавшихся бегством христианах.

Янош Хуньяди был низкого или, по меньшей мере, незнатного происхождения и возвысился до командования венгерскими армиями благодаря своим личным достоинствам. Его отец был валах, а его мать была гречанка; нет ничего невозможного в том, что ее ничем не прославившиеся предки происходили от константинопольских императоров, а притязания того валаха, который носил прозвище Корвина по месту своего рождения, дают повод предполагать, что в роде Хуньяди текла кровь древних римских патрициев. В своей молодости Янош Хуньяди участвовал в итальянских войнах и был задержан вместе с двенадцатью всадниками епископом Заградским; под именем белого рыцаря он скоро обратил на себя внимание своей храбростью; он улучшил свое положение браком со знатной и богатой наследницей, а защищая венгерскую границу, он одержал в течение одного года три победы над турками. Благодаря его влиянию польский король Владислав получил венгерскую корону, а за эту важную услугу Хуньяди был награжден титулом и должностью трансильванского воеводы. Первый из Крестовых походов Юлиан прибавил к украшавшим его голову лаврам еще два турецких венка, а пагубные ошибки, сделанные им под Варной, были позабыты среди общественных бедствий. Во время отсутствия и малолетства номинального короля Владислава Австрийского Хуньяди был избран высшим начальником армии и правителем Венгрии, и хотя в первое время один страх сдерживал завистников, все-таки двенадцатилетнее управление Хуньяди может считаться за доказательство того, что он обладал дарованиями не только военачальника, но и государственного человека. Впрочем, из описания его кампаний не видно, чтобы он был замечательным полководцем; белый рыцарь сражался не столько головой, сколько руками, как истый вождь недисциплинированных варваров, нападавших без страха и обращавшихся в бегство без всякого стыда, и вся его военная жизнь состояла из романтического чередования побед с поражениями. Турки, пугавшие его именем своих непослушных детей, извратили это имя в Jancus Lain (проклятый) ; но их ненависть была доказательством уважения, которое он им внушал; они никогда не могли проникать в королевство, которое он охранял, и он оказался самым отважным и самым грозным именно в то время, когда они считали и его самого, и его отечество окончательно погибшими. Вместо того чтобы ограничиваться оборонительной войной, он через четыре года после поражения под Варной снова проник внутрь Болгарии и на равнинах близ Косово удерживал до третьего дня напор оттоманской армии, которая была вчетверо многочисленнее его собственной. В то время как герой один спасался бегством через леса Валахии, он был застигнут двумя разбойниками; но между тем как они спорили из-за висевшей на его шее золотой цепи, он успел схватиться за свой меч и одного из разбойников убил, а другого обратил в бегство и, преодолев новые опасности, грозившие ему пленом или смертью, утешил встревоженных венгров своим появлением. Последним и самым блестящим из его подвигов была оборона Белграда против всех турецких военных сил, находившихся под личным начальством Мехмеда Второго. После сорокадневной осады уже проникнувшие внутрь города турки были вынуждены отступить, а обрадованные этим успехом народы стали называть Хуньяди и Белград оплотами христианства. Почти через месяц после этого успешного избавления сам избавитель испустил дух, а самой лестной для него эпитафией было выраженное оттоманским монархом сожаление, что он утратил надежду отомстить единственному противнику, одерживавшему над ним победы. Лишь только престол оказался вакантным, признательные венгры выбрали и короновали королем восемнадцатилетнего юношу Матвея Корвина. Его царствование было благополучно и продолжительно; Матвей мечтал о славе завоевателя и святого; но самой бесспорной его заслугой было поощрение ученых занятий, и те латинские ораторы и историки, которые были вызваны из Италии сыном Яноша Хуньяди, осветили блеском своего красноречия личность самого Яноша.

