А этот негодяй?.. Ему больше ничего не оставалось, как громко смеяться, стараясь обратить все в шутку, и на все вопросы Китти отвечать:

— Я их ловко обманул! Я их здорово обманул!.. А как — это тебе знать не полагается…

Впоследствии я понял, что как бы низок ни был этот подлец, но он находится под Вашим кровом, который для меня священен…

Прошу, не рассказывайте об этом Китти. Что делать, я вижу, Вы в руках редкого негодяя, и надо подумать о том, как от него избавиться.

С полным к Вам уважением Н. В. Львов.

Прокурору города Москвы

от Алексеева Ф. С., ответственного

съемщика кв. № 5 в доме 22

по Поварской улице

Заявление

20 апреля с. г. около 12 часов ночи в комнатах, занимаемых певцом Юдиным, где он проживает совместно с бывшей княгиней Мещерской и ее дочерью, послышались дикие женские крики.

Я и гр. Кантор (студент рабфака), жилец нашей квартиры, вбежав к Юдину, увидели во второй комнате безумно кричавших обеих женщин, а на полу, на ковре, лежавшего в луже крови, без сознания Юдина. Около него на ковре тут же валялась бритва старого образца. Мы с Кантором подняли его и, перенеся, положили на кровать. У него оказалась перерезана вена на левой руке. Вызванная «скорая помощь» увезла его к Склифосовскому.

Просим расследовать это дело и обратить на него особое внимание, так как хотя Мещерская и объяснила этот факт ревностью Юдина к ее дочери, но мы предполагаем здесь политическое преступление, а именно травлю советского артиста.

Алексеев, Кантор, Мажов, Поляков.

Е. П. Мещерская — Н. А. Манкаш

Милая Наталья Александровна!

Умоляю Вас, сделайте как-нибудь, замените себя кем-нибудь на работе хотя бы дня на два, приезжайте!!! Я лежу больная, у меня нервное потрясение, и нас с Китти уже два раза вызывали к прокурору Москвы. Опишу подробно этот кошмар. Вы же знаете любезность Дубова, знаете мои вечные продажи, в большинстве случаев через комиссионеров, и Вам известно, как мне необходим телефон. Чаще всего я прошу вызвать Китти, так как мне не легко бегать по лестницам взад и вперед. Дубов настолько любезен, что мы пользуемся его телефоном как своим собственным.

Последние дни Владимир особенно нервничал и, как оказалось, позднее имел какое-то крупное объяснение с Дубовым прямо на улице, о котором мы с Китти узнали только после катастрофы.

В этот ужасный вечер, когда все произошло, Владимир приехал с концерта рано, так как пел в первом отделении, и застал меня, Валю и Китти за ужином. У нас, как на грех, в этот вечер (редкое исключение) никого из гостей не было.

Приехав домой, Владимир переоделся в домашний костюм и сел с нами ужинать. Я сразу заметила, что у них с Китти произошла какая-то размолвка, так как за столом не было обычных шуток и смеха.

Вдруг звонок. Является домработница от Дубова — кто-то вызывает нас к телефону. Ясно, человек ждет у трубки… Китти срывается с места, хватает пальто и убегает.

В тот же миг вскакивает из-за стола и Владимир, начинает кричать, что поздний час, что это неприлично, зачем я ее пустила, почему не пошла сама.

Он бросился в мой кабинет, к своим чемоданам, а затем хотел пробежать мимо меня; я же, увидя блеснувшую в его руках большую бритву, опередила его, загородив ему дверь в коридор своим телом. Не помню, что я ему кричала, но высказала все, что накопилось у меня на сердце. Вы меня знаете, среди Подборских не было трусов, и в этот миг мое презрение к нему было сильнее, нежели страх перед его перекошенным, безумным лицом и перед блеском острой бритвы!..

Он сник и как-то беспомощно опустился на стул.

— Я буду следить по часам, — упавшим голосом сказал он. — Телефонный разговор не может длиться более десяти минут. Еще десять минут я ей даю на дорогу и на официальный диалог с Дубовым. Если она задержится дольше, значит, неправда, что он ей неприятен, значит, она лжет…

Я ему ничего не ответила, но стала одеваться: я хотела сама пойти за ней вниз. Он сразу это понял и не пустил меня. Тогда я сделала знак глазами Вале, но он перехватил мой взгляд и не позволил ей встать с места.

