Повернувшись на каблуках, Рис вышел из музыкального салона, стараясь не думать о том, как сильно ему хочется снова поцеловать ее.

И не только поцеловать.

Желая успокоить сердце, Элизабет быстро шла по коридору. Боже милостивый, когда она приехала сюда, то не могла представить, что Рис возжелает ее. Во времена их юности он был таким робким, что никогда даже не поцеловал бы ее, если б она не взяла инициативу в свои руки.

В ту ночь, когда они занимались любовью в карете, она сама толкнула его на продолжение, сама не захотела останавливаться.

Как же могла она теперь не понять, что он уже не мальчик, но мужчина? Что, несмотря на свою враждебность, может возжелать ее, как мужчина желает женщину? Все же он не стал совершать насилие. Ограничился одним поцелуем.

Господи, и это ей понравилось!

Как и раньше, ей не хотелось прерывать поцелуй. Элизабет давно забыла, что значит хотеть мужчину. Желание это пропало у нее сразу, как только Рис уехал в Лондон.

К Эдмунду она ничего не испытывала. Ничего, кроме отвращения.

Эдмунд силой заставлял ее исполнять супружеские обязанности. Ему не приходило в голову, что женщина тоже должна получать от этого удовольствие. В их первую брачную ночь Эдмунд лег на нее и овладел ею, задрав на ней ночную рубашку. Их нерегулярные совокупления были для нее болезненными и унизительными. Звук его шагов в соседней комнате стал ей ненавистен, как и звук поворачивающейся дверной ручки.

Элизабет думала, что мужское прикосновение больше не вызовет у нее радости. Но сегодня… сегодня она обнаружила, что в ней еще жива женщина и что Рис ей не безразличен. Что он по-прежнему способен, как и раньше, возбуждать в ней запретные желания. До сего дня это казалось ей невозможным.

Теперь она знала правду, и эта правда пугала.

Приподняв подол черного траурного платья, Элизабет торопливо поднималась по ступенькам. Вчера вечером она отказалась от ужина с Рисом и его теткой, леди Тависток, приехавшей накануне.

Но вдовствующая графиня прислала ей записку, в которой просила Элизабет прийти с сыном к ней на послеобеденный чай. Проигнорировать подобное приглашение Элизабет не могла.

Дрожащими руками она открыла дверь спальни. На ее губах еще пламенело воспоминание о жарком поцелуе Риса, и сердце продолжало бешено колотиться. Переступив порог своей комнаты, Элизабет закрыла дверь и прислонилась к ней спиной, чтобы не упасть.

Слава Богу, что до встречи с его теткой у нее еще есть время, чтобы собраться с силами и стереть все мысли о Рисе, хотя в данный момент это казалось ей невозможным.

Но Элизабет знала: она справится с собой, за оставшийся час восстановит свое равновесие и достойно подготовится к предстоящей поездке в Лондон.

После происшествия в музыкальном салоне она поняла, что время для этого настало. Пора уезжать.

Два часа спустя в шуршащем платье из черной тафты Элизабет, держа за руку маленького сына, шла по коридору в гостиную, расположенную в восточном крыле дома. Леди Тависток в белом шелковом наряде, отделанном бельгийским кружевом, сидела в бледно-сером с белым интерьере на желтом диване с цветочным узором напротив белого камина с мраморной полкой. От зажженного огня уютно веяло теплом.

При виде вошедших в комнату Элизабет и Джереда пожилая дама слегка кивнула.

— Леди Олдридж, — произнесла она, — как это любезно, что вы приняли мое приглашение.

Элизабет не могла не заметить язвительность ее тона. Она знала, что эта встреча будет не из приятных. Женщина опекала своих племянников, как мать, которой они не знали. Она любила Риса, а Элизабет предала его. Леди Тависток имела полное право ее ненавидеть.

Элизабет присела в реверансе:

— Добрый день, миледи.

Джеред официально поклонился, продемонстрировав знание манер, которым его обучали.

— Позвольте представить моего сына. Джеред, граф Олдридж.

Водянистые голубые глаза пожилой женщины сосредоточились на мальчике. Разглядывая его, она вскинула седую бровь.

— Добрый день, лорд Олдридж.

— Добрый день… миледи, — ответил Джеред, как его учили.

