Исступлённые крики обозлённых римлян, команды их командиров. Все силы брошены на то, чтобы проломить эту неуязвимую стену из высоченных щитов алого цвета, чтобы дотянуться до врага, поразить его мечом, на худой конец вцепиться зубами в горло. Тщетно. Эти неведомые гиганты стоят нерушимо. Кажется, они не люди, а могучие титаны из древних легенд, восставшие против богов. Удар огромного топора, который не в силах удержать обычный человек, разбивает щит вдребезги, отсекает не только руку, держащую щит, но и разваливает самого воина надвое, до самой земли. А товарищ гиганта страхует – защищает от других врагов, щитоносец ловко орудует неподъёмным для ромея щитом, и в сердце солдата невольно закрадывается страх. И пропадает неведомо куда боевой пыл, становится тяжелее орудовать коротким солдатским мечом, выпадает из руки сарисса…

Стихают команды командиров, легионеры дерутся уже не столько для того, чтобы уничтожить неизвестных варваров, сколько чтобы сохранить свою жизнь. В запале схватки они не замечают, что их противник уже перестраивается. Края алой стены дружины выплёскивают два языка, охватывающие быстро редеющую манипулу, которую неумолимо перемалывают секироносцы и лучники. Громкий, нечеловеческий рык из глубины славянского строя, и… Удар щитом, не таким массивным, как у тех, кто прикрывает своих товарищей, но при славянской силушке и его достаточно. Легионер катится по земле, а длинный прямой клинок рассекает его тело, словно и нет кожаных, густо проклёпанных медью доспехов. Булат против кожи. Сталь против меди. Сила против слабости…

Снова рык, и остатки манипулы почти мгновенно растворяются среди тусклых, крашенных в коричневый и чёрный цвет доспехов. Славяне не любят блестящее, сияющее золотом и серебром оружие. Случайный солнечный зайчик может выдать воинов врагу задолго до того, как человеческий глаз различит противников. Лишь лезвия мечей сияют чистотой и невиданным прежде рисунком булатной стали. И крошит славянское оружие солдат распятого, проклятого истинными богами.

Короткий хриплый вскрик. Ещё один… Воин выпрямился над телом, махнул рукой:

– Княже, мы закончили!

– Идём дальше.

Снова выстраивается коробка строя. Дружина двигается дальше, оставив за собой горы трупов. Раненых римлян добили. Ни к чему раньше времени поклоняющимся распятому знать о том, что славянские воины появились на Оловянных островах. Храбр потянул верёвку, привязанную к шее пленника:

– Эй, поднимайся. Пошли!

Тот, видимо, понял по смыслу, что делать. Поднялся с колен, как его поставили в самом начале сечи, прикрыв своими щитами, отроки. Как-никак – ответственность за жизнь сего чужака на них. Сам князь доверил! И оправдать это доверие нужно даже ценой собственной жизни. Только старшие отроков в бой не пустили. Раньше – да. Так то и не противники были дружинникам. А в этот раз всё серьёзно. Настоящая битва. Да и врагов больше, чем славян. Хорошо, что лучников у ромеев не было. Ну и… мелковаты они против наших-то… То ли недокормлены сызмальства, то ли народ такой низкорослый испокон веков. Сами отроки повыше иных солдат были. Впрочем, недолго им уже в отроках ходить. Ещё две весны – и станут взрослыми…

Вот и бухта, в которой ждут лодьи. И вдруг вновь останавливается дружина. Князья проталкиваются вперёд – перед небольшим строем воинов, оставшихся сторожить насады, собралась огромная толпа полуголых низкорослых людей, одетых в шкуры, а то и вообще без них, в одних набедренных кожаных фартуках. У всех раскрашены разными знаками лица. В руках – луки, дубины, копья. Оружие, впрочем, худое. Наконечники у кого каменные, у кого вообще костяные. Редко у кого медные или бронзовые. Железных так и вовсе, почитай, нет. Что-то орут, то ли оскорбляют, то ли просят – их речь неведома. Перед толпой – одетые в свои белые одежды друиды. Слав тридцать душ насчитал. С посохами ветвистыми, с серпами на поясах. Увидели выходящую на берег остальную дружину славянскую – притихли. Но как различили монаха на вервии, словно взорвались. Заорали бешено, затрясли своим жалким оружием, а друиды вперёд подались. Правда, старший из них обернулся, знак какой-то сделал, и весь ор словно обрезало. Тишина угрюмая воцарилась на берегу. Подошли ближе к славянам, остановились перед князьями:

– Отдайте нам монаха!