В списке героев Янош Хуньяди и Скандербег обыкновенно ставятся рядом один с другим; оба они имеют одинаковое право на наше внимание, так как, отвлекая военные силы оттоманов, они замедлили падение греческой империи. Отец Скандербега Иоанн Кастриот был наследственным владетелем небольшого округа в Эпире, или в Албании, лежавшего промеж гор и Адриатического моря. Не будучи в состоянии бороться с военными силами султана, Кастриот подчинился обременительным мирным условиям и обязанности уплачивать дань; в залог своей верности он выдал своих четырех сыновей, а эти христианские юноши, после совершения над ними обряда обрезания, были воспитаны в магометанской религии и освоились с турецкой дисциплиной и с приемами турецкого управления. Три старших брата смешались с толпою рабов, а отравление, которому приписывалась их смерть, не может быть ни удостоверено, ни опровергнуто никакими положительными свидетельствами. Впрочем, это подозрение в значительной мере устраняется милостивым отеческим обхождением султана с четвертым братом Георгием Кастриотом, с ранней молодости обнаруживавшим энергию и неустрашимость воина. Он снискал милостивое расположение Мурада тем, что поборол одного татарина и двух персов, обратившихся с надменным вызовом на бой к турецким придворным, а его турецкое прозвище Скандербег (Iskender Beg) — владыка Александр — осталось неизгладимым свидетельством и о его славе, и о его рабстве. Владения его отца превратились в провинцию, но он был вознагражден за эту утрату рангом и титулом санджака, командованием пятитысячного конного отряда и надеждой достигнуть высших государственных должностей. Он с честью служил в войнах европейских и азиатских, и нас заставляет невольно улыбаться лукавство или легковерие того историка, который полагает, что во всех битвах Скандербег щадил христиан, а на всех мусульманских врагов устремлялся, как молния. Слава Хуньяди ничем не запятнана; он сражался, защищая свою религию и свое отечество; но враги, превозносившие венгерского патриота, заклеймили его соперника названиями изменника и вероотступника. В глазах христиан восстание Скандербега оправдывается нанесенными его отцу оскорблениями, подозрительной смертью его троих братьев, его собственным унижением и рабскою зависимостью его родины, и они превозносят благородное, хотя и запоздалое рвение, с которым он стал отстаивать завещанные ему предками религию и независимость. Но он с восьмилетнего возраста впитывал в себя учение Корана и не имел понятия о Евангелии; религия воина установляется авторитетом и привычкой, и потому нелегко понять, каким новым светом могла озариться его душа, когда ему было сорок лет. Его мотивы не так сильно отзывались бы желанием удовлетворить его личные интересы или его мстительность, если бы он сбросил с себя оковы, лишь только почувствовал их тяжесть; но его права, бесспорно, уменьшились от того, что он так долго о них не вспоминал, а каждый год, проведенный в покорности и в пользовании наградами, скреплял те узы, которые связывали султана с его подданным. Если Скандербег уже давно питал в себе верования христианина и намерение восстать против султана, то всякий честный человек осудит низкое притворство, которое служило орудием только для измены, давало обещания только для того, чтоб их не исполнять, и много содействовало мирской и духовной гибели стольких тысяч его несчастных собратьев. Можно ли похвалить его тайные сношения с Хуньяди в то время, как он командовал авангардом турецкой армии? Можно ли оправдывать его в том, что он изменнически покинул свой пост и тем доставил победу врагам своего благодетеля? Среди вызванного поражением смятения Скандербег не спускал глаз с Рейс-Эффенди, или главного секретаря; приставив к его груди кинжал, он принудил этого секретаря выдать ему фирман, или патент, на управление Албанией, а из опасения, что обман будет немедленно обнаружен, умертвил этого невинного сановника вместе с теми, кто при нем состоял. В сопровождении нескольких отважных товарищей, которым он сообщил о своем замысле, он ночью покинул поле сражения и быстро направился в свои горы. При виде фирмана Кройя растворила перед ним свои ворота, а лишь только Георгию Кастриоту удалось завладеть тамошней крепостью, он сбросил с себя маску притворства, отрекся от пророка и от султана и объявил, что намерен отомстить за свое семейство и за свое отечество. Слова “религия” и “свобода” вызвали общее восстание; принадлежавшие к воинственной расе, албанцы единодушно решились жить и умереть вместе со своим наследственным владетелем, а оттоманским гарнизонам был предоставлен выбор между мученическою смертью и крещением. На собрании эпирских штатов Скандербег был выбран главнокомандующим в войне с турками, а каждый из союзников обязался доставить свою соразмерную долю людьми и деньгами. Благодаря этим контрибуциям, доходам со своих наследственных поместий