Начальник стражи прервал свой рассказ и посмотрел на Жигмонта с улыбкой.

— Вы, должно быть, удивляетесь тому, что из памяти моей совершенно изгладилось точное число городских домов и пригородных усадеб, которыми владел мой отец! Но тяжкий гнет бедствий…

— О, я не из тех, кто живет прошлым! — Жигмонт улыбнулся своей смешливой улыбкой. — Я столько всего перезабыл! Вот и вас никак не могу вспомнить! Но рассказывайте дальше!

— Слушайте! — Романо переставил фонарь поближе. — Итак, после смерти деда достояние моего отца еще приумножилось, потому что дед за свою долгую жизнь успел кое-что скопить, и, разумеется, всё это унаследовал его единственный сын.

Мы с братом росли в богатстве и холе. Многочисленные слуги и служанки, прекрасные лошади, дорогая одежда. Отец и особенно мать радели и о нашем образовании. Нам нанимали учителей, родители желали видеть меня не менее чем доктором права, а брата Грегорио — таким же уважаемым и искусным лекарем, каким был наш отец.

Но одно дело — полет мечтаний, и совсем другое — земная жизнь! Оба мы не оправдали надежды родителей. Мне была скучна юриспруденция, еще в детстве я пристрастился к оружию разных видов и бредил битвами и походами. Брат Грегорио не проявлял ни малейшей склонности к медицине! Сумрачный и нелюдимый, он любил деревню и в сельской местности чувствовал себя куда привольнее, нежели в городских стенах.

Разумеется, я, почти ребенок, не смел ослушаться родителей и покорно корпел над постылым Кодексом Юстиниана, постылые учителя порою больно шлепали меня корешками ненавистных мне книг.

Что до моего брата, то он проявил упрямство и в конце концов отец просто вынужден был уступить ему. Отец предоставил в распоряжение Грегорио самую дальнюю свою усадьбу, где брат мой и зажил по своему усмотрению.

Но случилось так, что спустя некоторое время управляющий имением привез моему отцу письмо. В этом неприятном для отца послании дворянин, живший по соседству с усадьбой, где поселился Грегорио, уведомлял отца о том, что брат мой ведет себя крайне дурно и, в частности, соблазнил трактирную служанку из ближнего городка и сожительствует с ней бесстыдно и напоказ, нимало не заботясь о добром имени семьи, а также о мнении окрестных дворян и горожан.

Все эти сведения крайне опечалили отца. Он скрыл их от матери и решил сам поехать и узнать всё на месте; так сказать, убедиться собственными глазами в семейном нашем позоре.

Сейчас вы узнаете, почему мне так хорошо запомнилось то, что произошло вслед за получением рокового письма.

Лето выдалось погожее, теплое и светлое. Отец сказал матери, что поедет проведать Грегорио. Мать, ни о чем дурном не подозревавшая, принялась уговаривать его, чтобы он и меня взял с собой за город. Зная причину своей поездки, отец противился уговорам супруги, как только мог! Но испугавшись, что она что-то заподозрит, обещал взять меня с собой. Он собирался выехать рано утром в собственной повозке в сопровождении нескольких слуг. Я думаю, он ничего не имел бы против того, чтобы я проспал назначенное время. Но я вовсе не прочь был прогуляться за город и пробудился ни свет ни заря!

Мы двинулись в путь. Должно быть, мне и прежде случалось бывать за городом, но запомнилась именно эта поездка. Светило солнце. В полях колосились, наливаясь зрелостью, хлеба. Сельские девушки в своих грубоватых, но ярких одеждах казались естественной частицей окружавшей их природы.

К полудню мы добрались до городка, в котором находился трактир, откуда брат мой сманил служанку. Мне было свойственно обычное мальчишеское любопытство и проще всего было удовлетворять это любопытство, прислушиваясь к болтовне слуг и служанок из нашего дома. При отце, а особенно при матери они побаивались распускать языки, но меня не стеснялись, воображая, будто я еще слишком мал для того, чтобы понять, о чем они сплетничают. Таким образом, я уже знал, зачем отец отправился в деревню.

Трактир представлял собою двухэтажное строение с наружной лестницей. На втором этаже помещались комнаты для приезжающих. Видимо, трактирщика уже осведомили о приезде моего отца. Едва мы подъехали, как поднялась заметная суматоха, прислуга заметалась по двору, из окон выглядывали женские лица. Всё это я с интересом разглядывал.

