3. И натура, и общество налагают неизбежную обязанность загладить причиненный вред, а тот, кто пострадал от личной обиды, приобретает особые личные права и может вчинять законное преследование. Если нашему попечению была вверена чужая собственность, то степень нашей заботливости зависит от того, как велика выгода, которую мы извлекаем из такого временного пользования; лишь в редких случаях мы можем быть подвергнуты ответственности за такую случайность, которой нельзя было избежать, но последствия добровольного недосмотра всегда должны падать на ответственность того, кто в нем провинился. Римлянин отыскивал украденные вещи путем гражданского иска; они могли перейти в чистые и невинные руки, но ничто, кроме тридцатилетней давности, не могло уничтожить его первоначального права на них. Они возвращались ему по приговору претора, и причиненный ему вред вознаграждался вдвое, втрое и даже вчетверо, смотря по тому, было ли совершено похищение втайне или с явным насилием и был ли похититель пойман на месте преступления или открыт после произведения розысков. Аквилиев закон ограждал принадлежащих гражданину рабов и рогатый скот от злонамеренности или небрежности, и за домашнее животное взыскивалась самая высокая цена, какую оно имело в какой-либо момент в том году, который предшествовал его смерти; в случае уничтожения каких-либо других ценных предметов, основанием для их оценки служил тридцатидневный период времени. Личное оскорбление бывает более или менее тяжелым, смотря по тому, каковы современные нравы и какова восприимчивость обиженного, и нелегко определить размер денежного вознаграждения за скорбь или за унижение, причиненные оскорбительным словом или нанесением удара. Грубая юриспруденция децемвиров смешала в одно все неосторожные обиды, не доходившие до повреждения какого-либо члена тела, и осудила виновного на уплату двадцати пяти ассов. Но через три столетия монета, носившая то же самое название, понизилась с одного фунта весу на пол-унции, и наглость богатого римлянина могла находить дешевое развлечение в нарушении и в удовлетворении закона Двенадцати Таблиц. Вератий бегал по улицам, нанося прохожим удары в лицо, а шедший вслед за ним с кошельком в руках слуга тотчас прекращал их жалобы, выдавая каждому законное вознаграждение в двадцать пять медных монет, то есть около одного шиллинга. Преторы на основании справедливости рассматривали и взвешивали различные свойства каждой личной жалобы. Присуждая к уплате вознаграждения, судья позволял себе принимать в соображение разнообразные условия времени и места, возраста и общественного положения, которые могли увеличивать позор или физические страдания обиженного; но если бы он дозволил себе наложить денежный штраф или какое-нибудь примерное наказание, он вторгнулся бы в сферу уголовного законодательства, хотя и восполнил бы этим путем его недостатки.

О казни диктатора Альбы, который был разорван в куски восемью лошадьми, Ливий говорит как о первом и последнем примере римского жестокосердия при наказании за самые ужасные преступления. Но этот акт правосудия или мщения был совершен над иноземным врагом в пылу победы и по приказанию одного человека. Законы Двенадцати Таблиц представляют более ясное доказательство того, каков был дух нации, так как они были составлены самыми мудрыми членами сената и были одобрены свободным народным голосованием; однако эти законы, подобно постановлениям Дракона, написаны кровью. Они утверждают бесчеловечный и несправедливый принцип возмездия и строго приказывают отнимать око за око, зуб за зуб и член тела за член тела, если виновный не купит помилования уплатой пени в триста фунтов меди. Децемвиры распределили с большой щедростью более легкие наказания бичеванием и отдачей в рабство, а следующие девять преступлений разнородного характера были признаны достойными смерти: 1. Всякий поступок, в котором обнаруживалась государственная измена или сношение с общественным врагом. Способ наказания был и мучителен, и позорен: на голову преступного римлянина накладывали покрывало, его руки связывали позади спины и после того, как ликтор наказал его плетьми, его вешали посреди форума на кресте или на зловещем дереве. 