Вдова переключила внимание на Элизабет.

— Не нальете нам чая, леди Олдридж?

Элизабет исполнила просьбу, разлив чай по чашкам. Джеред тем временем нервно уселся в одно из пухлых кресел с такой же цветочной обивкой, как и диван. Передав чашку леди Тависток, Элизабет протянула сыну маленький стакан с фруктовым пуншем и белую полотняную салфетку.

— Здесь есть сладкие пирожные, — обратилась к нему леди Тависток. — Ты ведь любишь пирожные, мальчик?

Он кивнул, но руки к сладкому не протянул. Элизабет положила несколько пирожных на фарфоровую тарелку и поставила на столик рядом с его креслом. Маленькая ручка тотчас взяла одно из лакомств и поднесла ко рту. Ел он неторопливо, откусывая по маленькому кусочку.

— Мальчик не очень разговорчив, правда?

— Он немножко стесняется. С возрастом это пройдет.

Хотя в этом Элизабет сомневалась. Джеред был не просто молчаливым ребенком, он был замкнутым, и это сильно ее беспокоило.

Леди Тависток, похоже, это сразу поняла.

— Чем тебе нравится заниматься, мальчик? — уставилась она на него сверлящим взглядом. — Когда ты свободен от учебы.

Последний кусочек пирожного как будто застрял у него в горле. Джеред взглянул на мать, словно прося о помощи.

— Джереду нравится…

— Я спросила не вас… я спросила мальчика.

Он покраснел, и Элизабет стало жалко сына.

— Бьюсь об заклад, что тебе нравятся лошади. — Жесткий тон леди Тависток смягчился.

Джеред поднял на нее глаза, увидел ее улыбку, и робость его как будто немного отступила.

— Я люблю лошадок. У лорда Риса есть в стойле самая красивая лошадка на свете. Ее зовут Старлайт. У нее на лбу звезда, и у нее скоро родится малыш.

Элизабет с трудом верила ушам. Джеред никогда не говорил так много, тем более постороннему человеку.

— Правда? — удивилась вдова. — Может быть, мы завтра найдем время и прогуляемся вместе, и ты покажешь мне лошадку Риса?

— У него их много, — продолжал Джеред. — У него есть еще большой рыжий жеребец. Он очень быстро бегает.

Леди Тависток стрельнула в Элизабет взглядом.

— Ты славный мальчик, Джеред.

Потом они почти не разговаривали, пока Джеред доедал пирожное и допивал фруктовый пунш, после чего попросил разрешения уйти. Леди Тависток не стала его задерживать. Когда мальчик ушел, Элизабет увидела в глазах пожилой женщины слезы.

— Я считала тебя бессердечной за то, что так больно ранила моего племянника. Но теперь вижу, что ты еще хуже.

У Элизабет краска сошла с лица.

— Ты намерена ему сказать?

У нее пересохло во рту.

— Я… я не понимаю, о чем вы.

— Все ты отлично понимаешь. Мальчик — сын моего племянника. Я поняла это сразу, как только увидела его.

Сердце Элизабет бешено колотилось.

— Вы… вы ошибаетесь.

— Сколько ему?

Она хотела солгать. Хотела сказать, что Джереду шесть, он был маловат для своего возраста. Наверняка Рис считал его младше, чем он был на самом деле.

— Сколько ему лет? — повторила графиня свой вопрос.

— Семь… — прошептала она дрожащим голосом.

— Я так и знала.

Элизабет покачала головой:

— Он… он не сын Риса. Он на него совсем не похож.

— Да, с первого взгляда не заметишь. Его черты мягче, и волосы скорее каштановые, чем черные. Но в целом, если не считать цвета глаз, он вылитый отец Риса в детстве.

В ушах у нее зазвенело, в горле появился ком. Она столько лет хранила свою тайну. И надеялась хранить вечно.

— Полагаю, наше чаепитие подошло к концу, — обронила пожилая дама, поднимаясь с дивана.

Элизабет тоже встала. Ее колени дрожали.

— Что… что вы намерены делать?

Вдова пронзила ее взглядом.

— В данный момент — ничего. — Она направилась к двери, затем остановилась и повернулась. — Но предупреждаю тебя: в нужное время я сделаю то, что сочту лучшим для моего племянника и его сына.