Гостомысл вперёд шагнул:

– Нет.

Старший из друидов с нажимом повторил:

– Отдайте! Вы обещали! Ни один из служителей проклятого живым не уйдёт!

Брячислав отодвинул брата:

– Обещали. И слово своё сдержали. В отличие от вас. Все поклоняющиеся распятому мертвы.

Друид посох вскинул, указал на сжавшегося Брендана, отроки шагнули вперёд, вскинули щиты, прикрывая пленника.

– Этот жив!

– Мы обещали ему жизнь, если сей служитель проведёт нас на Зелёную землю. Слово сказано.

– Ты тоже обещал нам его жизнь!

Брячислав насупился, взглянул сурово из-под густых бровей, повторил:

– Слово, данное обманщику, силы не имеет.

– Что?!

Друид даже отшатнулся, сделал движение, словно хотел обернуться, да не успел – князь продолжил речь:

– Тогда скажи, зачем натравил на нас ромейских солдат?

И… осёкся друид. Молвил потрясённо:

– Откуда ты знаешь?!

Скривились губы Гостомысла в недоброй ухмылке.

– Ромеи лежат в пяти верстах отсюда. Ворон кормят. Мы же не потеряли ни одного воина. Так что не рассчитали вы нашей силы. А вздумаете этих дикарей натравить… – Снова ухмыльнулся, слегка вытянул меч из ножен, пустил зайчика в глаза друиду. Тот отшатнулся от неожиданности, а князь добавил: – Как думаешь, друид, сколько твоих пиктов уцелеет, если схлестнёмся? Лучше разойдёмся по-хорошему. Мы уйдём. Монах с нами уйдёт. Здесь не останется. Так что, получается, мы слово своё сдержим, в отличие от вас, служителей проклятого истинными на вашей земле не останется. Договорились?

Скривился друид, будто полыни наелся, да деваться некуда – сам себя и сдал со всеми потрохами. Молвил, будто выплюнул:

– Пусть так и будет. Но отныне мы враги.

Брячислав спокойно, даже лениво припечатал:

– Пусть так и будет. Враги. Но пока от берега не отчалим – друзья.

Как же не хотелось друиду эти слова говорить, да деваться некуда:

– Друзья… – Глянул на солнышко красное, опять выплюнул слова из губ своих: – Времени у вас – пока солнце вершины большого дуба не коснётся. – Показал рукой какого.

Князья глянули, кивнули… Монаха сразу вниз, под палубу запихнули. И отроков с ним до кучи. Через борта деревянные только крики послышались:

– И – раз! И – раз!

Колыхнулась лодья, затем ещё раз. Потом, чувствуется, заскользила по водам морским. Замерла на месте. Заскрипели доски палубы. Затопали ноги воинов. Храбр со Славом оба словно струна на гуслях – а ну как послышится звон металла, крики нападающих? Но пока тишина. Пискнули уключины, замолкли. Лишь по первому гребку они звуки издают, а потом тихо работают. Качнулась вновь лодья. Двинулась, видимо. Тут Слав Храбра в бок толкнул:

– Глянь!

Друг посмотрел и рот открыл от изумления – монах пленный руками связанными доски у лодьи гладит, швы щупает, и лицо у пленника такое изумлённое. Потом даже зависть проявилась. Вздохнул Брендан, потом что-то грустно произнёс, ни к кому не обращаясь, и сел прямо на киль, проходящий понизу, обхватил ладонями спутанными нечёсаную голову с выбритой макушкой и опять про себя забормотал непонятно что…

Долго ли, коротко ли, крышка люка откинулась, Путята вниз заглянул, весело произнёс:

– Всё, вылезайте. И этого с собой тащите. Можете с него путы снять.

Слав кивнул, нож вытащил из ножен, к монаху подошёл. А тот тоскливо на отрока глянул и подбородок задрал, мол, режь ему горло. Удивился славянин такому, даже жалко мужчину стало, но виду не подал. Разрезал верёвки, запястья пленника стягивающие. Благо не своя, из дому. В том монастыре и нашли. Славянскую-то распутал бы бережно, вновь в мешок уложил – пригодится. А эта – неровная, суковатая, как говорится. Только на выброс… Монах удивился, что-то спросил, но парнишка отрицательно покачал головой: мол, извини, не понимаю… Вымахнул наружу, спустил вниз руку – цепляйся. Брендан сообразил. Ухватился, да Храбр снизу подсадил. Вытащили общими усилиями. А Слав удивился – ладонь у этого служки твёрдая, в мозолях. Как у воина… Или гребца…