Те же императоры могли основательно гордиться тем, что между всеми христианскими монархами они обладали самою обширною столицей, самыми крупными государственными доходами и самым цветущим и самым многолюдным государством. Вместе с упадком и разрушением империи стали приходить в упадок и разрушаться западные города, а по развалинам Рима, по глиняному валу деревянным лачугам и узким размерам Парижа и Лондона латинские иноземцы не могли составить себе понятия о положении и размерах Константинополя, о его великолепных дворцах и церквах и об искусствах и роскоши его бесчисленных обитателей. Его сокровища служили приманкой для персов и болгар, для арабов и русских; но его самородное могущество отражало их отважные нападения и обещало отражать в будущем. Провинции были менее счастливы и менее неприступны, и лишь немногие округи и города не пострадали от свирепости каких-нибудь варваров, склонность которых к разрушению усиливалась от сознания, что они не могут прочно утвердиться в завоеванной стране. После Юстиниана восточная империя стала постепенно спускаться с высоты своего прежнего величия; сила, стремившаяся к разрушению, брала верх над силой, стремившейся к улучшениям, а бедствия, причиняемые войнами, усиливались от более постоянного вреда, причиняемого правительственной и церковной тиранией. Пленник, вырвавшийся из рук варваров, нередко лишался своего состояния и подвергался тюремному заключению по распоряжению министров своего государя: суеверие греков расслабляло душевные силы молитвами и изнуряло физические силы постами, а множество монастырей и церковных праздников отнимало у мирских интересов народа множество рук и рабочих дней. Тем не менее подданные Византийской империи были самой предприимчивой и самой трудолюбивой из всех наций; их отечество было наделено от природы всеми выгодами почвы, климата и географического положения, а их терпеливость и миролюбие содействовали поддержанию и восстановлению искусств гораздо более, чем господствовавшие в Европе воинственный дух и феодальная анархия. Провинции, еще входившие в состав империи, населялись и обогащались благодаря бедственному положению тех, которые были безвозвратно утрачены. Сирийские, египетские и африканские католики, желая избавиться от ига халифов, переселялись во владения своего законного государя и в среду своих единоверцев; движимые богатства, которые так легко укрыть от розысков тирании, сопровождали их в этом добровольном изгнании и облегчали его горечь, и Константинополь принял в свои недра торговлю, покинувшую Александрию и Тир. Вожди армянские и скифские, бежавшие от неприятеля или от религиозных гонений, находили там гостеприимство; тех, кто их сопровождал, поощряли строить новые города и возделывать заброшенные земли, и во многих местах, как в Европе, так и в Азии, сохранились названия и нравы этих колоний или по меньшей мере, воспоминания о них. Даже варварские племена, утвердившиеся с оружием в руках на территории империи, стали мало-помалу подчиняться законам церковным и государственным, и в то время, как они жили самостоятельною жизнью, не смешиваясь с греками, их сыновья снабжали империю преданными и послушными солдатами. Если бы мы обладали достаточными материалами для описания двадцати девяти фем византийской монархии, наша любознательность могла бы удовлетвориться описанием одной из них, способным дать понятие об остальных; к счастию, до нас дошли самые подробные сведения о самой интересной из них - о Пелопоннесе, одно имя которого должно возбуждать внимание читателя, знакомого с классической древностью.

