С наступлением весны стоявшие гарнизонами в городах императорские войска собрались в числе восемнадцати тысяч человек в окрестностях Рима. Зиму они не провели в бездействии. По приказанию и по примеру Нарсеса они ежедневно занимались военными упражнениями пешком и верхом и приучались повиноваться звуку военных труб и исполнять все движения и эволюции пиррической пляски. От берегов пролива, отделяющего Италию от Сицилии, Буккелин стал медленно подвигаться к Капуе с тридцатью тысячами франков и алеманнов, поставил деревянную башню на мосту Казилина, прикрыл себя с правой стороны рекой Вултурном и оградил остальную часть своего лагеря стеной из острых кольев и повозками, колеса которых были вкопаны в землю. Он с нетерпением ожидал возвращения Лотаря, увы, не зная, что его брат никогда не возвратится и что этот вождь вместе со своей армией погиб от странной болезни на берегах озера Бенака, между Трентом и Вероной. Знамена Нарсеса скоро приблизились к Вултурне, и Италия стала с трепетом ожидать исхода этой решительной борьбы. Дарования римского главнокомандующего обнаруживались едва ли не более всего в тех спокойных военных операциях, которые предшествуют боевой тревоге. Своими искусными маневрами он лишил варвара подвоза съестных припасов, отнял у него те выгоды, которые он мог извлечь из господства над мостом и рекой, и принудил его подчиниться воле противника в том, что касалось выбора места и дня сражения. Утром этого важного дня, в то время как армия уже выстроилась в боевом порядке, один из вождей герулов убил своего слугу за какую-то ничтожную вину. Из чувства справедливости или из гневного раздражения Нарсес потребовал к себе убийцу и, не слушая его оправдания, приказал казнить его смертью. Даже в том случае если жестокосердный варвар нарушил законы своей нации, это самовольное наказание было столько же несправедливо, сколько оно казалось неблагоразумным. Герулы пришли в негодование и остановились; но римский главнокомандующий, не стараясь смягчить их раздражение и не дожидаясь, какое они примут решение, громко объявил, среди звука военных труб, что, если они не поспешат занять свой пост, они лишатся почестей победы. Его войска были поставлены растянутым фронтом: с боков стояла кавалерия, в центре - тяжеловооруженная пехота, в арьергарде - стрелки из лука и пращники. Германцы подвигались вперед остроконечной колонной в форме треугольника или клина. Они пробились сквозь слабый центр Нарсеса, который принял их с улыбкой в эту гибельную западню и приказал стоявшей на флангах кавалерии окружить их с боков и сзади. Массы франков и алеманнов состояли из пехоты: у каждого из них висел на боку меч и щит, а для нападения они употребляли тяжелую секиру и загнутый крючком дротик, которые могли быть страшны только в рукопашном бою или на близком расстоянии. Отборные римские стрелки, посаженные на коней и покрытые броней, безопасно окружили эту неподвижную фалангу, восполняли свою немногочисленность быстротою своих движений и пускали свои стрелы в массу варваров, которые, вместо кирас и шлемов, носили широкие меховые или полотняные одежды. Варвары остановились; ими овладел страх; их ряды смешались, а герулы, предпочтя славу мщению, неистово устремились в эту решительную минуту на голову колонны. Их вождь Синбал и готский принц Алигерн выказали необыкновенную храбрость, а их пример побудил победоносные войска довершить гибель неприятеля мечами и копьями. Буккелин и большая часть его армии погибли на поле сражения или в водах Вултурна, или от руки рассвирепевших крестьян; однако трудно поверить, что победа, от которой спаслись только пять алеманнов, могла быть куплена смертью только восьмидесяти римлян. Уцелевшие от войны семь тысяч готов обороняли крепость Кампсу до весны следующего года, и каждый посланец Нарсеса привозил известие о взятии итальянских городов, имена которых были извращены невежеством и тщеславием греков. После битвы при Казилине Нарсес вступил в столицу; оружие и сокровища, отбитые у готов, франков и алеманнов, были выставлены напоказ; солдаты с гирляндами в руках прославляли своими песнями победителя, и Рим сделался в последний раз свидетелем чего-то похожего на триумф.