и находящимся в Селине богатым соляным копям он ежегодно получал двести тысяч дукатов и всю эту сумму употреблял на общественные нужды, ничего не уделяя из нее на требования роскоши. Он был приветлив в обхождении, но поддерживал строгую дисциплину, изгонял из своего лагеря все вредные пороки, поддерживал свой авторитет тем, что сам мог для всех служить примером, и под его предводительством албанцы были непобедимы и в их собственном мнении, и в мнении их врагов. Его слава стала привлекать самых храбрых французских и германских авантюристов, которых он принимал к себе на службу; его постоянная милиция состояла из восьми тысяч всадников и семи тысяч пехотинцев; в его кавалерии лошади были невелики ростом, а сами кавалеристы были очень ловки; он ясно сознавал, какие препятствия и какие ресурсы представляет гористая местность, и лишь только зажигались сигнальные огни, вся нация размещалась по неприступным позициям. С такими-то неравными силами Скандербег в течение двадцати трех лет боролся с Оттоманской империей, и два завоевателя — Мурад Второй и его сын, который был еще более велик, чем отец, неоднократно терпели неудачи в войне с мятежником, которого они преследовали с притворным презрением и с непримиримою ненавистью. Мурад проник в Албанию во главе шестидесяти тысяч всадников и сорока тысяч янычаров; ему ничто не помешало опустошать открытую местность, занимать беззащитные города, превращать церкви в мечети, подвергать христианских юношей обрезанию и наказывать смертью упорно привязанных к своей религии пленников; но все завоевания султана ограничились маленькой крепостью Стефитрадом, а гарнизон этой крепости не устоял не против его нападений, а против низкого обмана и религиозного суеверия. Мурад отступил с позором и со значительными потерями от стен Кройи, которая служила для кастриотов и укрепленным замком, и резиденцией; и во время его похода, и во время осады, и во время отступления его постоянно тревожил неотвязчивый и почти непобедимый враг, а неудача этой экспедиции отравила и, быть может, сократила последние дни султана. Когда Мехмед Второй совершил самые блестящие из своих завоеваний, он все-таки не был в состоянии вырвать из недр своих владений эту занозу; его заместителям было дано разрешение завести мирные переговоры, и албанский принц оказался вполне достойным названия непоколебимого и даровитого защитника своей национальной независимости. Рыцарский и религиозный энтузиазм ставил его наряду с Алесандром и Пирром, которым, конечно, не пришлось бы краснеть за такого неустрашимого соотечественника; но его владения были так необширны, а его военные силы так незначительны, что его никак нельзя равнять с теми древними героями, которые одерживали победы над восточными армиями и над римскими легионами. Рассказы о его блестящих подвигах, о побежденных им пашах, о разбитых им армиях и о том, что он собственноручно убил три тысячи турок, должны быть взвешены на весах недоверчивой критики. Его пристрастные биографы могли безопасно дозволять себе вольности романистов, описывая борьбу, которая велась с необразованными врагами в глухом уголке Эпира; но история Италии вывела наружу их вымыслы, и они сами подорвали к себе недоверие баснословными рассказами о подвигах, которые Скандербег совершил после того, как, переправившись с восемьюстами всадниками через Адриатическое море, пришел на помощь к королю Неапольскому. Они могли бы, не омрачая его славы, сознаться, что он в конце концов был подавлен могуществом оттоманов: крайность заставила его просить у папы Пия Второго убежища в церковной области, и следует полагать, что его рессурсы почти совершенно истощились, так как он умер изгнанником в Лиссе, на венецианской территории. Его гробницу осквернили завладевшие страной турки; но янычары, вставлявшие его кости в свои запястья и носившие их в качестве амулетов, свидетельствовали этим суеверным обыкновением о своем невольном уважении к его мужеству. К славе героя можно отнести и тот факт, что его отечество погибло немедленно вслед за его смертью; однако если бы он с самоотверженностью патриота взвесил последствия покорности и последствия сопротивления, он, быть может, отказался бы от неравной борьбы, успех которой зависел от жизни и от гения одного человека. Правда, Скандербег, быть может, питал обманчивую, но не совсем неосновательную надежду, что папа, король Неапольский и Венецианская республика соединят свои силы для защиты свободной христианской нации, охранявшей побережье Адриатического моря и небольшое пространство, которое отделяет Грецию от Италии. Его малолетний сын спасся от национального крушения; кастриоты получили герцогство в неаполитанских владениях, и их кровь до сих пор течет в жилах самых знатных неаполитанских семейств. Для поселения албанских изгнанников были отведены земли в Калабрии, где они до сих пор сохранили язык и нравы своих предков.