В эпоху опасностей и триумфа открытию марсельца Бартолеми все единодушно верили; но после того, как оно сослужило свою временную службу, личное значение и щедрые подаяния, которыми пользовался граф Тулузский в качестве хранителя святого копья, возбудили зависть в его соперниках и пробудили в них здравомыслие. Один нормандский священнослужитель осмелился с философской пытливостью проверять неподдельность легенды, подробности открытия копья и личные достоинства пророка, а благочестивый Боэмунд приписывал спасения крестоносцев только заслугам и заступничеству Христа. В течение некоторого времени провансцы защищали свой национальный палладиум и языком и оружием, а новые видения обрекли на смерть и на адские мучения тех нечестивых скептиков, которые осмеливались расследовать достоверность и заслугу этого открытия. Недоверие одержало верх, и виновников открытия был вынужден подвергнуть свою жизнь и свою добросовестность суду Божию. Посреди лагеря был сложен из сухого хвороста костер вышиной в четыре фута и длиной в четырнадцать; пламя разгорелось в вышину на тридцать локтей, а для опасного испытания был оставлен узкий проход в двенадцать дюймов. Несчастный марсельский священник прошел сквозь огонь ловко и скоро; но у него обгорели бока и живот, и он умер на следующий день, а логика людей, склонных к вере, придаст некоторую цену его предсмертным уверениям, что он был невиновен и никого не обманывал. Провансцы попытались заменить крестом, кольцом или кивотом святое копье, которое было скоро с презрением предано забвению. Тем не менее позднейшие историки серьезно подтверждают достоверность антиохийского откровения, и таково усиливающееся влияние легковерия, что те чудеса, которые считались весьма сомнительными на месте и в минуту их совершения, принимаются со слепым доверием по прошествии некоторого времени и на далеком от них расстоянии.
Из предусмотрительности или по счастливой случайности франки откладывали свою экспедицию до того времени, когда тюркская империя стала приходить в упадок. Под твердым управлением трех первых султанов, согласие и справедливость объединяли все азиатские царства, а бесчисленные армии во главе которых эти султаны лично ходили в бой, не уступали западным варварам в храбрости, но превосходили их дисциплиной. А во времена крестовых походов наследство Малик-шаха оспаривали друг у друга его четверо сыновей; их личное честолюбие было равнодушно к общей опасности, и в виду превратностей их фортуны вассальные владетели не знали, к кому их привязывал долг верноподданства или пренебрегали этим долгом. Те двадцать восемь эмиров, которые шли под заменами Кербоги, были его соперниками или врагами, их войска состояли из рекрут, наскоро набранных в городах и в палатках Месопотамии и Сирии, между тем как тюркские ветераны тратили свои силы или гибли в междоусобных войнах по ту сторону Тигра. Египетский халиф воспользовался слабостью и раздорами своих врагов, чтобы отнять у них свои прежние владения, и его султан Афдал осадил Иерусалим и Тир, выгнал сыновей Ортока и восстановил в Палестине светское и церковное верховенство Фатимидов. Эти Фатимиды с удивлением узнали о прибытии из Европы в Азию громадных христианских армий и радовались известиям об осадах и сражениях, ослаблявших могущество тюрок, которые были врагами их религиозной секты и их династии. Но эти же христиане были врагами пророка, а после взятия ими Никеи и Антиохии мотивы их предприятия мало-помалу выяснились, и следовало ожидать, что они двинутся к берегам Иордана или даже к берегам Нила. Каирский двор вошел в сношения с латинами письменно или через послов и то повышал, то снижал свой тон сообразно с результатами военных действий, а высокомерие, которое обнаруживали обе стороны, было последствием их невежества и фанатизма. Египетские министры то высокомерно заявляли, то скромно намекали, что их государь настоящий и законный повелитель праведных, что он избавил Иерусалим от тюркского ига и что пилигримы найдут у гроба Иисуса безопасность и гостеприимство, если будут приходить туда небольшими и безоружными отрядами. Полагая, что положение крестоносцев сделалось безвыходным, халиф Мостали отнесся с пренебрежением к их военным силам и приказал заключить их депутатов в тюрьму; узнавши о победе, одержанной при Антиохии и о взятии города, он стал задабривать этих грозных подвижников креста подарками и прислал им лошадей, шелковые одежды, вазы и кошельки, наполненные золотом и серебром, а при оценке их личных достоинств или влияния он ставил на первом месте Боэмунда, а на втором Готфрида. И в счастье и в несчастье крестоносцы давали ему всегда один и тот же решительный ответ, что они не намерены взвешивать личные притязания или измерять владения последователей Мухаммеда, что как бы ни назывался незаконный обладатель Иерусалима и из какой бы он ни был нации, он был их враг, и что халиф может снискать их дружбу или предотвратить их скорее и непреодолимое нападение не предписанием условий, при которых он дозволяет совершать благочестивые странствования, а только своевременной уступкой города и провинции, на которые их право священно.
