Наши чувства и наш разум всего менее способны направлять свою деятельность на самих себя; нам всего труднее видеть наши собственные глаза и мыслить о нашей собственной душе; тем не менее мы думаем и даже чувствуем, что для разумного и способного к самосознанию существа необходим один принцип деятельности, необходима одна воля. Когда Ираклий возвратился из персидского похода, он, в качестве православного героя, обратился к епископам с вопросом: Христос, которого он чтил в одном лице, но в двух естествах, имел ли одну волю или две. Они отвечали в единственном числе, и император предался надежде, что египетские и сирийские яковиты согласятся с таким учением, которое, очевидно, безвредно и которое, по всему вероятию, истинно, так как его проповедовали даже несториане. Эта попытка не имела успеха, и как робкие, так и заносчивые католики осудили все, что имело внешний вид отступления перед коварным и отважным противником. Православная, то есть господствовавшая в ту пору партия придумала новые способы выражения, новые аргументы и новые объяснения: каждому из двух естеств Христа она приписала свойственную лишь ему особую энергию; но это различие сделалось совершенно незаметным, когда было допущено, что воля и человеческая, и божественная неизменно была одна и та же. Этот духовный недуг сопровождался обычными симптомами; но представители греческого духовенства, как бы насытившись бесконечными спорами о воплощении, внушили спасительную мысль и монарху, и народу. Они объявили себя монофелитами (признающими единство воли); но, считая эти слова новыми, а вопрос излишним, посоветовали воздерживаться от всяких религиозных споров, так как этот образ действий всего более согласен с евангельской мудростью и с евангельским милосердием.
Этот закон молчания был установлен сначала в эктезисе или изложении Ираклия, а потом в типе или в образце его внука Констанса, а императорские Эдикты были частью с рвением, частью против воли подписаны четырьмя патриархами — Римским, Константинопольским, Александрийским и Антиохийским. Но Иерусалимский патриарх и тамошние монахи забили тревогу: латинские церкви усмотрели тайную ересь не только в выражениях греков, но даже в их молчании, а изъявленная папой Гонорием готовность подчиниться воле его государя встретила со стороны более смелых и более невежественных его преемников протест и порицание. Они осудили отвратительную и ужасную ересь монофелитов, которая воскрешала заблуждения Манеса, Аполлинария, Евтиха и др.; они подписали на гробнице св. Петра приговор об отлучении от церкви; они примешали к чернилам вино, употреблявшееся для причастия, то есть кровь Христа, и не опустили ни одного церковного обряда, способного навести ужас или страх на людей суеверных. В качестве представителей западной церкви папа Мартин и его Латеранский собор предали проклятию коварное и преступное молчание греков; сто пять итальянских епископов, большей частью принадлежавших к числу подданных Констанса, не побоялись отвергнуть его зловредный тип и нечестивый эктезис его деда, а авторов этих постановлений вместе с их приверженцами причислить к тем явным еретикам, которые в числе двадцати одного отступили от веры и сделались орудиями дьявола. Даже при самом кротком императоре такое оскорбление не могло бы остаться безнаказанным. Папа Мартин окончил свою жизнь на негостеприимных берегах Таврического Херсонеса, а его оракул, аббат Максим, был бесчеловечно наказан отсечением языка и правой руки.
Но их упорство перешло к их преемникам, и торжество латинов отомстило за их поражение и загладило позор так называемых трех глав. Постановления римских соборов были утверждены Шестым вселенским собором, заседавшим в Константинополе во дворце и в присутствии нового Константина, принадлежавшего к числу потомков Ираклия. Византийский первосвятитель и большинство епископов усвоили новые верования императора; несогласные вместе со своим вождем Макарием Антиохийским подверглись духовным и светским наказаниям, налагаемым на еретиков; Восток внял поучениям Запада, и вслед за тем был окончательно утвержден догмат, заставивший католиков всех веков верить, что в лице Христа соединяются две воли или две силы. Представителями папы и римского собора были два священника, один диакон и три епископа; но у этих неважных латинских богословов не было ни оружия, чтобы влиять путем насилия, ни сокровищ, чтобы влиять путем подкупа, ни красноречия, чтобы влиять путем убеждения, и мне неизвестно, каким способом они успели склонить гордого греческого императора к отречению от верований его детства и к преследованию религии его предков. Быть может, монахи и жители Константинополя питали расположение к латеранскому догмату, который на самом деле самый неразумный из двух, и эта догадка подтверждается необычайной скромностью греческого духовенства, обнаружившего в этой борьбе сознание своего бессилия. В то время как собор был занят прениями, один фанатик, чтобы скорее разрешить спор, предложил воскресить мертвого; два прелата присутствовали при этой попытке, но сознание ее неудачи может считаться за доказательство того, что страсти и предрассудки толпы не были на стороне монофелитов. При следующем поколении, когда сын Константина был низложен и убит последователем Макария, монофелиты удовлетворили и свою мстительность, и свое стремление к господству: кумир или памятник Шестого вселенского собора был разрушен, а подлинные акты собора были преданы пламени. Но в следующем году их покровитель был свергнут с престола, восточные епископы освободились от обязанностей, наложенных на них случайно выраженным согласием, римский догмат был более прочно установлен православными преемниками Вардана, а более популярный и более наглядный спор о почитании икон заставил позабыть утонченные вопросы, касавшиеся воплощения.