Еще в восьмом столетии, в то смутное время, когда верховная власть находилась в руках иконоборцев, Грецию и даже Пелопоннес наводнили отряды славонцев, опередившие царское знамя болгар. На этой плодородной почве семена цивилизации и знания были в старину посеяны иноземцами Кадмом, Данаем и Пелопсом, но все, что уцелело от их хворых и высохших корней, было уничтожено северными варварами. Это нашествие совершенно изменило и страну, и ее жителей: греческая кровь утратила свою чистоту, и самые гордые представители пелопоннесской знати были заклеймены названиями иноземцев и рабов. Благодаря усилиям следующих императоров страна была до некоторой степени очищена от варваров, а те из этих варваров, которым было дозволено остаться, были связаны клятвенным обещанием повиноваться, уплачивать дань и нести военную службу, - обещанием, которое они часто возобновляли и часто нарушали. Вследствие какого-то странного стечения обстоятельств осада Патраса была предпринята пелопоннесскими славонцами вместе с африканскими сарацинами. Когда городские жители были доведены до последней крайности, их мужество оживилось от вымышленного благочестием известия, что к ним идет на помощь коринфский претор. Они сделали смелую и удачную вылазку; иноземцы снова сели на свои суда, мятежники покорились, а успешный исход сражения был приписан призраку или неизвестному воину, сражавшемуся в передовых рядах под видом апостола св. Андрея. Рака, в которой хранились мощи этого апостола, была украшена трофеями одержанной победы, а на побежденную расу была навсегда наложена обязанность нести службу при Патрасской епархиальной церкви и находиться в полной от нее зависимости. Два славонских племени, жившие в окрестностях Гелоса и Лакедемона, нередко нарушали своими восстаниями внутреннее спокойствие полуострова. Они то издевались над бессилием византийского правительства, то сопротивлялись его угнетениям, пока приближение их соотечественников не принудило правительство дать им золотую буллу, которая определила права и обязанности эззеритов и миленгов и установила размер их ежегодной дани в тысячу двести золотых монет. Коронованный географ тщательно отличал от этих иноземцев домашнюю и, по всему вероятию, первобытную расу, которая быть может, вела свое происхождение от злосчастных илотов. Великодушие римлян, и в особенности Августа, освободило приморские города от верховенства Спарты, а продолжительное пользование этой привилегией облагородило жителей этих городов названием элевферов, или вольных лаконцев. Во время Константина Порфирородного они получили название майнотов, под которым они бесчестят свои притязания на свободу, безжалостно грабя все суда, которые терпят крушение у их скалистых берегов. Их территория, бедная зерновым хлебом, но богатая оливками, простиралась до Малейского мыса; они получали своего вождя или князя от византийского претора, а небольшая дань в четыреста золотых монет свидетельствовала скорее об их привилегированном положении, чем об их зависимости. Вольные лаконцы вступили в права римлян и долго придерживались религии греков. Они были окрещены в христианскую веру усердием императора Василия, но алтари Венеры и Нептуна привлекали приношения этих грубых приверженцев в течение пятисот лет после того, как языческие боги были лишены в римском мире покровительства законов. В Пелопоннеской феме еще насчитывали сорок городов, а упадок Спарты, Аргоса и Коринфа можно отнести к десятому столетию, то есть к эпохе одинаково отдаленной и от их древнего величия, и от их теперешнего ничтожества. На владельцев земли или доходов была возложена обязанность нести военную службу или лично, или через заместителей; каждый из зажиточных арендаторов должен был уплачивать по пяти золотых монет, и подушная подать в таком же размере разлагалась на нескольких менее зажиточных жителей. Когда была объявлена война с Италией, жители Пелопоннеса отделались от военной службы тем, что добровольно внесли сто фунтов золота (четыре тысячи фунтов стерлингов) и доставили тысячу всадников, которых снабдили оружием и конской сбруей. Церкви и монастыри также доставили свой контингент; продажа церковных почетных должностей сделалась источником святотатственных доходов, и на бедного епископа Левкадии была возложена обязанность вносить по сто золотых монет.