Итак, мы в полном молчании сидели и следили за часовой стрелкой. Видя, что срок истекает, а Китти не идет, я первая заговорила, стараясь спокойно убедить Владимира в его безумии, но он, заметив, что время истекло, вскочил и стал кричать, говоря мне такие оскорбления, которые я не могу ни повторить, ни написать…

— Вон! Вон! — закричала я.

Он ушел к себе, а я изо всей силы захлопнула за ним обе половинки дверей: боялась, если Китти вернется, он снова войдет к нам и начнет скандал сначала.

Вернувшись, Китти объяснила, что задержалась из-за того, что к Дубову приехал из Ленинграда какой-то товарищ и она немного заболталась. Китти сразу обратила внимание на закрытые двери. Тогда я ей рассказала обо всем, что произошло без нее, она очень взволновалась и рвалась к нему в комнату. Я и Валя ее всячески удерживали. Я взывала к ее самолюбию, к гордости, даже схватила ее за руку, стараясь удержать, но она вырвала свою руку и громко позвала его. Он не откликнулся. Она распахнула дверь, вбежала к нему — и сейчас же я услышала ее безумный крик.

На крик все жильцы стали сбегаться в наши комнаты. И первым вбежал наш враг — Алексеев. Он вместе со студентом Кантором пришел нам на помощь, и они, подняв Владимира с ковра, положили его на кровать Китти.

Я немедленно послала Валюшку на Знаменку к его родителям, чтобы они пришли. Кто-то уже вызвал «скорую помощь».

Елизавета Дмитриевна прибежала через четверть часа. Вот что значит сердце матери. Отец не пришел — он не хотел его видеть.

Я велела Китти уйти, так как она до неприличия плакала, и она удалилась в комнату Валюшки. Все жильцы квартиры столпились в нашей комнате. Еще бы! Какая сенсация, какое зрелище для наших врагов! Лучшего Владимир не мог сделать для них и худшего для нас…

Когда приехала «скорая помощь», врач впрыснул камфару. Владимир открыл глаза. Мать плакала, гладя и целуя его волосы. Слабым голосом, но внятно он позвал Китти.

— Кто это? — спросил врач.

— Моя дочь, — ответила я.

— Где же она? Пусть подойдет, — сказал он. Китти, не стесняясь, при всех бросилась к нему так стремительно, что даже врач хотя и ласково, но предостерегающе похлопал ее по плечу. — Мы должны его увезти, ему немедленно надо пополнить потерянную кровь, — сказал он, и Владимира увезли.

После его отъезда Китти бросилась на свою кровать и неутешно плакала. Я не стала ни о чем с ней говорить.

На другой день Китти справлялась по телефону у Елизаветы Дмитриевны о здоровье Владимира. Мать ответила, что он вне опасности, и очень просила Китти навестить его. Я считала неудобным протестовать, хотя, говоря между нами, находила это лишним.

Узнав от Китти, что через два дня его выписывают, я немедленно вызвала телефонным звонком его мать. Я говорила с ней как мать с матерью. Во имя благополучия наших детей!.. Я доказала ей, что после этой катастрофы, исход которой мог быть смертельным, наши дети не могут находиться под одним кровом. Я сказала, что не могу ручаться теперь за жизнь ее сына. Помимо того, что он скомпрометировал мою дочь, что мы — басня всей Москвы, я просила ее только об одном: избавить нас от присутствия ее сына. Она поняла меня и подчинилась. Она отдала мне злосчастный ордер и забрала на Знаменку его вещи.

Плоды этой истории мы пожинаем: вызовы прокурора продолжаются. Приезжайте, ради Бога, скорее, мы с Китти совершенно больны!..

Е. П. М.

Н. В. Львов — Е. П. Мещерской

Многоуважаемая Екатерина Прокофьевна!

Не знаю, насколько удобны сейчас визиты к Вам. Как состояние Китти? Простите меня, но верьте, только преданность и уважение диктуют это письмо.

Известно ли Вам, что Китти бывает на Знаменке, где, очевидно и совершенно очевидно, мать Юдина устраивает им свидания, и, может быть, даже наедине… С Вашего ли разрешения бывает она там?! Я встречал ее неоднократно пересекающей Арбатскую площадь и, незаметно, издали следуя за ней, убеждался, что она шла на Знаменку и входила в парадное дома прямо против Реввоенсовета. Там, кажется, и живут Юдины?..