Наконец к отцу выбежал сам трактирщик, толстый, как и подобает трактирщикам, с хитрой физиономией.

— Добро пожаловать, мессир Джакомо! Я сейчас приготовлю вам комнату! А это ведь ваш меньшой? — он указал на меня. — Славный мальчуган!

— Благодарю! Комнаты нам не нужно, — сдержанно ответил отец. — Я надеюсь засветло добраться до усадьбы!

— Тогда, быть может, желаете отобедать?

— Нет. В усадьбе мы и пообедаем! Но я желал бы побеседовать с тобой наедине.

Отец говорил спокойно, но даже я, ребенок, заметил, что это спокойствие стоит ему значительных усилий.

Трактирщик закивал понимающе, пожалуй, слишком понимающе, как я теперь думаю, и, суетливо кланяясь, повел отца вверх по лестнице. Слугам и мне отец приказал подождать внизу, во дворе.

О чем беседовал мой отец с трактирщиком, я догадываюсь, хотя слышать их беседу мне не довелось. Зато я беспрепятственно вслушивался в разговоры трактирных слуг и служанок с присевшими на скамью у стены слугами моего отца.

Как сейчас вспоминаю яркий солнечный день и молодую женщину, выплеснувшую помои из лохани прямо во двор. Совершив сие полезное деяние, она сочла необходимым для себя передохнуть с полным на это правом. И вот, оперев пустую лохань о бедро, она остановилась перед нашими слугами. Я почувствовал, что мне и стыдно, и приятно глядеть на ее обнаженные до локтей сильные, привыкшие к черной работе руки, на полные сильные бедра, ясно видимые под юбкой. Должно быть, она заметила мое смущение, потому что потрепала меня по волосам и в этот простой жест вложила всю развращенность женщины, то что называется, видавшей виды. Меня смутила эта ласка, я отбежал в сторону и притворился, будто внимательно разглядываю кучу песка, выискивая мелкие цветные камешки. Но уши я навострил.

— Ты давай полегче! — добродушно заметил один из наших слуг постарше, обращаясь к трактирной прислуге. — Не видишь разве, молодой господин еще дитя!

Служанка заливисто расхохоталась.

— Такое же дитя, как его старший брат! — звонко произнесла она.

Слуги посмотрели на женщину выжидательно, им хотелось услышать более или менее подробный рассказ о любовной связи моего брата Грегорио.

— Да уж! — служанка присела на край скамьи. — Сыновья у мессира лекаря, что малые дети!

— Особенно старший! — фыркнул наш молодой слуга.

— Видели бы вы, как он приезжал сюда каждый божий день! Коня загонял!

— Будто и загонял! — пожилой слуга напустил на себя равнодушный вид.

— Загонял, загонял! А было бы из-за кого!

— Из-за кого же? — не выдержал молодой слуга. — Ты уж расскажи, не томи!

— Не томи, давай! — поддержали еще двое слуг. Один из них подскочил к женщине, наклонился и обнял ее. Она притворно взвизгнула. Они оба принялись в шутку бороться.

— Бросьте вы эту чертову возню! — приструнил их старый слуга.

Наконец служанка трактирщика смогла начать свой рассказ. Она была раскрасневшаяся, запыхалась, будто бежала.

— Кларинда эта, ну, которая приглянулась старшему лекарскому сыну, — девка, видать по всему, себе на уме! Слухами земля полнится, вот и о ней кое-что рассказывали! Говорили, будто приплыла она в город на чужеземном корабле и была вроде как невольницей у какого-то греческого купца!

— Так уж и невольницей? — недоверчиво спросил наш старый слуга.

— Невольницей, невольницей! — служанка сама уверилась в своих словах. — Грек ее в кости проиграл в портовом кабаке!

— Вовсе нет! — неожиданно вмешался молодой слуга.

— Ты-то откуда знаешь? — женщина обиделась.

— Да просто я был в том кабаке!

— Вот тебе и раз! — встрепенулись остальные.

— И, не таясь, скажу, — продолжил молодой слуга. — Если речь о той самой девке, завидую я старшему сыну нашего хозяина, и еще как завидую!