Прежде конца седьмого столетия догмат воплощения — в том виде, как он был установлен в Риме и в Константинополе, — однообразно проповедовался на отдаленных островах Британском и Ирландском, и все христиане, у которых богослужение совершалось на греческом или на латинском языке, придерживались одинаковых понятий или, вернее, повторяли одни и те же слова. Их многочисленность и внешние признаки могущества давали им некоторое право называть себя католиками; но на Востоке им давали менее почетное название мельхитов, или роялистов, то есть таких людей, верования которых основывались не на Священном Писании, не на рассудке и не на традиции, а были установлены и поддерживались произвольной властью светского монарха. Их противники могли ссылаться на слова членов Константинопольского собора, объявивших себя рабами государя, и могли с злобной радостью рассказывать, как декреты Халкидонского собора были внушены и переделаны императором Маркианом и его целомудренной супругой. Понятно, что господствующая партия старается внушать принципы покорности, а несогласные предъявляют и отстаивают требования свободы. Под бичом гонителей несториане и монофиситы превратились в мятежников и в перебежчиков; таким образом, самые старые и самые полезные союзники Рима приучились считать императора не за начальника христиан, а за их врага. Язык, составляющий главную причину сближения или разъединения племен и народов, скоро придал восточным сектантам особое и неизгладимое отличие, уничтожившее международные сношения и всякую надежду на примирение. Продолжительное владычество греков, их колонии и, главным образом, их красноречие распространили употребление их языка, который, бесспорно, был самым совершенным из всех, какие были придуманы людьми. Однако и в Сирии, и в Египте большинство населения еще говорило на своих национальных наречиях, впрочем, с тем различием, что коптский язык был в употреблении лишь между грубыми и необразованными крестьянами, жившими по берегам Нила, тогда как сирийский язык был языком поэзии и диалектики на всем пространстве между горами Ассирии и Чермным морем. Армения и Абиссиния были заражены языком или ученостью греков, а их варварские диалекты, воскресшие в трудах новейших европейских ученых, были непонятны для жителей Римской империи. Языки сирийский и коптский, армянский и эфиопский освящены тем, что на них совершается богослужение в местных церквах, а теологию этих народов обогатили переводы и Священного Писания, и произведений самых популярных отцов церкви. По прошествии тысячи трехсотшестидесяти лет пламя религиозной вражды, впервые зажженное проповедью Нестория, еще не угасло в недрах Востока, и враждующие между собой христианские общины до сих пор еще придерживаются верований и правил церковного благочиния, установленных их основателями. Несториане и монофиситы, несмотря на то, что живут в самом низком невежестве, бедности и рабстве, отвергают религиозное верховенство Рима и очень дорожат веротерпимостью своих турецких повелителей, которая дозволяет им предавать анафеме, с одной стороны, св. Кирилла и Эфесский собор, а с другой — папу Льва и Халкидонский собор. Содействие, оказанное ими падению Восточной империи, останавливает на себе наше внимание, и читатель найдет некоторый интерес в разнообразных подробностях относительно I. несториан, II. яковитов, III. маронитов, IV. армян, V. коптов и VI. абиссинцев. Первые три секты употребляли сирийский язык, а каждая из трех остальных выражалась на своем национальном диалекте. Однако новейшие уроженцы Армении и Абиссинии не могли бы вступать в разговор со своими предками, а отвергнувшие арабскую религию египетские и сирийские христиане усвоили арабский язык. Время оказало содействие ухищрениям духовенства, и как на Западе, так и на Востоке к Божеству обращаются на устарелом языке, который незнаком большинству верующих.