После шестидесятилетнего владычества престол готских королей был занят равеннскими экзархами, заменявшими римского императора и в мирное, и в военное время. Их сфера власти скоро была ограничена небольшой провинцией, но сам Нарсес, который был первым и самым могущественным из экзархов, управлял в течение почти пятнадцати лет всем Италийским королевством. Подобно Велисарию, он заслуживал той чести, чтобы на него обрушились зависть, клевета и опала; но любимец - евнух или умел сохранить доверие Юстиниана, или умел запугивать и сдерживать неблагодарных и трусливых царедворцев тем, что стоял во главе победоносной армии. Впрочем, Нарсес снискал преданность войск не путем малодушной и вредной снисходительности. Позабывая уроки прошлого и не заботясь о будущем, они употребляли во зло свое благополучие и спокойствие. В городах Италии слышалось шумное веселье пирующих и танцующих; плоды победы тратились на чувственные удовольствия, и не оставалось ничего другого, говорит Агафий, как заменить щиты и шлемы сладкозвучной лютней и громадной чаркой для вина. В благородном обращении к солдатам, от которого не отказался бы любой из римских цензоров, евнух порицал их за эти бесчинства и пороки, пятнавшие славу армии и угрожавшие ее безопасности. Солдаты устыдились и смирились; дисциплина была восстановлена; укрепления были исправлены; защита каждого из главных городов и начальство над стоявшими там войсками были поручены особому герцогу и бдительность Нарсеса обнимала все обширное пространство от Калабрии до Альп. Остатки готской нации частью очистили страну, частью смешались с местным населением; франки, вместо того чтобы отмщать за смерть Буккелина, отказались без борьбы от своих итальянских завоеваний, а взбунтовавшийся вождь герулов Синбал был побежден, взят в плен и повешен на высокой виселице по приказанию справедливого и неумолимого экзарха. После волнений, сопровождавших продолжительную бурю, гражданское положение Италии было урегулировано прагматической санкцией, которую император обнародовал по просьбе папы. Юстиниан ввел свою собственную юриспруденцию в западные школы и суды: он подтвердил акты Теодориха и его ближайших преемников; но все, что было исторгнуто силой или подписано из страха во время узурпации Тотилы, было отменено и уничтожено. Правительство ввело умеренную систему управления, которая имела целью согласить права собственности с давностью владения, денежные требования государства с бедностью народа и прощение преступлений с интересами добродетели и общественного порядка. Под управлением равеннских экзархов Риму было отведено второстепенное место. Впрочем, сенаторам сделали снисхождение, дозволив им посещать их поместья, находившиеся в Италии, и беспрепятственно приближаться к подножию Константинопольского престола; введение правильных весов и мер было поручено папе и сенату, а жалованье законоведам и докторам, ораторам и грамматикам было назначено с той целью, чтобы в древней столице не угасал или снова зажегся светильник знаний. Но Юстиниан тщетно издавал милостивые эдикты, а Нарсес тщетно старался исполнять его желания, вновь строя города и в особенности церкви. Власть королей действует всего успешнее, когда дело идет о разрушении, а двадцать лет войны с готами окончательно разорили и обезлюдили Италию. Еще во время четвертой кампании, когда за соблюдением дисциплины наблюдал сам Велисарий, пятьдесят тысяч земледельцев умерли от голода в небольшом Пиценском округе, а принимая в буквальном смысле свидетельство Прокопия, мы приходим к заключению, что понесенная Италией потеря людьми превышает ее теперешнее число жителей.

Я желал бы верить тому, что Велисарий искренно радовался триумфу Нарсеса, но не решусь этого утверждать. Впрочем, из сознания совершенных им самим подвигов он мог научиться без зависти уважать личные достоинства соперника; к тому же отдых престарелого воина увенчался последней победой, спасшей и императора, и столицу. Для варваров, ежегодно посещавших римские провинции, служила такой сильной приманкой надежда на добычу и на субсидии, что они нисколько не падали духом от случайных поражений. В тридцать вторую зиму Юстинианова царствования Дунай замерз на значительную глубину. Заберган стал во главе болгарской кавалерии, и за его знаменем последовали разноплеменные толпы славян. Варварский вождь перешел, не встречая сопротивления, через реку и через горы, рассеял свои войска по Македонии и по Фракии и, имея при себе не более семи тысяч всадников, дошел до длинной стены, построенной для защиты константинопольской территории. Но произведения человеческих рук не могут выдерживать нападений самой природы; недавнее землетрясение расшатало фундамент стен, а военные силы империи были заняты на дальних границах в Италии, Африке и Персии. Семь школ (так назывались роты гвардейцев или домашних войск) были увеличены в своем составе, так что в них насчитывалось пять тысяч пятьсот человек, а обыкновенными местами их стоянок были мирные азиатские города. Но храбрых армян мало-помалу заменили ленивые граждане, которые покупали этим способом освобождение от обязанностей общественной жизни, не подвергая себя опасностям военной службы. Между этими солдатами было немного таких, которых можно бы было уговорить выйти за городские ворота, и не было ни одного, который не покинул бы поля сражения, если бы только имел достаточно сил, чтобы убежать от болгар. Доставленные беглецами известия преувеличивали число и свирепость врагов, которые будто бы насиловали посвященных Богу девственниц и бросали новорожденных детей на съедение собакам и ястребам; толпа поселян, просивших пищи и защиты, усилила смятение жителей, а Заберган раскинул свой лагерь в двадцати милях от Константинополя, на берегу небольшой речки, опоясывающей Меланфий и затем впадающей в Пропонтиду. Юстиниан струсил, а те, которые знали его только в его старости, делали утешительное предположение, что он утратил живость и энергию своей молодости. По его приказанию золотые и серебряные сосуды были вынесены не только из тех церквей, которые находились в окрестностях Константинополя, но даже из тех, которые находились в городских предместьях; дрожавшие от страха зрители усыпали городской вал; под золотыми воротами толпились бесполезные генералы и трибуны, а сенат разделял с народом и его труды, и его страх.