Захидов умчался бешеными петлями, как спугнутый заяц. Смотреть ему вслед оказалось приятно – а поэтому противно. С волками жить, напомнил Шестаков уже себе и начал планерку.

Новости из директорской жизни разлетались по заводу со скоростью свиста. Замы и начальники цехов вступали в кабинет на манер запуганных медузами купальщиков, здоровались тихо и глаза держали долу – кроме пары необходимых старичков, на полставки работавших фрондерами. Шестаков в очередной раз напомнил себе уволить секретаршу и в очередной раз передумал, когда она принесла кофе. Может, у нее автомат особый, так что любая освоит, неуверенно подумал Шестаков и постановил не отвлекаться на ерунду. И без того было на что отвлекаться.

Третий цех так и не выходил из режима пусконаладки. То есть формально подготовка завершилась, расконсервация оборудования прошла по инструкции и без эксцессов, выдернутые из слабооплачиваемой нирваны поставщики оборудования, поскрипев мозгами, рейсфедерами и что там у них еще участвовало в разработке комплексов АСУ, подтвердили штатность, а Жарков уверял, что модернизация и перевод управления на современную платформу подождут как не относящиеся к первой необходимости по целой куче причин, включая пресловутые военнотайные. Но Еремеев, бывший начальник третьего, настаивал, что оборудование еще не сыгралось, и надо подождать. А сколько ждать, не говорил. И как ускорить сыгрывание – тоже. Шестаков сильно страдал от этого, а еще сильнее – оттого, что не мог Еремеева уволить. Во-первых, его с большим трудом выманили с пенсии. Во-вторых, он так и не согласился подписывать стандартный договор, поэтому оставался круглым неотставляемым и. о. В-третьих, Жарков после консультаций с московскими светилами поставил Еремеева первым в список неприкосновенных. Спасибо хоть список вышел коротеньким.

Сегодня Еремеев порадовал хотя бы тем, что третий цех, скорее всего, запустится в начале декабря. И. о. главного инженера опять насипел кучку оговорок, к тому же начало декабря было сроком, который Шестакову месяц назад мог явиться лишь во сне и в качестве завязки кровавого кошмара. Но Шестаков достаточно изучил ситуацию и Еремеева, чтобы увидеть в объявлении повод для радости. Довольно крупный повод.

Обход территории его в этом убедил. Шестаков начал с третьего – и обнаружил там чистоту, тишину и напряжение за стеклом. Десятки людей в голубых халатах вглядывались во что-то малозаметное, обнюхивали громоздкие, но вызывающие уважение, а не смех, приборы, обменивались короткими репликами и возвращались к чему-то малопонятному и важному. В голове всплыло малознакомое слово «юстировка». Шестаков гнал его, пока пытался разобрать, ваньку инженерный корпус валяет или действительно обеспечивает возрождение работоспособности цеха и обороноспособности родины. Наконец Шестаков решил, что все взаправду, кивнул, покосившись на страшно независимого Еремеева – и вспомнил смысл слова. Глупо, но это Шестакова развеселило и успокоило. Дальнейший обход усилил благодушный настрой. НТЦ бурлил и взревывал. Подъездные железнодорожные пути, закрытые прежним руководством, шустро расконсервировались, пережили экспресс-латание и со следующей недели могли обеспечить нормальное сообщение с узлом «Чулманск-3», что снимало массу проблем, связанных с поставками, отгрузкой, безопасностью и секретностью. Четвертая площадка, где находился так называемый технопарк, была очищена от сброда еще месяц назад. Ремонт шел в полный рост, и с нового года бизнес-центр по-любому будет готов принять нормальных арендаторов. Территория у ворот была вычищена на удивление, так что пара ядовитых замечаний, приготовленных для Захидова, пропала – вернее, была отложена до неизбежного следующего раза. А в первом и втором цеху все было почти штатно. Загрузка, конечно, упала, пока новых работяг не набрали и не обучили хотя бы азам. Поднимется, наберут, обучат – в этом можно было не сомневаться.