Но для богатства провинций и для доходов государственной казны служили источником обильные продукты торговой и промышленной предприимчивости, и мы усматриваем некоторые признаки либеральной политики в том законе, который освобождал от всяких личных налогов пелопоннесских моряков и рабочих, занимавшихся выделкой пергамента и пурпура. Под эти названия, как кажется, подходила выделка полотна, шерсти и в особенности шелка: из этих видов промышленной деятельности два первых процветали со времен Гомера, а последний возник, как кажется, еще в царствование Юстиниана. Они были в ходу в Коринфе, Фивах и Аргосе и доставляли пропитание и занятие многочисленным рабочим; в них участвовали и мужчины, и женщины, и дети сообразно с возрастом и физическими силами каждого, и если многие из этих рабочих принадлежали к числу домашних рабов, зато те, которые руководили этими рабочими и пользовались барышами, принадлежали к разряду людей свободных и знатных. Подарки, присланные богатою и щедрою пелопоннесскою матроной ее приемышу, императору Василию, без сомнения, были продуктом греческих мануфактур. Даниэлис подарила ему ковер из тонкой шерсти, на котором были изображены крапины павлиньего хвоста и который был так велик, что им устлали весь пол новой церкви, воздвигнутой во имя Христа, Михаила Архангела и пророка Илии. Сверх того, она подарила ему шестьсот кусков шелковых и полотняных материй, предназначенных для разнообразного употребления и носивших различные названия; шелковые материи были окрашены в тирскую краску и украшены вышивками; полотно было так тонко, что целый его кусок, свернутый в трубку, мог уместиться внутри трости. Один сицилийский историк, описывая произведения греческих мануфактур, определяет их ценность соразмерно с весом и достоинством шелка, с плотностью ткани, с красотою цветов и с изяществом вышивок. Обыкновенные ткани были в одну нить, в две и в три; но выделывались и более прочные и более дорогие ткани в шесть нитей. Между цветами упомянутый писатель хвалит с натянутым красноречием огненный отблеск алой краски и более мягкий отблеск зеленой краски. Вышивки делались или шелком, или золотом; более простые украшения, состоявшие из окружающих материю кайм, представляли искусственное подражание цветам; одеяния, которые изготовлялись для дворца или для алтарей, нередко блестели драгоценными каменьями, а очертания изображенных на них фигур состояли из восточного жемчуга. До двенадцатого столетия Греция была единственная христианская страна, обладавшая теми насекомыми, которых сама природа научила приготовлять материал для этой изящной роскоши, и такими рабочими, которые умели обрабатывать этот материал. Но арабы благодаря своей ловкости и усиленным стараниям похитили эту тайну; и восточные и западные халифы считали за личное для себя унижение необходимость обращаться к неверным за материями для своей мебели и для своей одежды, и два испанских города, Альмерия и Лиссабон, стали славиться выделкой шелковых материй, их употреблением и даже вывозом за границу. Норманны ввели это производство в Сицилии, а тем, что Роджер перенес туда это искусство, он дал своей победе такой отпечаток, какого не имеют однообразные и бесплодные войны всех веков. После разграбления Коринфа, Афин и Фив его наместник увез с собою захваченных в плен ткачей и мастеровых обоего пола; это был трофей, столько же славный для его повелителя, сколько оскорбительный для греческого императора. Король Сицилии понял цену этого подарка и при возвращении пленников удержал лишь тех фивских и коринфских мастеровых обоего пола, которые, по словам византийского историка, работали на своего варварского повелителя точно так, как в старину работали на Дария эретрияне. Для этой трудолюбивой колонии было воздвигнуто рядом с палермским дворцом великолепное здание, а ее искусство распространили ее дети и ученики, так что она была в состоянии удовлетворять постоянно возраставший на Западе спрос. Упадок этой промышленности в Сицилии следует приписать внутренним смутам и соперничеству итальянских городов. В 1314 году из всех итальянских республик одна Лукка пользовалась этой доходной монополией. Внутренний переворот разогнал мастеровых, которые удалились во Флоренцию, в Болонью, Венецию, Милан и даже в страны, лежащие по ту строну Альп, и через тринадцать лет после этого события моденский статут предписывает разведение тутовых деревьев и вводит налог на шелк-сырец. Климат северных стран менее благоприятен для разведения шелковичных червей, но французские и английские фабрики получают свой сырец из Италии и из Китая.