2. Ночные сходки в городе, все равно, собирались ли они под предлогом удовольствия, религии или общественной пользы. 3. Убийство гражданина, за которое, по врожденным чувствам всех людей, требуется кровь убийцы. Отрава еще более отвратительна, чем убийство мечом или кинжалом, и мы с удивлением узнаем из двух гнусных преступлений, с каких древних времен этот вид утонченного злодейства заразил чистоту республиканских нравов и скромные добродетели римских матрон. Отцеубийцу, нарушившего законы природы и признательности, бросали в мешке в реку или в море, а впоследствии было приказано класть с ним в мешок петуха, ехидну, собаку и обезьяну как самых приличных для него товарищей. В Италии не водятся обезьяны, но этого не замечали до половины шестого столетия, когда впервые случилось отцеубийство. 4. Преступление поджигателя. Его предварительно подвергали телесному наказанию, а потом сжигали, и только в этом единственном случае наш рассудок готов признать справедливость возмездия. 5. Ложная клятва на суде. Свидетеля, дававшего показания под влиянием подкупа или личного недоброжелательства, сбрасывали с Тарпейской скалы в наказание за вероломство, которое могло быть тем более пагубно, что уголовные законы были очень суровы, а письменные доказательства еще не были в употреблении. 6. Подкупность судьи, принявшего взятку для того, чтобы постановить несправедливый приговор. 7. Пасквили и сатиры, иногда нарушавшие своими резкими выходками спокойствие необразованного городского населения. Автора таких произведений били дубиной, чего он был вполне достоин; но нам неизвестно положительно, били ли его до тех пор, пока он не умирал под ударами палача. 8. Совершенное ночью повреждение или истребление зернового хлеба, принадлежащего соседу. Преступника вешали, полагая, что такая жертва будет приятна Церере. Но лесные божества были менее жестокосердны, и за уничтожение самого ценного дерева взыскивалось лишь умеренное вознаграждение в двадцать пять фунтов меди. 9. Волшебные чары, с помощью которых, по мнению латинских пастухов, можно было истощить физические силы врага, прекратить его жизнь и перенести на другое место посаженные им деревья, хотя бы эти деревья уже пустили глубокие корни. Мне остается упомянуть о жестокости, с которой законы Двенадцати Таблиц относились к несостоятельным должникам, и я позволю себе предпочесть буквальный смысл древних постановлений благовидным тонкостям новейшей критики. После того как существование долга было удостоверено на суде доказательствами или собственным признанием, римлянину давали тридцатидневную отсрочку, а затем отдавали его в руки кредитора, который держал его в заключении, давал ему ежедневно по двенадцати унций рису и мог надеть на него цепи весом в пятнадцать фунтов; сверх того этого несчастного выводили три раза на рыночную площадь для того, чтобы он мог взывать к состраданию своих друзей и соотечественников. По прошествии шестидесяти дней долг уплачивался утратой или свободы, или жизни; несостоятельного должника или лишали жизни, или продавали в рабство к иноземцам по ту сторону Тибра; но если несколько кредиторов были одинаково упорны и безжалостны, закон предоставлял им право разделить его тело на части и удовлетворить свою мстительность этим отвратительным дележом. Защитники этого варварского закона утверждали, что он удержит лентяев и мошенников от таких долгов, которых они не в состоянии уплатить; но опыт доказывает, что было бы неосновательно рассчитывать на такое полезное запугивание, так как ни один кредитор не захотел бы пользоваться таким правом, которое не доставляло ему никакой выгоды. По мере того как римские нравы стали смягчаться, уголовные законы децемвиров отменялись человеколюбием и обвинителей, и свидетелей, и судей, и в результате чрезмерной строгости оказалась безнаказанность. Законы Порциев и Валериев запретили судьям подвергать свободных граждан каким-либо уголовным или даже телесным наказаниям, и устаревшие кровожадные законы были из коварства, а может быть, и не без основания, приписаны не патрицианской, а царской тирании.