Шестаков давно понял, что байки про уникальных специалистов и про пагубность жесткой кадровой политики являются частью неэффективного менеджмента. Уникальных специалистов не бывает, место ушедшего немедленно займет новый, ничуть не хуже. И он, Шестаков Сергей Иванович, русский, беспартийный и злой, ставить условия не позволит ни менеджерам, ни пролетариям. Шестаков специально в первый же день провел собрание, на котором предложил трудовому коллективу исходить из того, что новое руководство – это навсегда, старое не вернется, завод мой, а всякий, кому это не нравится, может уволиться немедленно.

Доля уволившихся оказалась все-таки выше, чем Шестаков рассчитывал – тридцать процентов во втором цеху, под шестьдесят – в первом, а менеджеров еще раньше почти полностью обновили. Не беда: завод вернулся к законным хозяевам ради третьего цеха, до разрухи числившегося первым и главным. В его границах любая динамика по сравнению с 10-летним простоем была положительной. Следовательно, Шестаков действовал в верном направлении. А первый и второй цеха его волновали даже меньше, чем арендные площади на Чернышевского.

В административно-бытовой корпус Шестаков вернулся, когда уже стемнело. В приемной было неожиданно свежо – арбузно не по сезону. Секретарша, упорно смотревшая в монитор, от щелчка двери вздрогнула.

– Простите, что разбудил, Людмила Петровна, – вежливо сказал Шестаков.

– Ох, что вы, Сергей Иваныч. Вас человек ждет… Ждал… Ох, прошу прощения.

Секретарша поправила прическу и застыла с пальцами у виска.

– Людмила Петровна, вы в порядке? Что за человек?

Она проснулась и продолжила вроде по теме, но как-то невпопад:

– Да, он ушел. Приятный такой. Здесь был, сказал, что из главка.

И гаснущим тоном пробормотала:

– Из какого главка?

– Действительно, из какого главка? – подхватил Шестаков, теряя терпение.

– Я да, я могу, – сказала Людмила Петровна. – Он вот тут сидел, а потом сказал, что пойдет – ну и пошел, значит…

– Так, – сказал Шестаков и решительно обошел стол.

Секретарша снова вздрогнула, но напрасно – никаких игр на экране не было. Было начало официального письма сити-менеджеру с просьбой ускорить перевод первых этажей рабочих общаг в статус нежилых помещений. Была у Шестакова одна мысль в связи с этим.

– Ага, – сказал он, смягчаясь. – Да, формулировать тут тяжко. Давайте, Людмила Петровна, кофе попьем. Полегче станет, а? Сделаете?

– Да-да, конечно, – всполошенно согласилась секретарша.

Шестаков шагнул к кабинету, вспомнил утренний разговор с Жарковым и спросил:

– А человек тот не сказал, из какого главка он? Главк МВД, ЦРУ там, или древнегреческий какой-нибудь?

– Нет-нет, – сказала секретарша с улыбкой и снова замерла, будто мучительно вспоминая.

Да что с ней такое сегодня, подумал Шестаков и замер сам. Секретарша медленно произнесла:

– Он сказал – «Морриган».

Сдержаться, приказал себе Шестаков, но опоздал.

– Что?

– Слово незнакомое, вот я и забыла, – радостно объяснила, тоже себе, Людмила Петровна, подняла глаза на начальника, усохла под его взглядом и сбивчиво повторила, судорожно пытаясь понять, ее-то вина в чем: – «Морриган» он сказал. Передайте, говорит, Сергей Иванычу, что я по этому поводу заходил – и попозже зайду.

– Когда попозже?

– Не сказал. Попозже – и все. А потом ушел – я и не заметила… Отвлеклась, что ли… – секретарша снова принялась бормотать.

– Кофе, – напомнил Шестаков и хлопнул дверью кабинета.

Некоторое время он размышлял, звонить ли Жаркову. Выходило, что звонить надо – но что говорить, было совершенно неясно. Приходил некто, брякнул импортное название проекта, в Чулманске никому не известное, и теперь я ой боюсь? Или Жарков именно об этом предупреждал с утра, когда невнятицу нес?

В охрану звякну, узнаю хоть, кто таков, решил Шестаков и потянулся к селектору – а тот ожил и сказал секретаршиным голосом.

– Сергей Иваныч, с охраны звонят.

– Дурдом, – с выражением сказал Шестаков.

– Простите?

– Ничего. Что хотят?