Однако в течение более десяти месяцев после победы над Кербогой они медлили этим нападением, хотя и были уже очень близко от цели своего славного предприятия. Религиозное рвение и мужество крестоносцев охладели от победы и вместо того, чтобы пользуясь внушенным им страхом, подвигаться вперед, они разбрелись в разные стороны для того, чтобы наслаждаться роскошью Сирии. Причин этой странной мешкотности следует искать в упадке физических сил и в отсутствии субординации. Во время тяжелых и разнообразных усилий, которые были потрачены на осаду Антиохии, вся кавалерия христиан была уничтожена; они лишились многих тысяч людей всякого звания от голода, от болезней и от дезертирства; пользуясь не в меру избытком съестных припасов, они довели себя до того, что стали в третий раз страдать от голода, а чередование невоздержности с лишениями породило моровую язву, от которой погибло более шестидесяти тысяч пилигримов. Людей, способных командовать, было немного, а повиноваться не хотел никто; внутренние раздоры, стихшие в минуту общей опасности, снова проявились в неприязненных действиях или, по меньшей мере, в неприязненных чувствах; счастливая участь Балдуина и Боэмунда возбуждала в их боевых товарищах зависть; для защиты приобретенных ими княжеств были выбраны самые храбрые из рыцарей, а граф Раймунд истощал свои войска и свои сокровища на бесплодную экспедицию внутрь Сирии. Зима прошла в раздорах и в неурядице; весной вновь заговорило чувство чести и религии, и простые солдаты, которые менее доступны для честолюбия и зависти, расшевелили своих беспечных вождей громкими выражениями негодования. В мае остатки этого громадного сборища людей двинулись из Антиохии в Лаодикею; они состояли почти из сорока тысяч латинов, в числе которых не более тысячи пятисот всадников и двадцати тысяч пехотинцев были способны нести военную службу. Они, не встречая препятствий, продвигались вперед между Ливанскими горами и берегом моря; их нужды в избытке удовлетворялись прибрежными торговцами генуэзскими и пизанскими и они собрали большие контрибуции с эмиров Триполи, Тира, Сидона, Акры и Кесарии, которые дали им свободный пропуск и обещали последовать примеру Иерусалима. Из Кесарии они проникли внутрь страны; их ученые проверили на месте священную географию Лидды, Рамлы, Эммауса и Вифлеема, а лишь только крестоносцы увидели священный город, они позабыли о своих страданиях и потребовали своей награды.
Иерусалим приобрел некоторую известность числом и важностью выдержанных им достопамятных осад. Только после продолжительной и упорной борьбы Вавилон и Рим одержали верх над сопротивлением жителей, над скалистой местностью, не нуждавшейся ни в каких искусственных укреплениях, и над городскими стенами и башнями, способными загородить доступ к самой гладкой равнине. Во времена Крестовых походов эти препятствия уже не были так непреодолимы, как прежде. Совершенно разрушенные бастионы были не вполне восстановлены; и сами иудеи, и их культ были навсегда оттуда изгнаны; но природа не так изменчива, как люди, и хотя к Иерусалиму можно было подступить и легче и ближе прежнего, город еще мог должно противиться усилиям врага. Опыт недавней осады и трехлетнее обладание Иерусалимом научили египетских сарацинов, как восполнить недостатки крепости, которую им не дозволяли покинуть ни честь, ни религия. Оборона была вверена наместнику халифа Аладдину или Ифтихару; он постарался сдерживать местных христиан угрозой их собственной гибели и гибели гроба Господня, а мусульман он воодушевил обещанием награды и в этой жизни и в будущей. Его гарнизон состоял, как утверждают, из сорока тысяч тюрок и арабов, и если правда, что он вооружил двадцать тысяч жителей, то следует допустить, что осажденные были более многочисленны, чем осаждающие. Если ослабевшие и уменьшившиеся числом военные силы латинов могли со всех сторон обступить город, имевший в окружности четыре тысячи ярдов (около двух с половиной английских миль), то с какой целью спустились они в долину Бен Гиннома и к Кедронскому источнику, или подошли к стремнинам южной и восточной, откуда они не могли ничего предпринять и откуда им нечего было опасаться?
